Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра
Он выстрелил, и зверь упал. Когда Руперт подбежал, чтобы его прикончить, медведь поднял голову, и Руперт попятился. Но медведь только печально поглядел на него. В ту же секунду раздался выстрел. Пуля попала в шею и добила зверя.
Медведь сулил им, хоть и ненадолго, возвращение к жизни. Ройс с трудом, неумело разделал тушу, и они съели сырую грудинку.
Животное отощало за долгую зиму, но после скудных каш и концентратов медвежье мясо было для них пиршеством.
Палатка была сильно порвана, Руперт терпеливо ее зашил, и они провели ночь спокойно, почти безмятежно. Однако утром их ждала новая беда. Треснула льдина. Перед ними зияла большая полынья, затянутая тонкой ледяной коркой. С первый раз им угрожала такая непосредственная опасность.
— Надо уходить, и побыстрее, — сказал Руперт Водопьянову, который после сытного обеда и долгого сна выглядел несколько лучше.
Им было трудно решиться на этот шаг, потому что приходилось бросить почти все мясо; но Руперт знал: скоро во льду появятся новые трещины, нельзя мешкать ни минуты, иначе они могут оказаться отрезанными на этой льдине, и выбраться с нее будет нелегко. Он погрузил часть туши на сани, надрываясь, втащил туда же Водопьянова и надел лямку, но не на плечи, как раньше, а закрепил ее вокруг пояса. Он постоял немного: надо было собрать все силы, чтобы стронуть сани с места, а затем, закрыв глаза, стиснув зубы, напрягшись всем телом, дернул постромки.
█
Несколько дней безостановочного пути по слякоти измотали его вконец.
Концентратов оставалось всего на один день. Но Руперт подстрелил тюленя и ухитрился вытащить его прежде, чем тот ушел под лед. Два дня они отлеживались в палатке, сушились, ели сырое мясо и ждали.
Чего?
Они сами не знали. Лед вокруг них громко трескался, появлялись все новые и новые разводья, они тянулись порой на много километров и, если бы не лодка, оказались бы непреодолимой преградой. У Руперта уже не было сил переправляться через самую большую полынью, поэтому он проспал в своем мешке целые сутки, а проснувшись, встретился с терпеливым и пристальным взглядом Водопьянова, в котором сквозило любопытство.
— Ладно, ладно, — сказал он русскому. — Сейчас двинемся.
Как он переправит сани на ту сторону? Руперт покрыл полозья своим спальным мешком, обтянул поверху заплатанной нейлоновой палаткой и столкнул в воду.
— Потонут — туда им и дорога! — сказал он.
Сани держались на плаву, но один конец сильно перевешивал, и Руперт вытащил их обратно на лед. Желтая резиновая лодка была уже надута, гребки отвязаны, и теперь оставалось только уложить в нее Водопьянова.
— Сначала я спущу ее на воду, а потом перенесу вас, — сказал он русскому.
— Кровать не будем брать? — спросил Водопьянов.
— Придется оставить.
Процедура оказалась сложной и мучительной. Лежать в лодке было негде, и Ройс вынужден был устроить Водопьянова сидя. От нестерпимой боли Алексей потерял сознание. Руперт, не обращая на него внимания, спустил сани на воду, привязал их к лодке и залез в нее, усевшись Водопьянову прямо на ноги. Алексей привалился спиной к корме, он не приходил в себя, а Руперт греб, с трудом удерживая лодку в равновесии, когда сзади ее таранили сани.
Льдины разошлись метров на двести; на другой стороне надо было вытащить Водопьянова из лодки, но на это у Ройса не хватило сил, и он чуть не километр волок всю флотилию вдоль кромки, пока не добрался до пологого места. Там он вытянул лодку на лед и выкатил из нее Водопьянова. Он был рад, что тот еще без сознания, что его парализованная спина и бессильные ноги не могут чувствовать варварских толчков, а изможденное и бескровное бородатое лицо, ставшее в забытьи загадочным и незнакомым, словно лицо призрака, не может выразить боли.
Поднимая Водопьянова на сани, Ройс остервенело толкал, дергал и ворочал его бесчувственное тело. Потом он положил прямо на него надутую лодку, и, спотыкаясь, поволок сани по мокрому льду.
Но скоро они стали для него непосильно тяжелыми.
Он отвязал и бросил примус, керосиновый бачок, секстант с уровнем — все, кроме палатки, спального мешка, остатков тюленя, концентратов и ружья с патронами. От лыж он избавился еще раньше.
Все это он проделывал почти автоматически, и, когда перед ним открылась новая полынья, он так же машинально начал все сначала: спустил лодку на воду, покрыл полозья саней спальным мешком, натянул сверху палатку, втащил, надрываясь, тело Водопьянова в лодку — как попало, головой вперед, чуть не перевернув ненадежное суденышко и едва удержав его на плаву; под конец ему пришлось самому прыгнуть в воду, чтобы освободить лодку из-под ледяного выступа, под которым она застряла.
— Сволочь! — всхлипывая, проклинал он весь мир. — Ах ты, сволочь!
Он пересек еще одно разводье и почувствовал, что больше не сможет тащить сани. Он сбросил Водопьянова в снег, свалился сам и уснул. Проснулся он уже в темноте, когда наступила короткая ночь; одежда его примерзла ко льду. Он забрался в свой мокрый мешок, посмотрел на Водопьянова — жив ли тот — и снова уснул.
Они еще не сдались, и хотя смерть уже стояла у них за плечами, тень ее еще не упала на них.
Днем Руперт, поев сырой тюленины и бросив остатки, опять впрягся в сани. Он тащил их до тех пор, пока не очутился перед новой полыньей, такой широкой, что другой льдины не было видно в белесом сумеречном тумане — Ройс даже не знал, утро сейчас или вечер.
— Еще одна! — сказал он безнадежно. — Еще одна.
Это был конец. У них не хватало сил даже на го, чтобы разговаривать. Ройс смешал остатки концентрата и шоколада со снегом и дал Водопьянову, но тот пожевал, поперхнулся и выплюнул. Руперт даже не выругался. Он отыскал лужу, зачерпнул из нее горсть воды, размешал в ней последние оставшиеся крошки и протянул Водопьянову; тот, кивнув, проглотил эту смесь, закрыл глаза и откинулся назад. Еды больше не было.
— Еще одна, — повторил Ройс.
Но за эти сутки ему предстояло переплыть еще три Полыньи. Он увидел тюленя, выстрелил в него и промахнулся; тихо и горько оплакивал он свою неудачу; когда рядом в воде появился второй тюлень, Руперт попал в него и бросился за зверем в воду. Он вцепился в тюленя мертвой хваткой, каким-то чудом вытащил на лед, а потом встал, разделся и залег нагишом в спальный мешок, пережидая, пока просохнет одежда.
Их существование измерялось теперь уже не днями, а секундами, от вздоха до вздоха, и, проснувшись в лучах яркого, почти незаходящего солнца, Руперт лежал тихо: он открыл глаза и ждал конца, но конец не приходил, и это было странно, потому что Руперт считал, что все кончено.
Однако он по привычке поискал глазами Водопьянова, припоминая, где его вчера бросил. Он не увидел русского, но это его не встревожило. Ройс не помнил того, что случилось с ним накануне, вчерашний день выветрился из его сознания. Может быть, русский исчез еще вчера? Думать об этом было слишком утомительно, но все же он сел, огляделся и увидел Водопьянова — не в спальном мешке, а в пятидесяти метрах, на самом краю льдины.
Что он там делает? Руперт смотрел на Водопьянова, и его затуманенное сознание никак не могло объяснить, каким образом русский мог очутиться там, если он должен быть здесь; наконец, Ройс понял, что русский сам уполз туда, вот он уже перевесился через край льдины, еще миг — и он будет в воде.
— Алексей! — крикнул он.
Но было поздно. Русский, не обращая внимания на оклик, перевалился через закраину и ушел в воду.
Сердце Руперта заколотилось так, что он вскрикнул от боли. Он вскочил и, спотыкаясь, ринулся к разводью. Водопьянова еще держала на поверхности вздувшаяся одежда. В тот миг, когда Руперт наклонился, чтобы схватить его за куртку, он уже начал тонуть. Руперт потерял равновесие и свалился в воду, а вынырнув, уже не мог дотянуться до Водопьянова.
— Держись! Ради бога! — кричал он.
Водопьянов инстинктивно оглянулся, он уже уходил под воду, но Руперт успел доплыть и рвануть его к себе. Однако он бы так и не вытащил его, если бы по счастью не нащупал ногами под водой ледяной выступ. Ройс выволок Водопьянова на лед и оттащил за куртку подальше от края. Обессиленный он повалился на Алексея и, тяжело дыша, заглянул ему в лицо.
— Зачем ты это сделал? — спросил он с возмущением. — Зачем?
Но он и сам знал зачем. Чувство самопожертвования оказалось сильнее всего остального. Водопьянов решил уйти и развязать англичанину руки. И жертвовал он собой не из рыцарских побуждений, а по трезвой необходимости: выжить мог лишь один из них.
Они лежали лицом к лицу — два изможденных человека, мокрые, грязные, со спутанными бородами и свалявшимися волосами, с растрескавшимися и распухшими губами, угрюмые, жалкие и совершенно беспомощные; но в глазах их было не отчуждение, а немая поддержка. И Руперт сердито сказал:
