Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)
Затем, когда зажглась лампа, он посмотрел Маретте Радисон в лицо. Он знал, что его лицо пылало. Он даже не хотел этого скрывать и сгорал от нетерпения прочесть поскорее то, что могло быть написано у нее в глазах. И он был удивлен, почти поражен. Поцелуй нисколько не смутил Маретту. Точно его и не было вовсе.
Она нисколько не сконфузилась, и цвет ее лица ничуть не изменился. Его поразила только ее смертельная бледность, еще более увеличивавшаяся от черного цвета ее волос и странного выражения ее глаз. А это вовсе не имело никакого отношения к поцелую. Это было от страха, который тут же, на его глазах, стал сходить с ее лица, пока наконец не сошел совсем, и она виновато улыбнулась дрожавшими губами.
– Он был очень разозлен, – сказала она. – Как скоро, Джимс, некоторые мужчины теряют самообладание!..
Маленькое дрожание в ее голосе, ее напряженные усилия держать себя в руках и насмешливая улыбка, которой сопровождались эти слова, так и побуждали его сделать то, от чего несколько минут тому назад удержало его ее рукопожатие, а именно схватить в объятия. То, что она пыталась скрывать от него, для него было ясно как на ладони. Она находилась в опасности гораздо большей, чем тогда, когда она спокойно и безбоязненно действовала в казарме. И она все еще боялась какой-то угрозы. Она менее всего хотела, чтобы он догадывался об этом, и все-таки он догадался. И вдруг он ощутил в себе новую силу. Это была сила, которая исходит из сознания человеком своей власти над кем-нибудь, своего господства и физического превосходства. Он понял, что эта девушка уже принадлежит ему и что теперь обязанность защищать ее лежит на нем. И он решил ее защищать. Маретта увидела по его глазам происшедшую в нем перемену. Воцарилось молчание. А снаружи в это время неистовствовала непогода. Раскаты грома сотрясали кровлю. Окна дребезжали под напором ветра и дождя. Посмотрев на нее, Кент вдруг почувствовал в себе прилив сил и, нахмурив брови, кивнул в сторону окна, в которое Муи подал свой сигнал.
– Эта ночь специально для нас, – сказал он. – Бежим!
Она не ответила.
– Ведь в глазах закона я убийца, – продолжал он. – Вы спасли меня. В глазах закона вы тоже преступница. Глупо оставаться здесь. Это подобно самоубийству. Если Кедсти…
– Если Кедсти не сделает сегодня того, что я приказала ему, – ответила она наконец, – то я убью его!
Спокойствие, с которым она это сказала, упрямый огонек в ее глазах не дали ему говорить. И ему снова стало казаться, как это было в больнице у Кардигана, что перед ним стоит ребенок и по-детски смотрит на него. Если некоторое время тому назад она и проявляла страх, то теперь о нем не было и помину. Она даже не была нервно настроена. Выражение глаз было вполне спокойное, и они были прекрасны. Она и забавляла его и разочаровывала. Против такой детской самоуверенности он чувствовал себя бессильным. Ее могущество было гораздо сильнее, чем его сила и решительность. Она тотчас вырыла между ними пропасть, через которую можно было бы перекинуть мост только путем убедительных, горячих просьб и угроз, но не путем насилия.
Насмешливая улыбка все еще дрожала у нее на губах, но вдруг выражение ее глаз сразу потеплело.
– Известно ли вам, – задала она ему вопрос, – что по нашим древним, священным северным законам вы принадлежите мне?
– Да, я слышал о таких законах, – ответил он. – Сто лет тому назад я действительно был бы вашим рабом. Если они действуют и поныне, то я от этого только счастлив.
– Теперь вы понимаете, в чем дело, Джимс? По всей вероятности, вам не пришлось бы существовать. Я полагаю, что вас все-таки повесили бы. И вот я спасла вашу жизнь. Поэтому ваша жизнь принадлежит теперь мне, и я настаиваю на действии такого закона. Вы – моя собственность, и я могу делать с вами что хочу, пока не отправлю вас по реке на Север. И вы сегодня не убежите. Вам все равно придется ждать каравана Лазелля.
– Лазелля? Жана Лазелля?
– Да. Вы с ним знакомы? – спросила она. – Вот почему вы должны здесь ожидать. Мы уже отлично и заблаговременно устроили все. Когда будет проходить мимо нас на Север караван Лазелля, то вы отправитесь с ним. Об этом не узнает ни одна душа. Здесь вы будете находиться в полной безопасности. Никто не догадается, что вы живете в доме самого инспектора Кедсти.
– Но вы, Маретта?..
Он вдруг спохватился, вспомнив, что она запретила ему расспрашивать ее.
Маретта слегка пожала плечами и кивнула головой.
– Здесь довольно сносно, – сказала она. – Я здесь живу уже несколько недель, и со мною ничего не случилось. Я в полной безопасности. Инспектор Кедсти с той самой поры, как ваш краснолицый друг О’Коннор наткнулся на меня в тополиной аллее, не смеет показать сюда и носа. Он не осмеливается даже ступить и на лестницу. Это – демаркационная линия. Я вижу, что вы уже удивлены. Вы уже задаете себе массу вопросов. Ну что ж, в добрый час, месье Джимс! А я…
Что-то жалостное прозвучало вдруг в ее голосе, и она повалилась в громадное кресло с высокой спинкой, которое так любил Кедсти. У нее был усталый вид, и Кенту казалось, что она вот-вот заплачет. Ее пальцы нервно теребили кружево, свешивавшееся с рукава, и больше чем когда-нибудь он убедился в том, как она была беспомощна и слаба и как в то же время была храбра и непобедима. В ней что-то кипело подобно огню. Вспышки этой силы в ней угасали, как если бы в ней погас и сам огонь; но когда она подняла голову и посмотрела на него снизу из своего громадного кресла, то в ее тоскливом, чисто детском взгляде он снова увидел этот огонь. И снова она перестала быть женщиной. В ее широко открытых, удивительно синих глазах снова засветилась душа ребенка. Два раза и раньше он видел это чудо, и оно захватило его и теперь, как в первый раз, когда она стояла перед ним в лазарете у Кардигана, прижавшись спиной к двери. Но как она изменилась тогда, так изменилась и теперь, не моментально, а постепенно, и вновь между ними встала непреодолимая пропасть. Беспокойство еще жило в ней; и все-таки она была от него так же далека, как солнце.
– Я хотела бы ответить на все ваши вопросы, – начала она низким, усталым голосом. – Мне хотелось бы, чтобы вы знали все, потому что я… я полагаюсь на вашу порядочность, Джимс. Но я не могу… Это невозможно… Это выше моих сил. И если бы я сделала это… – Она безнадежно махнула рукой. – Если бы я рассказала вам все, я тотчас же разонравилась бы вам. А мне хотелось бы, чтобы я вам нравилась, хотя бы до тех пор, пока вы не уедете отсюда с караваном Лазелля.
– Ну а если я действительно туда отправлюсь, – задал он ей вопрос, – то найду ли эту вашу Долину Молчаливых Призраков? Примет ли она меня к себе на всю мою жизнь?
И он с радостью увидел, как весело вдруг засветились ее глаза. Она даже и не пыталась скрывать своего удовольствия. Ей понравилось его решение. Это подтвердили выражение ее глаз и улыбка.
– Я рада, Джимс, что вы наконец приняли такое решение, – ответила она. – И думаю, что в свое время вы найдете эту долину, потому что…
Ее упорный взгляд заставил его почувствовать себя более безнадежно, чем если бы он был ее рабом. Точно она забыла, что и он тоже живой человек с чувствами, волей и характером, и старалась заглянуть ему в самое сердце, чтобы увидеть то, что было в нем еще до разговора с нею.
А затем, все еще теребя кружево пальцами, она продолжала:
– Вы ее найдете, это вполне возможно, потому что вы не такой человек, чтобы скоро сдаться. А хотите знать, почему я пришла к вам, когда вы лежали у доктора Кардигана? Прежде всего я сгорала от любопытства. Как и почему именно я заинтересовалась судьбой того человека, которого вы освободили, – это вас не касается. Я также не могу сообщить вам, по какой именно причине я появилась в этих местах. Не скажу ни слова и о Кедсти. Возможно, что в свое время вы все это узнаете. Но тогда уже я нравиться вам больше не буду. Целых четыре года я влачила одинокую жизнь. Это было ужасно. Еще немного – и я бы умерла. А затем случилось то, что привело меня сюда. Можете вы догадаться, где все это происходило?
Он отрицательно покачал головой.
– Нет, – ответил он.
– В Монреале, в этом городе, который многим так нравится…
– Вы там учились?
– Да. В институте Villа-Маriа. Я попала туда поздно, когда мне было уже шестнадцать лет. Там ко мне относились хорошо. Пожалуй, даже любили меня. Но каждый вечер я твердила только одну молитву, я молилась только об одном. Ведь вы знаете, что представляют для нас, северян, наши три реки: Атабаска – это наша бабушка. Невольничья – наша мать, Макензи – ее дочь. И над всеми ими царит наша богиня Ниска в образе Серой Гусыни. Я молилась только о том, как бы поскорее вернуться к ним обратно. В Монреале всегда так шумно, всюду народ, тысячи и десятки тысяч людей, их так много, что я сразу же почувствовала себя в полном одиночестве, заболела душой и собиралась обратно. Потому что во мне, Джимс, течет кровь Серой Гусыни. Я люблю леса. Богиня Ниска ведь не живет в Монреале. Там не восходит ее солнце. Там нет такой луны, как у нас. Тамошние ветры не умеют напевать наших историй. Даже воздух совсем другой. Люди смотрят на вас как-то иначе. Там, за тремя реками, я всегда любила людей. В Монреале же я научилась их ненавидеть. А потом все это случилось, и я принуждена была приехать сюда. Пришлось увидеться с вами, потому что…
