Ковелер Ван - Запредельная жизнь
Как, они уже покончили с закусками? Сколько же времени я потерял, отбиваясь от кармической чуши? Хоть бы эту Туссен отволокли подальше вместе с ее "дьяболо", чтобы духу ее не было в моей загробной жизни!
- Невозможная женщина! - эхом отзывается Альфонс. Эхом... Было бы здорово, если бы моя мысль отзывалась в
его словах. Но это, разумеется, просто случайное совпадение, и я тут ни при чем.
- Тратить такую прорву денег на спортивную машину, чтобы ездить на ней за хлебом, когда все знают, что у города не хватает средств на расширение водолечебницы... Эх, Жак, Жак... Не все люди живут полюдски...
Уморительная история с этим "дьяболо": не успела мадемуазель Туссен выехать на своем приобретении из автомагазина и проехать сто метров, как ее задержали за превышение скорости. А поскольку ехать медленно ее "дьяболо" просто не может, в городе же на каждом шагу полицейские засады, она обречена кататься по замкнутому маршруту: от почты до крытого рынка и обратно, иначе машину тут же подцепляют и оттаскивают на штрафную стоянку.
- Ты тут не скучаешь? - спросил Альфонс и заботливо расправил складочки на моем пиджаке. - Давай я побуду с тобой и заодно прочту тебе молитву. Какую ты хочешь? Мне так тяжело, малыш. Еле смог проглотить кусочек баранины - и то стыдно было. Прости меня, Боже, ибо я оскорбил Тебя... А чеснока твоя супруга не положила. В кои-то веки проявила внимание к твоему вкусу... Прости, это, конечно, дурно, но я не со зла. Хотя тебе, по твоим достоинствам, подошла бы жена вроде Жюли Шарль, которая не мешала бы полету твоего воображения и ушла первой. Теперь, когда тебя нет, могу тебе сказать: все эти годы я не переставал искать тебе такую, но где там - я и себе-то за всю жизнь не нашел... Ты бесконечно благ, и Тебе не угоден грех... Тут ведь вот что: при Ламартине у нас в Эксе лечили чахотку, а теперь погляди одни ревматики да тонзиллитики. Прошу Твоего благословения и принимаю твердое решение... Надо, конечно, на чем-то остановиться, я понимаю, но иметь жену, которая хромает или сморкается без передышки... это как-то не по мне... Принести покаяние и впредь не оскорблять Тебя. Аминь. Вот если бы она кашляла - это подогревало бы мое вдохновение... Прости меня, Боже, ибо я оскорбил Тебя... Но туберкулеза больше нет медицина шагнула вперед. Да и мне уже не двадцать лет. Ты бесконечно благ, и Тебе не угоден грех... Возраст дает себя знать. Доживешь до моих лет - поймешь. - Он осекся, виновато взглянул на меня и, горько усмехнувшись, прибавил: - Ох, прости.
Закончив молитву, Альфонс стал гладить меня по головке (как в детстве, когда гремел гром и он убаюкивал меня) и читать вслух "Озеро" Ламартина. Повлияло ли на меня ровное, похожее на ласковый ветерок дыхание его любви, или так сильно было притяжение столовой, где решалась моя бу-ДУЩНость, так или иначе, поднявшись на крыльях поэзии, я в середине строфы перенесся сквозь стену.
Ты помнишь, может быть, тот вечер тихий, ясный?
Молчали оба мы, и мир дышал везде.
И в сладкой тишине слышнее был согласный
Плеск весел по воде...
(Перевод И. Кутика)
Все сидят вокруг большого стола орехового дерева под настоящим деревенским хомутом со свисающими матовыми лампами - в знак траура зажгли только половину.
- С глубокой печалью, - предлагает Брижит.
- С безутешной скорбью, - возражает Фабьена и что-то исправляет в лежащем слева от ее тарелки черновике.
- Стоит мне что-нибудь сказать... - вскипает Брижит.
- Если все, что я делаю, вам не нравится, - перебивает Фабьена, напишите и поместите свой собственный текст и не будем терять время.
- Что ж, я так и сделаю. Вычеркивайте мое имя, не стесняйтесь.
Фабьена, не потрудившись ответить, заканчивает правку и перекатывает тележку с бараниной к другому концу стола.
- Возьмите хоть ломтик, папа.
Первый раз она назвала моего отца папой. Он поднимает пустые глаза на Брижит, а та ждет его заступничества.
- Нет, спасибо, - говорит он и прикрывает тарелку рукой. Брижит опускает глаза. Она и на этот раз пробудет у нас не дольше нескольких дней. Фабьена выиграла. Здесь хозяйка она.
Луи, Фабьена и Люсьен Лормо
с безутешной скорбью сообщают
о внезапной кончине, постигшей по воле Божьей
их сына, мужа и отца
Жака Лормо
16 января 1996 г. в возрасте 34 лет.
Отпевание состоится 18 января в 15 часов
в церкви Пресвятой Девы в Эксе.
Желательны живые цветы.
Сначала Фабьена написала после моего имени "генеральный директор торговой фирмы "Лормо и сын", но вместе соследующим объявлением от нашего персонала это слишком смахивало бы на рекламный листок.
Работники скобяного магазина Лормо
с прискорбием сообщают
о кончине генерального директора фирмы
Жака Лормо.
По случаю траура 18 января магазин будет закрыт.
В результате стычки между Фабьеной и Брижит, в которой папа отказался быть арбитром, моя сестра в самом деле дала отдельное объявление. Между бараниной и сыром она тайком от всех продиктовала по телефону несколько строчек, которые стали мне лучшим прощальным подарком:
Брижит Лормо, она же Бриджи Уэст,
потеряла любимого брата
Жака Лормо,
свободного художника,
о чем и сообщает с глубокой печалью.
Похороны состоятся в сугубо семейной обстановке.
Цветов и венков не приносить.
С победным злорадством повесив трубку, она вернулась к сыру. Представляю реакцию наших поставщиков и клиентов завтра утром, когда они развернут "Дофине либере" и будут вынуждены выбирать между двумя противоречащими одно другому сообщениями или же допустить, что у меня был тезка и однофамилец, умерший со мной в один день. Красота! Похороны будут под стать всей моей жизни. С самой женитьбы я, как говорят о доме, нарушающем общую линию улицы, выламывался из ряда, и все попытки Фабьены вправить меня заканчивались сокрушительной неудачей. Скандальная шуточка с некрологами должна, по мнению моей супруги, повергнуть общество Экса в шок, на самом же деле ее расценят как очередную и последнюю мою шутовскую выходку, этакий розыгрыш вроде посмертного извещения о дешевой распродаже, и к нам хлынет народ. В разгар стилистических разногласий между Брижит и Фабьеной над тарелками остывающей баранины на лестнице появился Люсьен. Вышел из своей комнаты и неподвижно стоял наверху в своей кургузой красной пижамке - сжав зубы, слушал, как накаляется разговор. Мне вдруг представилось, как в прошлые зимы, перед Пасхой, за тем самым ореховым столом, где сегодня меня осыпали высокопарно-скорбными словесами, сидел я сам и расписывал сваренные вкрутую яйца, превращая их в смешные головки. А Люсьен вот так же, как сейчас, стоял на лестничной площадке и пытался разглядеть мои потайные художества. Бедный мой малыш! Я никогда уже не буду прятать от тебя крашеные яйца. И тебе не придется наблюдать, как, повторяя из года в год неизменный ритуал, твой отец все больше меняется сам и делается стариком; не придется ради него разыгрывать из себя доверчивого дурачка, как когда-то приходилось мне ради моего отца. За этим же столом, который стоял у нас еще в Пьеррэ, он рисовал ночью на скорлупках круглые глазищи и здоровенные носы, а рано утром звонил в саду в колокольчик и кричал: "Пасхальная курочка снеслась!" Я же вскакивал с постели, хватал корзинку и бежал вниз по лестнице, а за мной Брижит: она незаметно подкладывала крашеные яйца в кусты, где я должен был их находить.
Эх, Люсьен... Кто же распишет тебе через три месяца пасхальные яйца? Вряд ли дед, с которым у тебя холодно-почтительные отношения, тряхнет стариной и возьмет мою кисточку. Неужели на этом столе больше никогда не будет акварельных пятен? Глупо, но именно эта немудрящая картинка заляпанного стола, которая никого не заставила бы и слезинку уронить, меня внезапно пронзила и протрезвила. Я, кажется, в первый раз до конца понял, что больше не оставлю никаких следов на земле. И задумался, для чего продолжаю это свое бестелесное существование. Для чего и для кого.
На улице пошел снег. Белые искорки не сразу тают в рыжей шевелюре мэтра Сонна. Он здоровается, выражает соболезнования, ему предлагают баранину - еще немного осталось. Прежде чем приступить к исполнению того, зачем пришел, он желает поклониться моему праху. Мы знакомы еще по лицею в Грези-сюр-Экс, вместе учились все четыре года. Он собирался податься во "Врачи без границ", а мне прочили блестящее будущее в абстрактной живописи. А вышло так, что ему, как и мне, пришлось пойти по отцовским стопам. Он стал нотариусом, я - скобянщиком, и вот уже пятнадцать лет мы оба старательно избегали встреч.
- Он выглядит так мирно, правда? - произносит Одиль. Она играет роль почетного эскорта при госте, пока Фабьена разогревает мясо.
Альфонс притопывает на месте, еле сдерживая из учтивости нетерпение и выразительно поглядывая на дверь - пожалуйте туда, к столу! Когда они вошли, он стоял наклонившись ко мне и быстро отпрянул, прижав палец к губам. По тому, как раскраснелись его щеки и сузились в щелочки глаза, я догадался, что он рассказывал мне об одном из своих последних амурных подвигов. В восемьдесят с лишком он все еще каждый раз, когда хорошенькая клиентка говорит ему, что на вид он мужчина хоть куда, отвечает: "В этом смысле у меня все в порядке. Вот память подводит - это да". Начало его любовных похождений приходится еще на время жизни в женском монастыре. Боготворя несравненную Жюли Шарль, чья чахотка вдохновила его приемного праотца Ламартина на гениальные строки, он решил пойти по его стопам. И когда одна из сестер подхватила зловредный кашель, он пробрался к ней в келыо и грубо покусился на коленопреклоненную праведницу. Альфонсу было тогда четырнадцать лет. Из монастыря его выставили в два счета, и он стал кочевать с толстенным томом стихов под мышкой с фермы на ферму, нанимаясь в работники. Как правило, к осени, когда начинался сезон бронхитов, его каждый раз прогоняли вон. На какое-то время его поиски возлюбленной прервала война. Но вот его демобилизовали, наградили орденом, он поступил в скобяной магазин и, обретя таким образом солидное положение в обществе, с новой силой ощутил потребность в музе. Чуть не угробив своим бурным натиском пять-шесть хворых курортниц и едва не угодив под суд после жалобы городского управления по туризму, он в пятидесятые годы решил утишать томление плоти при помощи проституток крепкого телосложения, а пациенток водолечебницы беречь для идеальных устремлений.
