Джон Голсуорси - Из сборника Комментарий
...Ну вот, скоро опять захотели меня исправить и наградили новым приговором: опять шесть месяцев одиночного заключения. А когда тебе ничего не остается, как только мучиться и молчать, когда ты вот-вот ума лишишься, оттого что нет ему никакой пищи, когда с утра до вечера, день за днем чувствуешь себя жалкой бессловесной тварью, крысой, попавшей в капкан, - то в конце концов не выдержишь и кинешься на стражника, - он для тебя то же, что кот для крысы. На этот раз, начальник, я уж должен был выйти на волю совсем другим человеком. Так оно и было. Я должен был настроиться на другой образ мыслей, ведь мне очистили душу и научили меня любить бога. Но вот я стал думать с утра до вечера, день за днем, да так и не мог додуматься, что же я такого сделал, чего другой на моем месте не решился бы сделать. И надумал идти своей собственной дорогой, не слушая вас больше. Иду этой дорогой, и считаюсь с тех пор совсем отпетым, как вы сами можете теперь видеть. А если спросите меня, что я думаю обо всех вас, которые там, на воле, я вам ничего не отвечу, ведь мне говорить не дозволено..."
Вот что, мне кажется, говорят заключенные, беззвучно шевеля губами.
А стражник следит за движением их губ, и его глаза, глаза сторожа в зверинце, словно предупреждают:
- Проходите, пожалуйста, сэр, не то заключенные придут в возбуждение. Здесь больше нечего смотреть!
И посетитель выходит на тюремный двор. К старому серому зданию пристраивают новый корпус; он уже высоко поднялся к квадрату неба. На деревянных лесах стоят заключенные, укладывая камни. Они работают на стофутовой высоте и старательно строят надежные камеры, чтобы потом туда, за выбеленные известкой стены, упрятали их самих; старательно возводят толстые стены; старательно подгоняют камень к камню и замазывают промежутки между ними, чтобы ни одно живое существо, даже самое маленькое, не могло потом проползти внутрь и разделить с ними одиночество; старательно оставляют оконные проемы на такой высоте, чтобы самим же потом до них не дотянуться, чтоб из этих окон можно было смотреть только в пустоту; помогают стирать самих себя из памяти всех, кто не погрешил против созданных людьми законов, ибо людям хочется позабыть о приговоренных к безмолвию и одиночеству, - ведь вспоминать о них так неприятно. Над ними небо серо, под небом сереют они; вниз доносится только приглушенное постукивание их инструментов о камни.
Посетитель уходит с тюремного двора и направляется к тюремным воротам, а навстречу ему входят в ворота трое осужденных; самый рослый - посредине уже старик, у него твердый шаг, серая щетина пробивается на загорелом, обветренном лице. В его глазах, устремленных на посетителя, вспыхивает огонек; он осклабился, показав желтые зубы. Вот губы его зашевелились, с них слетают слова. Так в непогожий день сквозь темные тучи вдруг проглянет солнце, свидетельствуя о красоте земного бытия. Эти слова - бесценное доказательство очистительного действия одиночного заключения, единственные слова, которые можно услышать в Доме безмолвия, тихо звучат в тюремном воздухе: "Эх, ты!.."
ПОРЯДОК
Перевод Л. Биндеман
Мы вышли из тюремной кухни и пошли по коридору. Старый надзиратель в темно-синей форме с низко надвинутой на лоб фуражкой, из-под которой виднелись прямые с проседью брови, остановился.
- Вот здесь, - сказал он, - наша сокровищница. - И, сняв с пояса ключ, отпер железную дверь.
Арестант с желтым лицом, в желтой одежде с тюремным штемпелем и куском желтой кожи в желтой руке глянул в нашу сторону, потупился и с безмолвной рабской покорностью, проскользнув мимо нас, скрылся за дверью. Теперь мы стояли одни среди сокровищ, которые он, очевидно, чистил.
- Мы в шутку зовем эту кладовую сокровищницей, - сказал старый надзиратель и в первый раз за все утро улыбнулся, но улыбка сразу же исчезла с его лица, глаза снова погасли.
Есть люди, у которых всегда таится в глазах этот мрак, как будто целиком посвятив себя служению жестокостям мира, они загубили свою душу.
Старик снял со стены один из экспонатов и протянул его мне. Два легких стальных браслета, соединенные легкой стальной цепочкой.
- Вот что теперь носят, если это необходимо.
Ни одна кладовая при конюшне, где хранят сбрую и где повсюду блестят уздечки, удила, шпоры, не могла бы сравниться с этой кладовой. Все четыре ее стены от пола и до потолка были увешаны всевозможными "драгоценностями", сверкающими, как бриллианты: тяжелыми и легкими наручниками, всякими цепями - короткими и длинными, стальными и железными, тонкими и массивными.
- Все это устарело и вышло из моды, - сказал надзиратель.
- А это?
То, на что я указывал, стояло совсем близко: три блестящих стальных бруска, соединенные вверху и широко расставленные у основания, были посередине скреплены поперечными брусками.
- Это треугольники, - сказал он несколько поспешно.
- Вы часто применяете телесные наказания?
Надзиратель посмотрел на меня с удивлением. "У вас не хватает такта", прочел я в его глазах.
- Нет, очень редко, - ответил он. - Только в случае необходимости.
И, не сознавая того, что в его словах выразилась самая суть той системы, которой он служил, суть всех подобных систем, он щелкнул каблуками, как бы салютуя дисциплине и порядку.
Ни в лице старика, суровом, но не злом, ни в его прямой, подтянутой фигуре не было ничего вызывающего отвращение. Но мне вдруг показалось, что мы не одни: неисчислимое множество блюстителей порядка выстроилось рядом с ним, заполнило всю комнату, поднимаясь все выше и выше по живой лестнице, на моих глазах росла внушительная бюрократическая пирамида, подобная стальным треугольникам. Чиновники стояли прямые, подтянутые, и каждый из них произносил: "Только в случае необходимости". Как безукоризненно чисты были линии этой незыблемой пирамиды, как гладко отшлифована ее поверхность! Идеально правильная пирамида из людей, спаянных родством душ, прочная, как древняя каменная кладка, застывшая в своей мертвой, неподвижности. А глаза всех этих блюстителей порядка - голубые, черные, серые и грустные светло-карие - упорно смотрели в одну точку с одинаковым выражением, словно говорили: "Отойдите, пожалуйста, не касайтесь пирамиды".
Повернувшись к треугольникам спиной, старый надзиратель повторил:
- Только в случае необходимости.
- А когда возникает такая необходимость?
- На это есть правила.
- Я понимаю, но кто их устанавливает?
- Существующая система.
- А вам известно, как она возникла?
Надзиратель нахмурился - нашли о чем спрашивать!
- Это не моего ума дело, - ответил он с легким раздражением и отвернулся, как бы предлагая: "Спроси об этом стоящего за мной!"
Напрягая зрение, я пытался рассмотреть вершину пирамиды, но она была слишком высоко.
- Мы должны поддерживать порядок, - заявил вдруг надзиратель, решив, видно, отстаивать свою точку зрения.
- Ну, разумеется. И все, что есть в этой комнате, служит именно этой цели.
- Да, все, чем; мы теперь пользуемся.
- Ах, вот как! Но вы, кажется, говорили, будто кое-что устарело.
- Да, тяжелые наручники уже ни к чему, и толстые железные кандалы тоже устарели.
- У них и в самом деле какой-то странный варварский вид.
Он улыбнулся:
- Что ж, пожалуй.
- А вы можете мне объяснить, почему от них отказались?
Старику, видно, снова захотелось уклониться от ответа и кивнуть на кого-то, стоящего сзади.
- Нет, этого я не могу объяснить. Вероятно, отпала необходимость.
- А когда они были в ходу, начальство полагало, что это необходимо?
- Безусловно, иначе ими и тогда бы не пользовались.
- Никому, верно, и в голову не приходило, что мы, увидев эти предметы, назовем их варварскими.
Старик посмотрел на тяжелые кандалы.
- Их просто надевали и не раздумывали, плохо это или хорошо.
- Очевидно, считали, что они необходимы для поддержания дисциплины.
- Вот именно.
- И тогда дисциплина была лучше?
- Ну, нет. Порядок нарушали чаще, чем теперь. Говорят, тогда было куда больше хлопот с арестантами.
- А если бы кто-нибудь доложил начальству, что пользы от этих громоздких вещей никакой, его бы, наверно, подняли на смех?
Надзиратель улыбнулся.
- Конечно.
- А если через несколько лет сюда придут люди, увидят треугольники и все эти сокровища и назовут нас варварами - что тогда?
Он нахмурил брови.
- Едва ли назовут, - сказал он. - Мы ведь не можем обойтись без них.
- Вы считаете, что это невозможно?
Старику снова захотелось кивнуть назад.
- Да, - сказал он мрачно. - Мы не можем обойтись без них.
- И, по-вашему, даже попытаться было бы опасно? Он покачал коротко остриженной головой.
- Я против таких попыток. Мы должны поддерживать порядок.
- Но ведь когда запретили сковывать людей этими тяжелыми цепями, наверное, тоже считали, что идут на риск?
- Мне об этом ничего не известно, - холодно произнес старик.
