Патрик Модиано - Свадебное путешествие
Я представил себе, как он перенес из дома с Тильзитской улицы на бульвар Сульт лыжи, ботинки и страничку из роскошного журнала времен "странной войны". Однажды вечером в этой комнате, где они с Ингрид скрывались, - в тот вечер, когда впервые бомбили Париж, но ни он, ни она не пожелали спуститься в подвал, - он, должно быть, с изумлением глядел на все эти вещи как на остатки прежней жизни, жизни молодого человека из приличного общества. Мир, в котором он вырос, в котором жил до двадцати лет, показался ему таким далеким и таким ничтожным, что в ожидании конца бомбардировки он рассеянно пририсовал усики этой даме.
Прежде чем закрыть за собой дверь квартиры, я убедился, что желтенький ключик, который дал мне консьерж, по-прежнему лежит у меня в кармане. Затем спустился по лестнице в полутьме - выключателя не нашел. На бульваре было довольно свежо. Перед станцией обслуживания кабилец в голубой спецовке сидел на стуле и курил. Он махнул мне рукой.
- Вы один? - спросил я его.
- Приятель пошел спать. Скоро меня сменит.
- Вы работаете всю ночь?
- Всю ночь.
- Даже летом?
- Да. Мне это нетрудно. Я не люблю спать.
- Если понадобится, - сказал я, - то и я смогу подменить вас. Я теперь живу в этом квартале, и мне нечего делать.
Я сел на стул лицом к нему.
- Хотите кофейку? - предложил он.
- С удовольствием.
Он пошел в служебное помещение и вернулся с двумя чашками кофе.
- Я положил вам один кусочек сахара. Годится?
Мы сидели на стульях и маленькими глоточками пили кофе.
- Вам понравилась квартира?
- Очень.
- Я три месяца снимал ее у моего друга, пока не нашел себе другую, в одну комнату.
- И квартира была так же пуста, как сейчас?
- Ничего, кроме старых лыж в стенном шкафу.
- Они и сейчас там, - сказал я. - И у вашего друга нет никаких идей, где бы найти бывшего владельца?
- Знаете, он, наверное, умер.
И он поставил свою чашечку на тротуар, прямо у ног.
- Если б не умер, он все же как-нибудь объявился бы, - сказал я.
Кабилец улыбался, пожимая плечами. Мы немного помолчали. Он явно задумался.
- Во всяком случае, - сказал он, - этот человек, должно быть, любил зимний спорт...
Вернувшись в гостиницу, я открыл папку с записями о жизни Ингрид и вложил в нее страничку из журнала и конверт, адресованный Риго. Да, в доме три по Тильзитской улице действительно жила мадам Поль Риго. Я записал так на листочке бумаги, после того как проверил по старому справочнику. В те несколько дней, что Ингрид жила с Риго на Тильзитской улице, в Париже выпал снег, и они не выходили из квартиры. Сквозь огромные окна гостиной они смотрели на снег, засыпавший площадь и соседние улицы, укутавший город покровом тишины, нежности и сна.
Я проснулся в полдень и снова надеялся, что до вечера от Аннет будет весточка или телефонный звонок. Пошел позавтракать в кафе на ту сторону площади с фонтанами. Вернувшись, я сказал хозяину гостиницы, что до вечера буду у себя в комнате, чтобы он не забыл позвать меня, если позвонит жена.
Я распахнул обе створки окна. Сияющий летний день. Изнуряющая жара кончилась. Группа детей с учителями идет к бывшему Музею колоний. Вот они останавливаются и толпятся около продавца мороженого. Струи фонтанов сверкают искорками на солнце, и мне нетрудно перенестись из спокойного июльского полдня, где я обретаюсь сейчас, в ту далекую зиму, когда Ингрид впервые встретила Риго. Больше нет границы между временами года, между прошлым и настоящим.
Это был один из последних дней ноября. Как обычно, под вечер она возвращалась из "Шатле" после занятий в школе танцев. Времени, чтобы добраться до гостиницы на бульваре Орнано, где они жили с начала осени с отцом, оставалось немного: в этот вечер комендантский час начинался в их округе в шесть часов, потому что накануне на улице Шампьонне было покушение на немецких солдат.
Она впервые в жизни заработала деньги, протанцевав всю неделю со своими соученицами в кордебалете на сцене "Шатле" в "Венских вальсах". Пятьдесят франков гонорара. Уже темнело, и она переходила площадь, направляясь к метро. И почему в этот вечер при мысли о встрече с отцом ее охватывало отчаяние? Доктор Жуган переехал в Монпелье и не сможет больше помогать отцу, как делал это до сих пор, предоставляя ему работу в своей клинике в Отейе. Он предложил отцу приехать к нему в Монпелье, в свободную зону, но для этого нужно было незаконно перейти демаркационную линию... Разумеется, доктор Жуган рекомендовал ее отца другим сотрудникам клиники в Отейе, но у них не было ни великодушия, ни смелости доктора Жугана: они боялись, как бы не обнаружилось, что австрийский подданный, зарегистрированный как еврей, тайно работает у них...
Вагон метро был набит битком, людей было больше, чем обычно, из-за раннего комендантского часа. На станции "Страсбург - Сен-Дени" вошло столько новых пассажиров, что не закрывались двери. Она задыхалась. На пятьдесят франков, полученных за "Венские вальсы", можно было взять велотакси. Или даже фиакр. И всю дорогу до бульвара Орнано она представляла бы себе, что война уже кончилась, она едет по другому городу и в более счастливое, чем нынешнее, время, например, в эпоху тех самых "Венских вальсов".
Она вышла не на "Симплоне", как всегда, а на "Барбе - Рошуар". Половина шестого. Она решила дойти до гостиницы пешком по свежему воздуху. В начале бульвара Барбе, словно на границе, стояли немецкие солдаты и французские полицейские. Ей вдруг показалось, что, если она пойдет туда по бульвару, где начинался восемнадцатый округ, эта граница у нее за спиной окажется закрытой навсегда.
Вот она идет вдоль бульвара Рошуар по левой стороне тротуара, которая относится к девятому округу. Время от времени посматривает на противоположную сторону, где проходит разграничительная черта между округами: там темнее, хотя время еще не наступило, еще пятнадцать минут до того, как граница будет закрыта, и если за это время она ее не пересечет, то уже не сможет попасть к отцу в гостиницу. Станции метро во всем квартале тоже в шесть часов закроются. На площади Пигаль - другой пограничный пост. Вокруг грузовика стоят немецкие солдаты. Но она идет прямо вперед, по тому же тротуару, уже вдоль бульвара Клиши. Остается больше десяти минут. Площадь Бланш. Там она на несколько мгновений останавливается. Собирается перейти площадь и границу. Делает три шага вперед и снова останавливается. Возвращается назад, в зону девятого округа. Осталось чуть больше пяти минут. Нельзя поддаваться головокружению и дать увлечь себя темноте, простирающейся по ту сторону. Надо оставаться на тротуаре девятого округа. Она ходит взад-вперед перед кафе "Пальмье" и аптекой на площади Бланш. Старается не думать ни о чем, а главное - об отце. Считает секунды: двадцать три, двадцать четыре... двадцать шесть, двадцать семь... Шесть часов. Шесть часов пять минут. Шесть часов десять минут. Вот и все. Кончено.
Надо идти дальше, прямо вперед по тротуару, избегая смотреть туда, где начинается зона действия комендантского часа. Она ускоряет шаг, будто идет по узкому пешеходному мостику и все время боится упасть в пустоту. Жмется к домам, идет вдоль стены лицея Жюля Ферри, где училась еще в прошлом году.
Теперь, перейдя площадь Клиши, она наконец поворачивается спиной к восемнадцатому округу. Оставляет позади этот квартал, навсегда утонувший во тьме комендантского часа. Словно вовремя спрыгнула с тонущего корабля. Она не хочет думать об отце, потому что ощущает себя еще слишком близкой к этой черной и тихой зоне, откуда никто и никогда больше не сможет выйти. Ей же удалось спастись в последний момент.
Она уже не чувствует удушья, которое испытала в метро и только что на перекрестке Барбе - Рошуар, когда увидела неподвижно стоящих солдат и полицейских. Ей кажется, что улица впереди - это широкая лесная аллея, которая там вдали открывается на запад, на море, и ветер уже бросает ей в лицо мелкие брызги.
Когда она подходила к площади Звезды, начался дождь. Она встала под козырек какого-то подъезда на Тильзитской улице. На первом этаже соседнего здания - чайный салон под вывеской "Встреча". Она долго не решалась войти туда, из-за того что на ней были спортивное пальтишко и старый свитер.
Наконец зашла и села за столик в глубине зала. Клиентов в этот вечер немного. Она вздрагивает: пианист играет одну из мелодий "Венских вальсов". Официантка приносит ей чашку шоколада и миндальное печенье и как-то странно смотрит на нее. Ингрид вдруг задумывается, имеет ли она право находиться здесь. Быть может, несовершеннолетним без сопровождающих запрещен вход в этот чайный салон? И почему ей в голову пришло это выражение? Несовершеннолетние без сопровождающих. Ей шестнадцать, но выглядит она на двадцать. Она пытается разгрызть миндальное печенье, но оно слишком твердое, а шоколад такой бледный, почти лилового цвета. Да и вкус у него не шоколадный. Хватит ли ей пятидесяти франков, полученных за "Венские вальсы", чтобы уплатить по счету?
