Марина Дяченко-Ширшова - Зеленая карта
— Что?
— Ты мне обещала съемки показать…
Мама проглотила кусок бутерброда, отхлебнула кофе из чашки — не сводя с Женьки испытующего взгляда:
— У тебя же школа?
— Да что за школа, — Женька махнул рукой. — Два труда, два украинских… еще история, кажется…
Мама молчала.
Женька знал, что ей льстит интерес к ее работе и обижает равнодушие. А он, сын, слишком часто бывал равнодушным — ну не интересовали его все эти политические разборки, опросы на улицах и собачьи свадьбы. Маминым сюжетам он предпочитал спортивные программы — а ее это обижало.
— Ты знаешь, ма, я так давно в Лавре не был… Так интересно, как ты пещеры снимешь…
Он шел ва-банк, потому что мама же не глупая, она прекрасно понимает природу Женькиной заинтересованности.
— Я за всю четверть ни одного дня не пропустил. А тут… два труда… Ты мне потом записку напишешь.
— А так можно? — спросила мама после паузы, и Женька понял, что победил.
* * *
Это прямо праздник какой-то!
В микроавтобусе с надписью «Телевидение» они прокатились по городу, и разомлевшему от такой удачи Женьке даже пришли на ум два-три предложения на тему «Почему я его люблю». Наверное потому, что в этот момент он действительно любил его — перекресток перед стадионом «Динамо», вычурные фасады Печерска, парк, Мариинский, зеленеющие липы, пулемет перед станцией метро «Арсенальная», снова липы, сирень, каштаны…
В Лавру вошли не через главный вход, а через боковой; на этой круто спускающейся вниз улочке Женька никогда раньше не был. Слева тянулась крепостная стена с окошками, навстречу шли два высоких черных монаха, Женьке на секунду показалось, что его перебросили в другой мир, в другое время…
Откуда-то вынырнуло семейство попрошаек, затараторили, обращаясь к маме, и Женька тут же спустился с небес на землю. Едва отбились…
Археолога звали Максимом. Они с мамой поздоровались, как давние знакомые; мама сказала оператору, что первым делом надо отснять вид с колокольни, оператор стал возражать, и они с мамой слегка погрызлись. Победа, как всегда, осталось за мамой; Максим сказал, что пока подберет им комбинезоны, чтобы лезть в пещеры. Втроем — мама, Женька, оператор — прошли к недостроенному Успенскому собору, и кирпичные дорожки с поперечными выступами-ступеньками были похожи на корабельный трап. Небольшими стадами бродили по заповеднику экскурсанты; снаружи царило солнце, внутри колокольни было темно и прохладно, и крутые ступеньки, раз начавшись, никак не желали заканчиваться.
— То же самое в соборе Святого Петра в Риме, — прервала молчание мама.
Женька никогда не был в Риме. Но надеялся когда-нибудь попасть — может быть, уже скоро…
Он помогал оператору нести штатив. И мама, и оператор скоро выдохлись; Женька легко обогнал их.
— Ну, видно, что ты футболист, — уважительно сказал оператор откуда-то снизу, из-под ног.
Несколько раз им встретились компании, идущие вниз; чтобы разминуться, приходилось прижиматься к холодной стенке и прижимать штатив к груди.
Потом они вышли на открытую площадку — отсюда уже открывался вид вполне ничего себе, но ступеньки вели вверх, и Женька, не задумываясь, пошел.
…Снизу нельзя было предположить, что эти колокола такие здоровенные. Даже страшновато смотреть на них.
Пока оператор устанавливал штатив и камеру, Женька успел облазить всю смотровую площадку.
Внизу лежал Днепр.
Внизу лежал город; это было немногим хуже, чем смотреть с самолета.
От горизонта до горизонта залитый солнцем; Женька почувствовал, как подошла мама и остановилась рядом. И тоже смотрела.
Оператор уже снимал, и лицо у него было как у вратаря, когда он отслеживает угловой у ворот соперника.
Мама положила руку Женьке на плечо, и он, сторонившийся поцелуев-объятий, на этот раз не вывернулся.
Над стадионом «Динамо» высились четыре вышки с прожекторами. Далеко-далеко шел по мосту поезд — энергичный поджарый червяк.
* * *
— Здесь полным-полно подземных ходов, — говорил археолог Максим. — Подземные помещения, мы даже подозреваем, что в одном из них может быть Лаврская библиотека… Вот здесь — отсюда и туда — минная галерея…
Там ответвления, ниши, в них хранили бочонки с порохом. А здесь тоже, вот, земля все время проседает, время от времени надо сверху насыпать новую…
— А почему? — спросил Женька.
Максим пожал плечами:
— Подземная полость какая-то… Исследовать ее не можем — нет денег. Просто следим, чтобы землю вовремя досыпали…
— А бывают обвалы? — спросил Женька.
— Конечно, — охотно закивал Максим. — Особенно весной, когда талые воды, или там когда дожди…
— А не опасно спускаться? — поинтересовался оператор.
— Сейчас нет, — заверил Максим. — Мы все время ходим…
Женька молча восхищался. Он был действительно храбрым, этот парень. Надо быть воистину смельчаком, чтобы вот так лезть под землю, в темноту, в неизвестность, где случаются оползни и обвалы, где полным-полно неисследованных помещений, да еще и говорить об этот так просто, как будто речь идет о прогулке по Крещатику: там был оползень, мы сказали монахам, чтобы они не спускались в пещеры пока мы не решим, что там безопасно…
— …Крест, высеченный, предположительно, самим Антонием. Кто такой Антоний, знаешь?
— Знает, конечно, — быстро сказала мама.
— Не знаю, — сказал Женька.
— Ты меня позоришь, — пробормотала мама со вздохом.
— Основатели Лавры — Антоний и Феодосии… Так вот, этот крест высечен тем же инструментом, что и сама пещера — а ее, предположительно, копал Феодосии…
Женьке пришлось преодолеть себя, спускаясь в темноту.
В детстве у него было два повторяющихся сна: кошмар про метро и кошмар про лифт. Наверное, он не рожден для темных закрытых помещений. Тем более под землей.
Рядом сопел оператор. Женька давно заметил — операторам хоть потоп, их интересует только то, что у них в видоискателе. Так и на стадионе — даже когда нашим забивают гол, операторы только и думают, чтобы его снять посмачнее. Циники…
В стене стали попадаться ниши с мощами. Женька боялся покойников, даже таких древних.
— А вот… — Максим обернулся, пропустил оператора вперед, посмотрел Женьке прямо в глаза. — Где-то здесь, по преданию, была келья одного затворника… То есть затворником он стал потом. А знаменит он был одной оригинальной ересью, он выдвинул предположение, что, мол, Иисус с двенадцатью апостолами были первой футбольной командой с тренером и запасным вратарем. Он и сам хотел команду собрать, но братия его не поддержала… Остаток жизни он прожил под землей… Там, чуть дальше, есть такая большая полость, просторная и подозрительно четырехугольная. Руками высечено. Так что не исключено, что он и под землей играл в футбол. А могилу его до сих пор не нашли…
Женька смотрел, пытаясь понять, шутит археолог или говорит правду.
— А кстати, — сказал оператор, — в Софии есть такая фреска: «Киевляне играют в мяч». Сам видел.
— В футбол, — автоматически поправил Женька. — «Киевляне играют в футбол».
* * *
Пообедать зашли в маленькое кафе — там включен был видик с мультиком про Короля-Льва. «Никто не может не бояться твоего папу!»… Несколько лет назад это был любимый Женькин мультик, его подарил отец…
Женька вздохнул и оторвал глаза от экрана. Уставился в тарелку.
— Ты когда чего-то не знаешь, — негромко говорила мама, — лучше молчи. Не позорься.
— Подумаешь, — сказал Женька.
Мама вздохнула:
— Вот что… Когда ты последний раз был в филармонии?
— А это где?
— Блин, — сказала мама в сторону. — А какую ты книжку последнюю прочитал?
— Блохин. «Футбол на всю жизнь».
— Блин-компот, — сказала мама.
* * *
В подземном переходе, длинной заасфальтированной кишке между станциями «Крещатик» и «Площадь Независимости», сидел веселый мужичок с гармошкой. Перед ним на земле лежала засаленная кепка с россыпью пятаков; мужичок наяривал «Амурские волны», Женька невольно ускорил шаги. Почти побежал, стараясь поскорее миновать гармониста.
— Куда ты рванул? — недовольно спросила мама. — Жека…
И осеклась. Оглянулась на гармониста, ускорила шаг вслед за Женькой.
Все эти уличные, подземные и надземные музыканты кололи ему глаза. При мысли, что и его отец где-то вот так же стоит, положив перед собой… ладно, не кепку — футляр… при одной этой мысли у него загорались уши и холодело в животе.
И он отлично помнил слово, сказанное мамой в сердцах и положившее конец их с папой ссорам.
Потому что сразу после этого слова отец собрался и ушел к дяде Володе…
Попрошайка, сказала мама.
Женька покачивался в вагоне метро; в полудреме — а в метро ему постоянно хотелось спать — ему мерещились часы, такие, как когда-то виденные им в Москве на фасаде театра Образцова. Из одной дверцы выплывают фигурки, одна за другой идут по невидимой рельсе, прячутся за другой дверцей…
