Генрих Белль - Хлеб ранних лет
-- Здесь? -- спросил я.
-- Все остальное занято, -- ответила Улла.
-- По-моему,---сказал я, --все же лучше было бы пойти в другое кафе.
Она бросила взгляд, полный ненависти, на мужчину за столиком, огляделась вокруг; и я заметил, что в ее глазах вспыхнул торжествующий огонек, когда какой-то мужчина за угловым столиком встал, чтобы подать жене голубое пальто. Для Уллы -- я еще раз почувствовал это, идя за ней, -- было необычайно важно, чтобы наш разговор произошел именно здесь. Она бросила сумочку на стул, где еще лежала коробка с туфлями, принадлежавшая женщине в голубом пальто, и, покачав головой, женщина в голубом пальто, взяла свою коробку и пошла к выходу, вслед за мужем, который остановился в проходе между столиками, чтобы расплатиться с кельнершей.
Улла сдвинула грязную посуду и села на стул в углу, я сел рядом с ней, вынул из кармана пачку сигарет и протянул ей; она взяла сигарету, я дал ей прикурить, закурил сам и взглянул на грязные тарелки со следами сливочного крема и косточками от вишен, на остаток серовато-молочной жидкости в одной из кофейных чашек.
-- Я должна была это предвидеть, -- сказала Улла, -- уже тогда, когда наблюдала за тобой через стеклянную стену, отделявшую бухгалтерию от фабрики. Как ты обхаживал молодых работниц, чтобы получить часть их завтрака; одна из них -- она обматывала якоря -- была такая маленькая, уродливая девица, немного рахитичная, с нездоровым лицом, вся в прыщах; она давала тебе половину своего бутерброда с повидлом, и я наблюдала, как ты запихивал его в рот.
-- Ты еще не все знаешь: я ее целовал и ходил с ней в кино и в темноте держал ее руки в своих; она умерла, когда я сдавал экзамены на подмастерье. Чтобы принести цветы на могилу, я истратил всю свою недельную получку. Надеюсь, она простила мне кусок хлеба с повидлом.
Улла молча посмотрела на меня, потом отодвинула грязную посуду еще дальше, а я опять придвинул ее, потому что одна тарелка чуть было не упала на пол.
-- Вы, -- сказал я, -- даже не нашли нужным послать венок на ее могилу или хотя бы отправить ее родителям открытку с соболезнованием, но я полагаю, что ты перечеркнула ее фамилию в платежной ведомости красными чернилами, аккуратной прямой чертой.
К нам подошла кельнерша, составила тарелки и чашки на поднос и спросила:
-- Кофе, конечно?
-- Нет, -- ответил я, -- спасибо, мне не надо. -- А мне надо, --сказала Улла.
-- А вам что? -- спросила девушка.
-- Все равно, -- проговорил я устало. '
-- Дайте герру Фендриху чашку мятного чаю, -- сказала Улла.
-- Да, -- согласился я, -- дайте мне чаю.
-- Боже мой, -- воскликнула девушка, -- но ведь у нас нет мятного чая, только черный!
-- Хорошо, принесите, пожалуйста, черного, -- произнес я, и девушка отошла.
Я посмотрел на Уллу и поразился, как уже часто поражался прежде, когда ее полные красивые губы становились такими узкими и тонкими, словно линии, которые она проводила по линейке.
Сняв с руки часы, я положил их рядом с.собой на стол; было десять минут седьмого, а я должен был уйти без четверти семьг и ни минутой позже.
-- Я бы с удовольствием уплатил те двадцать марок, чтобы поговорить с тобой на две минуты дольше, я бы охотно подарил тебе на прощанье эти две минуты, как два особенно дорогих цветка, но ты сама себя обокрала. Для меня эти две минуты стоили двадцать марок.
-- Да, -- проговорила она, -- ты стал благородным господином, даришь цветы по десять марок за штуку.
-- Да, -- сказал я, -- я считал, что так надо, ведь мы никогда ничего не дарили друг другу. Никогда, правда?
-- Да, -- подтвердила она, -- мы ничего не дарили друг другу. Мне всегда внушали, что подарок надо заслужить, и я ни разу не подумала , что ты его заслужил, да и я тоже, наверное, не заслужила.
-- Нет, -- сказал я, -- и мой единственный подарок, хотя ты его и не заслужила, мой единственный подарок ты отвергла. И когда мы вместе ходили куда-нибудь, -- прибавил я тихо, -- мы ни разу не забыли взять справку о том, что с нас удержали налоги, мы брали ее по очереди -- один раз ты, другой -- я. И если бы на поцелуи выдавались счета, ты бы и эти счета подшивала в папку.
-- На поцелуи выдаются счета, -- сказала она, -- и когда-нибудь тебе их предъявят.
Девушка подала Улле кофе, а мне чай, и мне казалось, что вся эта процедура длится вечность; прошла целая вечность, прежде чем она поставила на стол тарелки и чашки, молочники и блюдечки с сахаром, рюмочку для яйца, полагавшегося к чаю, и еще маленькую тарелочку, на которой лежали маленькие серебряные щипчики, сжимавшие своими зубчиками микроскопический ломтик лимона.
Улла молчала, и я боялся, Что она закричит; однажды я слышал, как она кричала, когда отец отказался дать ей доверенность. Время совсем не двигалось: было тринадцать минут седьмого.
-- К черту, -- тихо произнесла Улла, -- убери хотя бы часы!
Я закрыл часы карточкой меню.
Мне казалось, что я уже тысячи раз все это видел, слышал и обонял, словно то была пластинка, которую люди, жившие этажом выше, заводили каждый вечер в одно и то же время, словно то был фильм -- один и тот же фильм, --который всегда показывают в аду; и все, чем пахло здесь -- кофе, потом, духами, ликером и сигаретами, -- и все слова, которые произносил я сам и произносила Улла, уже повторялись несчетное число раз; слова наши были лживыми, от них оставался привкус фальши, так же как от тех, что я произносил, когда рассказывал отцу о "черном рынке" и о своем голоде: стоило только произнести их, как все сказанное становилось неправдой; и внезапно я вспомнил, как Елена Френкель давала мне хлеб с повидлом; вся эта сцена так явственно возникла передо мной, что, казалось, я ощутил вкус дешевого красного повидла; и я затосковал по Хедвиг и по темно-зеленой тени моста, в которой исчез Юрген Броласки.
-- Я еще не совсем это понимаю, -- сказала Улла,-- ибо, по-моему, все, что ты делаешь, ты делаешь из-за денег. Или, может, у нее есть деньги?
-- Нет, -- ответил я, -- у нее нет денег, и она знает, что я воровал; кто-то из вас рассказал эту историю, а тот человек передал все брату этой девушки. Вольф тоже только что напомнил мне об этом.
-- Да, -- произнесла она, -- и хорошо сделал, ты теперь стал такой благородный, что, наверное, уже начал забывать, как таскал электрические плитки, чтобы купить себе сигарет.
-- И хлеб, -- сказал я, -- и хлеб, которого ни ты, ни твой отец мне не давали, только Вольф время от времени. Он никогда не знал голода, но если мы работали вместе, он отдавал мне свой хлеб. Я думаю, -- тихо прибавил я,--что если бы ты хотя бы один-единственный раз дала мне хлеба, я не смог бы сейчас сидеть здесь и так говорить с тобой.
-- Мы всегда платили больше, чем полагалось по расценкам, и каждый, кто работал у нас, получал паек, а на обед -- суп без карточек.
-- Да, -- повторил я, -- вы всегда платили больше, чем полагалось по расценкам, и каждый, кто работал у вас, получал паек, а на обед --- суп без карточек.
-- Подлец! -- воскликнула она. -- Неблагодарный подлец!
Я снял карточку с часов, но еще не было половины седьмого, и я снова прикрыл часы.
-- Посмотри еще раз внимательно платежные ведомости, -- сказал я, --ведомости, которые ты сама вела; прочитай еще раз все фамилии, произнеси их вслух, громко и благоговейно, как читают молитвы, и после каждой фамилии скажи: "Прости нас!",. -- а потом сложи все фамилии вместе и полученное число помножь на тысячу буханок хлеба, а произведение -- еще на тысячу, и тогда ты узнаешь, сколько проклятий накопилось в банке на текущем счету твоего отца. Измерить их можно только одной мерой: хлебом, хлебом ранних лет; эти годы в моих роспоминаниях окутаны густым туманом; суп, который вы нам давали, медленно колыхался в наших желудках и подымался кверху, горячий и кислый, когда мы по вечерам тряслись в трамвае по дороге к дому, -- это была отрыжка бессилия; и единственным удовольствием, доступным нам, была ненависть; моя ненависть, -- прибавил я тихо, -- уже давно улетучилась, прошла, как отрыжка, давившая когда-то на мой желудок. Ах, Улла, -- тихо произнес я, в первый раз посмотрев ей прямо в лицо, -- неужели ты действительно хочешь убедить меня, внушить мне, что тарелки супа и небольшой прибавки к жалованью было достаточно? Хочешь этого? Вспомни хотя бы большие свертки в промасленной бумаге.
Она помешала кофе, снова взглянула на меня и протянула мне свою пачку сигарет; я взял сигарету, дал ей прикурить и закурил сам.
-- Меня даже не трогает то, что вы рассказывали о моей мифической краже, но неужели ты всерьез хочешь убедить меня, что все мы, все, кто значился в ваших платежных ведомостях, не имели права время от времени получить несколько лишних кусков хлеба?
Она все еще молчала, глядя куда-то в сторону, и я сказал:
-- Приезжая домой, я тбгда крал у отца книги, чтобы купить себе хлеба. Эти книги он любил и собирал, из-за них он сам голодал в студенческие годы;-книги, за которые он платил столько же, сколько за двадцать буханок хлеба, я продавал за полбуханки, -- это те проценты, которые нам приходится платить от минус двухсот до бесконечности.
