Томас Гарди - Под деревом зеленым или Меллстокский хор
- Очень даже хорошо сказано, просто-таки куда как хорошо. Главное что, - продолжал Рейбин, доверительно понизив голос, - как к человеку подойти. К каждому надо иметь подход. К королевам нужен подход, и к королям тоже нужен подход; и к мужчинам, я вам скажу, найти подход ничуть не легче, чем к женщинам, а это что-нибудь да значит.
- Еще бы! - отозвались мужья.
- Мы с ним так по душам поговорили - ну прямо точно названые братья. Человек он сам по себе неплохой, вся беда в том, что ему вбивают в голову. Поэтому нас и выставляют из церкви.
- Нынче такого о людях наслушаешься, что и не знаешь, чему верить.
- Господь с вами, ребятки, он тут вообще ни при чем. Это все вон тот джентльмен постарался. (Возчик кивнул в сторону фермы Шайнера.)
- Кто - Шайнер?
- Он самый. Только священник не знает, где тут собака зарыта, а я знаю. Вы думаете, с какой стати Шайнер ему все уши прожужжал с этой девицей? (А я-то еще вчера говорил, что у них любовь с нашим Диком, да, видно, ошибся.) Чего он, думаете, носится с ней перед всем приходом? Это он надеется таким манером заполучить ее в жены. Что ж, может, оно по его и выйдет.
- Значит, женщина главнее музыки, Шайнер главнее другого церковного старосты, староста главнее священника, а господь бог тут вообще ни при чем?
- Ну да, так оно и получается, - подтвердил Рейбин. - Ну и вот, пришли мы к нему, и чувствую - нет у меня на него зла. До того он с нами вежливо обошелся, что хоть ты что хочешь делай, а совесть не позволяет с ним ссориться. Отцу так это ласково говорит: "Вы старый человек, Уильям, годы ваши немалые, садитесь-ка в кресло и отдохните, в ногах правды нет". Ну отец и уселся. Ох, и смех же было на тебя поглядеть, отец! Сначала этак спокойно уселся, вроде тебе и не впервой, а как сиденье под тобой подалось, ты со страху в лице переменился.
- Да ведь такое дело, - стал оправдываться старый Уильям, - еще бы не испугаться, когда сиденье под тобой проваливается - откуда ж мне было знать, что оно на пружинах? Ну, думаю, что-то сломал! Куда ж это годится - пришел к человеку в дом и кресло сломал?
- Вот, соседи, как получается: ты было собрался повоевать, а твоего отца усаживают в кресло и беднягу Лифа привечают, точно он вовсе и не дурачок, - глядишь, куда и запал девался.
- А я считаю, - сказал Боумен, - что всему виной эта вертушка Фэнси Дэй. Кабы она не крутила хвостом и перед Шайнером, и перед Диком, и перед другими прочими, нас бы никогда с галереи не прогнали.
- Может, Шайнер, и больше виноват, да только без священника тут тоже не обошлось, - объявил мистер Пенни. - Жена моя стоит на том, что он влюблен в учительшу.
- Поди узнай! А что у девчонки на уме, тоже не разгадаешь.
- И чего там разгадывать в такой птахе? - удивился возчик.
- А я тебе скажу, что чем меньше девчонка, тем труднее ее разгадать. Опять же, если она в отца пошла, то ее так просто не раскусишь.
- Да, Джеффри Дэй - умнейшая голова. И все знай себе помалкивает слова из него не вытянешь.
- Какое там!
- С ним, ребятки, можно сто лет прожить и не догадаться, какой он хитрец.
- Вот-вот, а какой-нибудь лондонский бумагомарака еще, глядишь, сочтет его за дурака.
- Этот человек себе на уме, - произнес Спинкс, - лишнего не скажет, не таковский. Уж если кто умеет молчать, так это он. А как молчит! Заслушаешься.
- С толком молчит. Видно, что все-то он понимает до тонкости.
- Уж так умно молчит, - подтвердил Лиф. - А посмотрит, так кажется, что он насквозь все твои мысли видит, точно колесики в часах.
- Чего там говорить, помолчать он умеет, хоть долю, хоть коротко. Ну а дочка хоть и не такая молчальница, а от его ума, надо полагать, и ей кое-что перепало.
- И из кармана небось тоже.
- Само собой: девятьсот фунтов, говорят, нажил. Ну, скажем, четыреста пятьдесят - я слухам только наполовину верю.
- Во всяком случае, кой-какие деньжата у него есть, и достанутся они не иначе как девчонке - больше-то некому. Только зачем он ее заставляет работать, если ее ждет богатство, - даже жалко девушку.
- Видно, считает, что так надо. Он знает, что делает.
- Хуже было бы, - проговорил Спинкс, - если бы она ждала богатство, а не оно ее. Мне вот такая выпала участь.
VI
В ДОМЕ ЛЕСНИКА
В следующий понедельник Дик выехал утром из дому в таком приподнятом состоянии духа, какое редко посещает даже очень молодых людей. Окончились пасхальные каникулы, кобыла Красотка, запряженная в легкую рессорную тележку, весело бежала по дороге, а Дик глядел на влажно-зеленые склоны холмов, прогревшиеся в лучах солнца, которое в эти редкие погожие деньки ранней весны светило с удовольствием новизны, а не с привычной скукой обыденности. Дик направлялся за Фэнси, гостившей у отца в соседнем приходе, чтобы отвезти ее в Меллсток и захватить кое-какую домашнюю утварь. Горизонт был затянут тучами, но впереди этой темно-серой завесы все сверкало в потоке солнечного света.
Возчик еще не сказал сыну о происках Шайнера и о его вероятных намерениях относительно Фэнси. В таких деликатных делах он предпочитал полагаться на волю божью, убедившись на опыте, что вмешательство в дела ближних, пораженных недугом любви, никогда не приводит к добру.
Дом Джеффри Дэя стоял в глубине Иелберийского леса, входившего в обширные владения графа Уэссекса, у которого Дай выполнял обязанности главного лесника на этом участке. Неподалеку от дома проходила дорога из Кэстербриджа в Лондон, и с тех пор, как вырубили скрывавшие ее деревья, из окон уединенного домика стали видны повозки и пешеходы, взбирающиеся на ИелбериХилл.
Даже постороннему человеку было бы приятно приехать к леснику в гости в такое великолепное весеннее утро. Поднимающийся из трубы завиток дыма клонился к крыше, как голубое перо на дамской шляпке; косые лучи солнца падали на газон перед домом и оттуда - через раскрытую дверь - на внутреннюю лестницу, освещая зеленоватым светом вертикальные доски ступенек и оставляя в тени горизонтальные.
Подоконник в гостиной был расположен высоко над полом и с наклоном книзу, а под ним стояла широкая низкая скамья, которая, так же как и стена позади нее, всегда находилась в густой тени; это было большим неудобством, но зато гостям не так бросались в глаза шелуха и брызги воды, разбрасываемые канарейкой из подвешенной в окне клетки. Стекло в оконной раме, разделенной толстым переплетом на ромбы, было, особенно в нижней части, все в узелках различных оттенков зеленого цвета. Фэнси очень хорошо знала, что, если смотреть через эти узелки, предметы за окном искажаются самым нелепым образом: шляпы отделяются от голов, плечи - от туловищ, спицы колес разлетаются в беспорядке, а прямые стволы елей изгибаются серпом. Посередине потолка проходила балка; сбоку в нее был вбит большой гвоздь, предназначенный исключительно для шляпы Джеффри, а над гвоздем темнела полукруглая полоса - след от полей этой шляпы, которую частенько вешали на гвоздь насквозь промокшей.
Комната была чрезвычайно странно обставлена. Принцип, по которому Ной заселил свой ковчег, распространялся здесь на неодушевленные предметы каждый был представлен дважды. Двойственность в меблировке была придумана предусмотрительной матерью Фэнси и проводилась с момента появления девочки на свет. Зачем - было ясно любому: второй комплект предназначался в приданое Фэнси. Самой заметной парой были тикавшие наперебой двое часов с зелеными циферблатами и недельным заводом; одни из них отбивали двенадцать часов за две с половиной минуты: другие - за три; одни причудливыми завитушками сообщали, что их изготовил Томас Вуд, на других - украшенных сводчатым верхом и вообще отличавшихся более вызывающей внешностью - значилось имя Изикиела Сондерса. Отчаянное соперничество этих двух ныне уже покойных кэстербриджских часовщиков было после их смерти наиболее выразительно увековечено в доме Джеффри. К сей главной статье будущего приданого справа примыкали два кухонных столика с полками - каждый с полным набором чашек, блюдец и тарелок; кроме того, налицо были две этажерки, две большие Библии, две жаровни и, наконец, два стоящих вперемешку гарнитура стульев.
Самое уютное место в комнате было против камина. Там хватало места не только для самого Джеффри, но и для кресла и рабочего столика его жены, причем оба располагались так, что их не обдавало жаром от пылающего очага; над очагом было тоже достаточно простора - там помещались деревянные жерди, к которым подвешивали для копчения куски грудинки; свисавшие с них длинные лохмотья сажи раскачивались на сквозняке, точно обветшалые знамена на стенах древних замков.
Все эти качества были присущи большинству каминов округи, но этот камин обладал одной достопримечательностью, которая не только привлекала к нему интерес случайных титулованных посетителей - для тех любой камин в простом доме был до некоторой степени диковиной, - но и вызывала восхищение друзей, привычных к очагам обычного местного образца. Этой особенностью было маленькое оконце в трубе чуть повыше очага, к которому нежно льнули кольца дыма, отклонявшиеся от перпендикулярного пути. Под оконцем помещалась полка, испещренная черными кругами - отпечатками от раскаленного дна кружек, которые ставили сюда, после того как их содержимое подогрелось в горячем пепле очага; круги эти придавали полке сходство с конвертом, побывавшим во множестве почтовых отделений.
