Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 3
— Что, получил? Приласкался? — услышал Колосов голос Лавровой и беззлобный смех.
— Кобыла, потаскуха лагерная! Тварь!
— Да ты Ещё и так? Так на тебе! На! — в голосе Марины звучал гнев.
Из-за Ящиков, пригибаясь до земли, выскочил водитель. Одной рукой он закрывал голову, а другой — лицо. За ним бежала Лаврова и била Его железным прутом…
— Лаврова, прекратите! — крикнул Юрий, так как вышло, что заступаться надо за парня. — Дикость, варварство! — ругал он Марину.
Она остановилась.
— А меня кто жалеет? Лагерная девка, значит, каждому всё позволено.
Парень уже сидел в кабине. Щека в крови, лоб разбит, глаз затёк.
— Комедь! — ворчал он, и нельзя было понять, сердится или удивляется.
Лаврова подошла и сунула Ему шапку.
— Возьми! Поросёнок ты, поросёнок!
В открытую дверь конторки выглянуло хмурое лицо грузчика.
— Эй, девка! Иди проверь накладные. Погрузку закончили. А то вдруг чего не хватит, опять устроишь скандал.
Марина поправила лохматую шапку на голове и убежала в конторку.
В дверь настойчиво стучали. За окном простуженно завывала пурга. Её порывы, казалось, проникали сквозь стены. Батарея слегка парила.
— Брат Юрка! Ты верно считаешь, что мне тут весело? Чёрта с два! Не откроешь, я могу и плечом! — послышался скрип замка, треск досок, и дверь зашевелилась.
— Валерка! — Юрий вскочил, сбросил крючок и снова забрался под одеяло.
С тех пор как он переехал в эту комнату, у него Ежедневно ночевали командированные. Колосов был рад гостю, но подниматься из тёплой постели и голыми ногами шлёпать по холодному полу, бр… Потому он без энтузиазма отнёсся к позднему стуку.
Валерка ввалился в тулупе, с узлом на плече, белый, как мельник. Он сразу нащупал выключатель, зажёг свет и бросил мешок в угол.
— Ну ты, брат, как и прежде, здоров поспать. Я уже нет, сдаю. Как-никак четвёртый десяток, — говорил он, отряхивая снег. Большой, крепкий, он внёс с собой свежесть зимы, аромат смолы и Ещё беспокойство, которое тщетно пытался скрыть. — Полчаса тарабанил. Боялся, что подниму весь дом. Решил тихонько выдавить все твои запоры.
Юрий уловил несвойственную Валерке суетливость. Он вскочил, содрал с Самсонова тулуп и волнуясь спросил:
— У тебя что-нибудь неладно?
— Если тебя после ста километров дороги продержат полчаса в холодном коридоре, то ты вряд ли будешь веселиться. Всё у меня ладно. — Валерка полез в мешок и стал вытаскивать свёртки. — Я тут кое-что тебе притащил. Один ты теперь, отощал наверняка. Вот немного оленинки. А здесь рыбка: окунёк, щука, хариус, — все это с Куранах-Салы. Ну а это пирог из окуней по-уральски. Ты Ещё на Среднекане частенько вспоминал сие Яство. Так что персонально для тебя с лучком, конечно, сухим, лавровым листиком и прочими приправами.
Юрий схватил Самсонова за плечи и повернул к себе.
— Брось мудрить! Говори, что у тебя? Меня не проведёшь.
Валерка сощурился и долго глядел на лампочку.
— Вот, предлагают поехать на Индигирку начальником нового прииска. А Ещё хочется поработать на рудных месторождениях, ну на вольфраме или в крайнем случае — на олове. Вон сколько рудников открывают.
— Тогда валяй на никель, — усмехнулся Юрий, успокоившись. — Уж Если Ехать, то на Чукотку или Индигирку. Не будь у меня семьи…
— Эх, Юрка, Юрка! — вздохнул Самсонов и опасливо обнял Его за шею, жарко дыша в лицо. — Война многим принесла тяжёлое горе. — Он снова вздохнул, неумело прижимая голову Колосова. — Старики погибли у меня в Ленинграде. Умерли от голода. Намучились в холодной квартире, распухли…
Юрий отшатнулся. Он знал, что родители Валерки жили где-то на Волге, под Саратовым. А тот, глядя в угол, описывал всю трагичность осады, все мучения, выпавшие на долю ленинградцев, стараясь доказать, что умереть от пули или бомбы — не только счастливая смерть, но и честь.
— Зачем ты всё это плетёшь? Знаешь что-нибудь, выкладывай. Что ты всё ходишь вокруг да около.
Валерка положил на стол смятую телеграмму. Юрий почувствовал, как замерло сердце. Он схватил телеграмму, но пальцы не слушались, с усилием развернул бланк и прочитал:
«Лежал госпитале снова передовую тчк Заходил квартиру Жени тчк Дом разрушен прямым попаданием погибли все тчк Сообщи осторожно Юрию Краевский».
— Я понимаю, брат Юрка, как худо тебе. Хотел подготовить, да видишь — не получилось. — Самсонов замолчал, сел за стол и уткнулся лицом в ладони.
Юрий погасил свет, сел рядом с Валеркой. Он плохо понимал, что произошло. Вадик? Женя? Как же так? Значит, Женя никогда не приедет…
Они молча просидели с Валеркой до рассвета.
— Где тут анализы, що звонили? — робко спросила Миленко, входя в химическую лабораторию мастерских. И сразу растерялась от холодного блеска колб, бутылей, трубок на столах и полках.
Никто не ответил. В аналитическом отделении был полумрак. Сквозь щель под дверью с табличкой «Весовая» пробивался свет. Миленко сделала несколько осторожных шагов и, услышав за дверью мужской голос, остановилась.
— Нет на приисках резцов по металлу. Скажи девкам, может, притащат, не своё ведь. Заплачу хорошо. Да-а, говорят, у вас буровые головки армируют алмазными бортами, вот бы хотя одну.
— Да что вы, дорогой мой, откуда? — Это голос Левченко.
— Достаньте мне шерстяную кофточку, да я вам всю Маринкину инструментальную кладовую переверну, — вмешался другой женский голос.
Миленко узнала ночную дежурную лаборатории Челканову. В лагере Её звали просто Чёлка. Это была беловолосая, молодая женщина из воровок.
— Ну ладно, докалякаемся с блондиночкой, — проговорил мужчина. — А по части… — Он хмыкнул, — Нам всё равно, Аллочка, хлеб или пироги. Давай лучше пироги.
— Ох эти мне мужчины, — игриво перебила Его староста. — Нелегко найти жемчужную раковину в такой луже. Разве из уважения к вам. Должна прийти одна, познакомлю. О, это настоящее воплощение Украины — и чёрная бровь, и свежесть садов. Чёлка работает в ночь постоянно. А остальные… Ну да вы, горняки, народ неотразимый.
Миленко растерялась. Повернулась бежать и в спешке задела какую-то тумбочку. Та упала, детали со звоном рассыпались по полу.
— А, это ты, Миленко? — распахнула дверь Левченко. — Ну, заходи, заходи! — Она быстро подошла к девушке, обняла за плечи и ввела в весовую.
Здесь сидело двое мужчин и Чёлка. Возле аналитических весов стояла бутылка с вином, мензурки, открытая банка американской колбасы, нарезанная ломтиками ветчина. Молодой парень сидел на высоком стуле и поправлял воротник вышитой украинской рубашки. Второй, уже в годах, что-то шептал Чёлке, поглаживая Её белые как лён волосы.
От женихов не было отбоя. Под разными предлогами они приезжали за сотни километров, привозили подарки и начинали ухаживать-опекать. Но приезжали преимущественно люди с уголовным прошлым, бесцеремонные и нахальные. Миленко это знала и потому испуганно жалась к стене.
— Мени треба анализы, — пролепетала она, стыдливо закрывая рот уголком платка.
Парень разлил по мензуркам вино и оглядел девушку оценивающим взглядом.
— Не будь деревней, дорогуша, садись. — Левченко придвинула стул и зашептала Ей в самое ухо: — Этот красивый молодой человек давно ищет возможности познакомиться с тобой. Да не красней, ты, Ей-богу, не институтка…
— Зовсим не можно…
— Ты в лагере, милая, без поддержки пропадёшь. А то подвернётся какой-нибудь прохвост.
Парень расставил мензурки. Левченко выпила и смотрела выжидательно. Миленко смутилась. Пить страшно, и отказаться опасно. Староста уговаривала. В это время в дверях появилась Лаврова. Лицо Её казалось спокойным, но глаза сухо блестели. Чёлка залпом выпила и, поперхнувшись, закрыла руками лицо. Мужчины смутились. Левченко радостно заулыбалась и подбежала к Марине.
— Мариночка, как хорошо. Пройди, садись. Как кстати, как кстати. Нам давно время поладить. Чего делить-то? Да и один в поле не воин, ни тылов, ни дружеской поддержки. — Она обернулась и представила: — Познакомьтесь, это Марина — гроза и гордость лагеря.
Пожилой мужчина быстро наполнил мензурку и подошёл к Марине.
— Выпей, — принялась уговаривать Левченко. — Найдём тебе жениха, сразу утихомиришься и спасибо скажешь.
— Уж не этого ли губошлёпа в женихи мне определила? — спросила Марина, бесцеремонно оглядывая парня. — Женишок, значит? Та-аак?..
— Ну, Мариночка! Пожалуй, ты напрасно? — забегали глаза у Аллы Васильевны.
— А может быть, этого? — не обращая внимания на Левченко, продолжала Марина, насмешливо глядя на пожилого. Тот растерянно стоял с мензуркой и нелепо притоптывал. — А ты, дедушка, выше ножку, выше. Будет совсем мило. Да брюхо подбери, потеряешь! — Она жёлчно захохотала. — Мухи вы зелёные. Паразиты!
