Там, где кончается волшебство - Джойс Грэм

Она ужасно нервничала. Я положила ей руку на запястье, чтобы остановить словесный поток.

– Послушай, Эмили, я испеку тебе мой самый лучший торт, – пообещала я. Не уточнив, что он же будет первым.

Я видела довольно часто, как Мамочка готовит свадебные торты. И если б дело было только в рецептуре, креме, тесте и времени выпекания, я бы ни секунды не волновалась. Но Мамочка меня и близко к ним не подпускала. Вдруг торт не выйдет, ведь так же криво может пойти и брак. Огромная ответственность! А вера? Что, если в тесто попадут мои сомнения? Вдруг доля скепсиса придаст торту излишнюю воздушность или, напротив, плотность?

Эмили оторвала меня от размышлений:

– У меня уже и маленький есть.

– Да что ты! Какой срок?

– Небольшой. Я думала, может, ты дашь чего от тошноты.

– Имбирь, возьми имбирь и гравилат заваришь.

– Гравилат хорошая штука. Мамочка называет его «заячьей лапкой».

Я улыбнулась и встала:

– Да. – И бросила в пакетик щепотку молотого имбиря и столько же молотого гравилата.

– А ты нам свяжешь первые пинетки? Мои связала Мамочка, и мамка говорит, я уже в год пошла.

Мой бог, думала я, в ней веры больше, чем во мне.

– Свяжу, конечно.

Я протянула ей пакетики, но девушка их не взяла.

– Нет, – заявила она. – Мамочка говорит, что пакетик можно брать, только когда заплатишь. Она сама так говорит.

Я разозлилась. У Мамочки действительно имелся свод мудреных правил, как и за что платить: до, после, свернуть бумажку в трубочку, оставить так. Бредятина.

– Я делаю все немного по-другому, чем Мамочка, понятно?

Эмили в ужасе уставилась в пол. Я сжалилась над бедняжкой и сказала:

– Не сильно по-другому, только чуточку. По-моему, так даже лучше. – И снова протянула ей пакеты.

На этот раз она их взяла.

– Конечно же, тебе виднее. Сколько я должна?

– Так, дай подумать. За торт – мне надо посчитать. Два коржа? В следующий раз скажу. Все остальное – как всегда. Оставь на камине сколько можешь.

Она повеселела. Потом показывает мне большой палец и говорит:

– У меня еще одна маленькая просьба. Так бы хотелось убрать ее до свадьбы.

Вот стервозина, подумала я. Ну сколько можно! И чуть было не сказала, что я не удаляю бородавки, но ведь она как пить дать возразила бы, что Мамочка этим занимается.

– Ты принесла фасолинку?

– А как же! – с гордостью воскликнула девушка и вытащила из кармана стручок обыкновенной фасоли.

Я внутренне задрожала, но виду не подала.

– Поднеси палец к свету.

Она согнула палец, а я коснулась бородавки указательным пальцем и, не отрывая его, сосчитала до трех; потом взяла стручок фасоли и подержала указательный палец теперь уже на нем, считая до трех; затем вынесла фасолинку на улицу, похоронила ее и приказала ей погибнуть вместе с бородавкой. Эмили тоже вышла и очень скоро, не без моих стараний, оказалась за калиткой. Я обещала ей, что вышью оберег – магический пакетик с травами, который защищает малыша в утробе. По-моему, она обрадовалась, во всяком случае снова нервно затараторила, хотя меня уже занимали совсем другие мысли. Я думала о торте. Без посторонней помощи мне не обойтись. Вернувшись в дом, я первым делом посмотрела, что на каминной полке.

Эмили оставила двухшиллинговую монету. Вздохнув, я кинула ее в банку из-под чая.

Мне понравилось, как у Джудит звенел дверной звонок: первая нотка замерла, а пауза перед следующей тянулась целую вечность. За дверью работал пылесос, поэтому я позвонила еще раз. В конце концов Джудит открыла. При виде меня глаза у нее загорелись, и я обрадовалась. Входная дверь вела в гостиную, в которой работал телевизор.

Джудит взяла мое пальто. Она жила одна. Я поразилась, какая у нее чистота. Она угостила меня чаем с печеньем гарибальди. Оно так выглядит, как будто в него насовали дохлых мух, и мне всегда становится немножко дурно, когда рядом его кто-то ест.

– Мне надо закончить уборку, – сказала Джудит и, включив пылесос, принялась елозить по ковру, на котором, клянусь, не было ни одной соринки.

Но я не возражала. Я присела. Поскольку сами мы жили без телевизора, меня он буквально гипнотизировал. За шумом пылесоса я пыталась разобраться, что происходит. Показывали фильм про больницу. Больница выглядела так же безупречно, как жилище Джудит, в отличие от той, где лежала Мамочка.

В конце концов, несколько раз проплыв передо мной с исступленной сосредоточенностью, Джудит выключила пылесос. Свернула шланг и сказала:

– Уильям считает, тебе не следовало отправлять ее в больницу.

– А что мне оставалось делать?

– Он думает, что ей оттуда уже не выйти.

– Откуда ему знать? – отрезала я.

Она убрала пылесос в шкаф и села рядом. Мы молча смотрели телевизор. Медсестра была влюблена в доктора. Стояла такая тишина, что слышно было, как мы моргаем. Потом я вдруг сказала – как будто между делом, – что нас собираются выселить из дома. Джудит резко повернулась ко мне. Я рассказала про задолженность по аренде.

– Что ж, – после паузы произнесла она. – Придется тебе жить, как мы. Работать. Всем одиноким женщинам непросто в этом мире.

Тут она с треском разломила гарибальди и с такой решительностью обмакнула располовиненное печенье, начиненное дохлыми мухами, в чай, что расплескала его. А я тогда подумала: м-да, Джудит, руки так и чешутся надавать тебе по щекам (когда-нибудь ты точно схлопочешь).

– Но я и так работаю. Я много всего делаю. Стираю, шью, пеку.

– Ты скоро обнаружишь, что этого недостаточно, – произнесла Джудит. – А пока надо придумать, как тебе помочь.

Я поплотнее сжала губы и снова уткнулась в экран. Мне совершенно не хотелось, чтобы Джудит меня опекала.

– К тому же, – сообщила я, – мне заказали свадебный торт. С этого тоже немножко заработается, не бог весть сколько, конечно: они бедные люди.

– Еще бы, – вставила Джудит, – были б не бедные, пошли бы в кондитерскую.

– Не знаю, удастся ли к этому времени вылечить Мамочку…

– Торт свадебный, говоришь? – прервала меня Джудит. – Ты вообще соображаешь, что делаешь?

– Придется справиться самой. Все-таки деньги какие-никакие. Просто хочется, чтобы он получился такой же, как у Мамочки.

– Похвально. Но стоит ли экспериментировать на чужом свадебном торте? Это же немыслимая ответственность! Хотя ты, наверное, много раз видела, как она его печет.

– Да, видела, – проронила я. – Но тут вся соль не в том, что видишь. А в том, что нашептываешь.

Все просто. Слишком просто. Джудит молчала. Потом она сказала:

– Как жаль, что ничего не записано. Умрет человек, и все, кранты. Надо бы записать, а?

Не знаю почему, но я вдруг услышала, как невольно проговариваю Мамочкины слова: «Что не записано, того не отнять». Я рассказала ей о дядечке из Кембриджа, Беннете, как он приперся к нам, весь расфуфыренный.

– Да ты что?! – воскликнула Джудит. – И что же вы ему сказали?

– Послали куда подальше.

Джудит вернулась к рассуждениям на тему, что все необходимо записать, и я ей не мешала. Тем временем история с сестрой и доктором достигла кульминации, и разговор прервался. Я была только «за». Телевизор – такая штука: смотришь, и голова становится пустой. На фоне всех переживаний последних дней мне это было очень кстати. Потом показывали новости; в одном из репортажей рассказывали о ракетах «Джемини» и о выходе космонавта в открытый космос.

– Вот чем я хотела бы заниматься, – заявила я.

– Чем? – изумилась Джудит.

По окончании новостей мы посмотрели эпизод другого сериала, «За гранью возможного» [2]. Некрупные растения, похожие на кустики шалфея, но с другой планеты, прыгали людям на лицо. Как именно они прыгали, не уточнялось: оставалось додумывать самим. Но только люди эти потом менялись, хотя никто об этом даже не подозревал.

Ужасно интересно.

10

Следующий день запомнился мне жутким, грохочущим по черепице ливнем и визитом Артура Макканна. Жалящий ледяными струями, насквозь пронизывающий дождь хлестал так сильно, что просачивался под шифер и стекал в угол комнаты. Пришлось подставить миску.