Вега Де - Новеллы (-)
Сильвио-паша (будем уж теперь называть его так), приведя в восторг твердостью своего духа все население города, высыпавшее на берег, чтобы проводить вице-короля, и утешив свою Сильвию, увидевшую в этот день - хоть и в необычайной обстановке и в странном наряде - того, кого она никогда больше не ожидала встретить, поднял паруса и вышел в море. Причина, по которой этот несчастный юноша не остался в Сицилии с женой и сыном, - там, где находилась его душа, - и не передал свою эскадру галер вместе с находившимися на них турками вице-королю, заключалась в чувстве признательности султанше за всю ее доброту к нему и в желании вернуть ее в лоно церкви, чего она и сама горячо желала, а также воссоединить ее с родителями, пролившими по ней столько слез. Одним словом, он хотел покончить с многими важными и манившими его делами, прежде чем вернуться в Испанию.
Фелисардо вошел в Константинопольский пролив почти уже в начале зимы, имея на борту нескольких пленных, захваченных им в землях, не принадлежавших испанской короне: за все это время он ни разу не вторгся в пределы Испании и не захватил ни одного клочка земли, принадлежавшего ей или ее вассалам. Отсалютовав башням и дворцу султана и поцеловав ему ногу, Фелисардо развеселил население города, опечалил завистников и укрепил мечты султанши, знавшей его замыслы и потерявшей надежду на его возвращение, ибо она была уверена в том, что он нарушил данное им слово я остался в Испании.
За несколько дней до этого прибыл в Константинополь Насуф-паша, первый визирь султана, после победоносного, по его мнению, похода против Персии. Пышность устроенной ему встречи была необычной, так как кроме огромного войска в город вместе с ним прибыло двести шестьдесят четыре мула, нагруженных золотыми цехинами. Но заметьте, ваша милость, что, как ни велика была удача этого человека, судить о ней правильно вы сможете лишь тогда, когда я расскажу вам о дальнейшей его судьбе, небезразличной и для дел Фелисардо. Этот Насуф-паша был зятем султана и одним из самых влиятельных и почитаемых вельмож всей огромной империи. В знатности с ним мог соперничать только сын Чигалы - самого знаменитого после Барбароссы {39} корсара, Махмуд-паша, которому султан приходился свояком. Махмуд чрезвычайно завидовал славе своего соперника, особенно же в этот день, при описании которого мне показалось, что у вашей милости зародилось легкое сомнение относительно слишком большого количества мулов и слишком маленького числа солдат. По этому случаю мне хочется вам рассказать об одном тамошнем дворянине, у которого денег было больше, чем ума, и который навещал даму, больше ценившую ум, чем состояние. Однажды, перечисляя свои богатства, среди прочих глупостей он изрек, что у него есть триста фанег пшеницы, сто ячменя, тридцать повозок соломы, и спросил ее, каким она находит его богатство, на что она ответила: "Мне кажется, сеньор, что для такой почтенной особы, как вы, пшеницы чересчур много, а ячменя и соломы маловато". Но довольно о числе мулов, ибо для тех, кто знаком с надменностью турецких вельмож, оно не должно казаться чрезмерным, и вернемся к нашему рассказу. Прибыв в Константинополь, Насуф сообщил, что заключил с персидским шахом мир, в доказательство чего привез с собой посла с богатыми дарами, состоящими из тканей, цехинов, самоцветов и прочих редкостных и любопытных вещей. Однако, имея точные сведения о том, что шах не прекратил своих набегов на владения султана, Чигала возымел подозрение, что Насуф заключил совсем другой договор с шахом к великому ущербу своего повелителя. А кроме того, не получая на письма, адресованные им Насуфу и султану из пограничных с Персией областей, где он был правителем, никакого ответа, Чигала решил сам поехать в Константинополь; но по дороге он встретил гонца, которого Насуф отправил к персам. Чигала пригласил его к себе поужинать и как следует подпоил (этим делом они усердно занимаются, когда воображают, что Магомет их не видит); после того как гонец, охмелев, свалился под стол, Махмуд Чигала взял находившиеся при нем письма и нашел в них то, чего искал; таким образом измена была раскрыта. Тогда Махмуд велел убить гонца и зарыть его тело во дворе того самого дома, где все это происходило. Прибыв в Константинополь, он попросил разрешения у Насуфа войти в город, но тот сначала отказал ему в этом, а потом дал разрешение за триста тысяч цехинов. Чигала, жаждавший скорей повидаться с женой своей, сестрой султана, по которой он за долгое отсутствие сильно соскучился, дал ей знать о причине, задержавшей его въезд в город. Тогда Фатьма (если вашей милости угодно, чтобы я ее так называл, ибо настоящего ее имени я не знаю) решила сама отправиться к мужу, расположившемуся за городской стеной, и он ей объяснил, почему его не пускают в город. Она вернулась в Константинополь и обо всем рассказала султану, своему брату, а тот ночью, в величайшей тайне, послал за Махмудом Чигалой, который и приехал к нему в небольшом каике - если только ваша милость не забыла, что так называются у них лодки (не хочу злоупотреблять турецкими словами, подобно тем, кто, зная два или три слова по-гречески, щеголяют ими на каждом шагу). Его провели через потайную дверь во дворец, где он был радостно встречен СБОИМ шурином, которому он рассказал все, что знал, и показал письма. Тогда-то султан Ахмет и задумал, имея для этого достаточное основание, лишить Насуфа жизни. Так как сильное неудовольствие трудно бывает скрыть, Насуф по выражению лица султана заметил перемену в его отношении и три дня подряд не являлся на заседание совета, ссылаясь на нездоровье. Тогда султан объявил, что хочет проведать свою дочь, и так как повелителя турок дозволяется лицезреть лишь один раз в неделю, в пятницу (день, который у них считается праздником), когда он направляется в главную мечеть для совершения намаза, го на сей раз улицу, по которой он должен был проследовать недоступно для взоров, затянули полотнищами, укрепленными на высоченных копьях. Между этими завесами и проехала карета, в которой находился Хозяин жизни30, сопровождаемый отборными телохранителями, храбрецами и силачами, полагавшими, что они охраняют султана, которого приветствовать собралось более четырех тысяч человек. Хозяин жизни вошел в дом Насуфа; как только он проходил через какую-нибудь дверь, солдаты тотчас же, безмолвно и старательно, закрывали ее за ним. Насуф, ничего не подозревая о своей участи, сидел в одном из своих покоев с двумя евнухами. Хозяин жизни попросил его выйти в соседний покои и, отвесив низкий поклон, вручил ему указ султана, в котором тот приказывал Насуфу возвратить ему царскую печать. Смутившийся Насуф отдал печать, пробормотав:
- Неужели у повелителя есть другой, более преданный слуга, который сможет заменить меня на этом посту?
Тогда Хозяин жизни показал ему другую бумагу, в которой султан приказывал казнить его. Насуф вскричал:
- Что это? Предательство? Зависть? Кто обманул моего великого повелителя, которому я служил так усердно и преданно?
Но видя, что путь к бегству отрезан, а оправдаться невозможно и нет даже оружия, чтобы дорого продать свою жизнь, он примирился со смертью. Он попросил только у Хозяина жизни разрешения проститься с женой, находившейся в соседней комнате, но в этом ему было отказано; тогда он на коленях вымолил разрешение хотя бы совершить намаз, ибо его душа была так же полна суетными мыслями, как и его жизнь. Это ему разрешили, так как речь шла о религии, и потому чинить ему препятствия не было никакого смысла; предаться же скорби и горестям ему не позволили потому, что в этом случае человек получает нравственное утешение, чего допускать было нельзя. Вспомните рассуждение Сенеки {31}, изложенное в первом его письме: "Когда мы думаем о смерти, нас утешает мысль, что все, что миновало в жизни, уже стало ее достоянием". Насуф сел в кресло, и его разум приготовился подчиниться насилию, а его мужественная душа - встретить смерть. Однако, когда названный уже нами философ утверждает, что радостно принимаемая смерть есть наилучший вид кончины, - как все-таки может человек, нехотя расстающийся с жизнью, считать ее благом и утешаться тем, что все им пережитое уже умерло?
Хозяин жизни и солдаты смотрели на Насуфа с ужасом и восторгом, он же мрачно взглянул на них и сказал: "Чего вы ждете, негодяи? Делайте, что вам приказано". Тогда четверо из них собрались с духом и, накинув ему на шею петлю, удавили его. После этого Хозяин жизни закрыл двери. Когда он доложил султану, что приказ его выполнен, тот велел принести ему голову Насуфа, швырнул ее на пол и, пнув ногой, сказал: "Брекаин", что значит: изменник.
Оставив только то, что находилось в комнате вдовы покойного, султан конфисковал все имущество Насуфа. Это были самые огромные богатства, какими частное лицо когда-либо обладало, ибо среди прочего оружия там было тысяча двести мечей, отделанных золотом и серебром. Если, однако, вашей милости эта цифра покажется чрезмерной, вроде числа мулов, то вы можете убавить ее как вам заблагорассудится. Я почти уже не осмеливаюсь добавить, что у Насуфа было в Константинополе тридцать тысяч приверженцев и что он держал под седлом в разных частях империи семь с половиной тысяч лошадей, так что, если бы судьба благоприятствовала его тайным замыслам, он мог бы стать владыкой всей Азии.
