Уильям Теккерей - Кэтрин
Надо бы вам знать, голубушка, что после того, как мы бежали, оставив этого болвана Гальгенштейна - ха-ха-ха - с кляпом во рту и с пустым карманом, сиятельный граф оказался в самом отчаянном положении: кругом в долгу, не говоря уже о той тысяче, которую он проиграл уорикширскому сквайру, - а всего доходу восемьдесять фунтов в год! Пользуясь тем, что поставщики-кредиторы еще медлили взять его за горло, доблестный граф все кругом перевернул в надежде напасть на след своего милого капрала и своих милых мешков с деньгами; от Лондона до Ливерпуля не осталось ни одного города, где бы не были расклеены описания моей симпатичной особы. Однако птица улетела из клетки - деньги исчезли начисто, и, видя, что на их возвращение надеяться нечего, кредиторы без дальнейших церемоний упекли нашего молодчика в Шрусберийскую тюрьму; могу только пожалеть, что он не сгнил там.
Увы, это счастье не суждено было честному Питеру Броку или капитану Буду, как он в те дни звался. В один прекрасный понедельник я отправился навестить господина министра, и, пожимая мне руку, он шепнул, что я буду назначен командиром полка в Виргинии - что меня устраивало как нельзя более; мне, видите ли, вовсе не хотелось отправляться во Фландрию, к милорду герцогу: чересчур многим я там был известен. Министр крепко пожал мою руку (в коей находился билет в пятьдесят фунтов), пожелал мне успехов, величая майором, и любезно проводил меня из своего кабинета в приемную, откуда я в самом развеселом состоянии духа отправился в кофейню "Ристалище" на Уайтхолле, излюбленную нашим братом военным, и там, не утерпев, стал похваляться выпавшей мне удачей.
Среди общества, собравшегося в кофейне, я заметил немало знакомых и в том числе одного, встрече с которым я вовсе не обрадовался, можете мне поверить! Мне сразу бросился в глаза мундир с красно-желтой выпушкой - цвета Каттсова полка, - и одет в этот мундир был не кто иной, как его сиятельство Густав Адольф Максимилиан, известный вам, голубушка, так же хорошо, как и мне.
Он глянул мне в лицо, в мой единственный глаз (другой, как вы помните, был скрыт под черной повязкой), и на миг остолбенел, разинув рот; потом отступил на шаг, потом шагнул вперед и вдруг завопил: "Да это же Брок!" "Виноват, сэр, - сказал я, - вы ко мне обращаетесь?" - "Клянусь, это Брок!" - вопит он еще пронзительней, услышав мой голос, и хвать меня за манжету (лучшие мехельнские кружева, замечу мимоходом). "Эй, сударь! - говорю я, выдернув манжету, и даю его сиятельству тумака под вздох (самое место, голубушка, если хочешь помешать человеку сказать лишнее, - он у меня так и отлетел к противоположной стене). - Негодяй, - говорю. - Пес, - говорю. Наглый щенок и лоботряс! Как смеешь ты давать волю рукам?" - "Черт побери, майор, вы ему выдали сполна!" - загоготал длинный прапорщик-ирландец, которого я не раз угощал в этой самой таверне. И в самом деле, граф несколько минут не мог выговорить ни слова, и все офицеры, столпившиеся кругом, со смехом глядели, как его корчит и корежит. "Господа, это неслыханный скандал, - сказал один из них. - Благородные джентльмены дерутся на кулаках, точно извозчики!" - "Благородные джентльмены?" - воскликнул граф, которому наконец удалось отдышаться. Я было шагнул к дверям, но Макшейн схватил меня за руку со словами: "Майор, но вы же не откажетесь драться по правилам?" В ответ на что я с жаром поклялся, что убью негодяя. "Благородные джентльмены! - продолжал меж тем граф. - Знайте, что этот человек - мошенник, вор и дезертир! Он был моим капралом и сбежал, похитив тыся..." - "Лжешь, собака!" - взревел я и замахнулся на него тростью; но несколько офицеров бросились между нами. "Гром и молния! - вмешался тут славный Макшейн. - Как можно столь нагло лгать! Господа, клянусь своей честью, что капитан был ранен под Барселоной; я сам тому свидетель; более того, мы вместе с ним бежали после сражения при Альмансе и едва остались живы".
Надо вам сказать, голубушка, ирландцы - неслыханные фантазеры. Мне не стоило труда внушить Маку, что мы с ним подружились еще в Испанском походе. Мак слыл оригиналом, однако же ему верили. "Ударить джентльмена! - не унимался я. - Да вы мне заплатите за это кровью!" - "Хоть сейчас, - вскричал граф, кипевший от ярости. - Назначайте место". - "Монтегью-Хаус", - сказал я. "Отлично", - был ответ. И мы бросились к двери - весьма своевременно, кстати сказать, ибо полиция, услышав о ссоре, уже спешила, чтобы взять нас обоих под арест.
Но присутствующие офицеры не намерены были это допустить. Мак обнажил шпагу, его примеру последовали другие, и констеблям было предложено на выбор: или исполнять свой долг, если угодно, или получить по кроне и убраться восвояси. Они предпочли последнее; и мы, рассевшись по каретам граф со своими друзьями, я со своими, - отправились на луг, что позади Монтегью-Хауса. О, проклятая кофейня! Зачем только я переступил ее порог!
Прибыли мы на место. Славный Макшейн вызвался быть моим Секундантом, и его очень огорчило, что секундант противника не пожелал раз-другой скрестить с ним шпаги; то был майор, уже в летах, бесстрашный старый рубака, закаленный, как сталь, и не охотник до шуток. Итак, сравнили длину клинков, Гальгенштейн сбросил свой камзол, - я - свое изящное бархатное полукафтанье. Гальгенштейн швырнул на землю шляпу, я осторожно положил свою - один лишь позумент на ней встал мне в двадцать фунтов. Мне не терпелось начать бой, ненависть к противнику - будь он проклят! - переполняла меня, а я хорошо знал, что ему не сравняться со мной в искусстве владения шпагой.
"А парик? Не думаете же вы в нем драться?" - спросил Макшейн. "Нет, разумеется", - ответил я и сдернул парик с головы.
Чтоб всем цирюльникам жариться на медленном огне! Чтоб всем парикам, буклям, накладкам и шиньонам кипеть в адских котлах отныне и до скончания века! В этом парике таилась моя погибель; кто знает, каких бы высот я достиг, кабы не он!
Я отдал парик прапорщику Макшейну и не заметил, что вместе с ним снялась и черная повязка, явив всем мой второй глаз, здоровый, целехонький и мечущий грозные взгляды.
"Защищайтесь!" - крикнул я графу, делая выпад; но он отскочил назад с проворством зайца (знал, бездельник, что в бою на шпагах ему против меня не устоять); и его секундант, несколько озадаченный, отбил мой удар. "Я не стану драться с этим человеком, - сказал Гальгенштейн, изрядно побледнев. Клянусь честью дворянина, что его имя - Питер Брок; два года он был моим капралом и дезертировал, ограбив меня на тысячу фунтов. Взгляните на него! Зачем было ему прятать под повязкой здоровый глаз? Впрочем, если угодно, вот вам еще доказательство. Подайте мне мой бумажник!" - И, раскрыв бумажник, он достал оттуда - что бы вы думали? - ту самую распроклятую афишку с перечислением моих примет! "Удостоверьтесь сами, есть ли у него рубец за левым ухом (точно, голубушка, вот он тут; это меня один окаянный немец хватил на Бойне), взгляните, наколоты ли на его правой руке инициалы "К. Р." (и от этого тоже мне никуда не деться). А этот хвастливый ирландец, я полагаю, его сообщник; словом, я не намерен иметь дело с мистером Броком, иначе как при констебле в качестве секунданта". - "Как это все понимать, капитан Вуд?" - спросил пожилой майор, секундант графа. "Гнусная клевета, оскорбляющая меня и моего друга! - закричал Макшейн. - И граф нам ответит за нее!" - "Постойте, не торопитесь, - сказал майор. - Капитан Вуд, как джентльмен и офицер, без сомнения, охотно докажет графу его ошибку и даст нам всем убедиться, что на его руке нет тех знаков, которыми любят украшать себя простые солдаты". - "Капитан Вуд ничего подобного не сделает, майор, возразил я. - Я готов драться с этим негодяем Гальгенштейном, с вами, с кем угодно по законам чести; но я не дам себя обыскивать, точно вора!" - "Само собой!" - вскричал Макшейн. "В таком случае моя обязанность отменить поединок", - сказал майор. "Как вам угодно, сэр, - в бешенстве крикнул я. Позвольте только мне сказать вашему другу, что он лжец и трус; и что, если когда-либо он все же расхрабрится настолько, что пожелает встретиться со мной, он легко найдет меня в моем доме на Пикадилли!" - "Позор! Я плюю на вас всех!" - воскликнул мой бравый союзник Макшейн. И тут же подкрепил слова делом - или, во всяком случае, изъявил полную к этому готовность.
После чего мы подобрали свою одежду, сели по каретам и разъехались, так и не пролив ни капли крови.
"Неужели это правда? - спросил мистер Макшейн, когда мы с ним остались вдвоем. - Неужели это правда, то, что они говорили?" - "Прапорщик, - сказал я, - вы - человек бывалый, не так ли?" - "Можете не сомневаться, ведь я уже двадцать два года в этом чине". - "Вам, я думаю, пригодятся несколько золотых?" - "Еще как пригодятся! Сказать по совести, я уже четыре дня не брал в рот мясного!" - "Так вот, прапорщик, все это правда, - сказал я. - А что до мясного, то оно ждет вас в ближайшем же трактире".
Я приказал кучеру остановить лошадей, и бравый Макшейн запасся изрядной порцией мяса, которую и умял по пути, потому что у меня уже каждая минута была на счету. Я рассказал ему все, как было, ничего не утаивая, и он долго смеялся, утверждая, что никогда не слыхал о более ловком маневре. Когда он наконец набил свою утробу, я вынул из кошелька несколько гиней и вручил ему. Мистер Макшейн даже прослезился от умиления, облобызал меня и поклялся, что никогда со мной не расстанется; и думается мне, голубушка, он сдержит свою клятву; во всяком случае, мы с ним с тех самых пор неразлучны, и, пожалуй, это единственный друг, на которого я могу положиться.
