Джеймс Коззенс - Почетный караул
Генерал Николс крякнул от удивления.
Генерал Бил спокойно улыбнулся:
— Нет-нет. Ничего подобного мы пока предпринимать не будем, судья. У них есть прожекторы, есть лодки. Пусть осматривают дно всю ночь. Передайте Юлайну. Пока будем пытаться найти этим способом.
— Этим способом не получится, — возразил полковник Росс. — Но решать вам.
— В этом вы правы, черт побери, — сказал генерал Бил. — Им придется доказать мне, что так найти невозможно, а не просто заявить об этом. Кстати, что там с информационным сообщением?
— Я поручил капитану Коллинзу подготовить проект. Кажется, он ожидает в приемной.
— Пусть войдет. Лучше мы напишем что-нибудь, прежде чем это за нас сделает наш друг Арт Буллен. То-то прославимся! И, кстати, расскажите Джо-Джо о человеке Хэла, Хиксе. Ну, обо всей этой задумке. Интересно, что скажет Джо-Джо.
* * *— Настоящая женщина, — лейтенант Турк широко раскрыла глаза, — не самое лучшее и добродетельное создание с точки зрения человеческой природы, но у нее есть преимущество перед мужчиной. Не мудрено, что яблоко съела именно Ева. У нее не было моральных запретов. Женщина просто знает, что, если ей чего-нибудь по-настоящему хочется, уже по этой простой причине ее желание законно — и неважно, хорошо оно или дурно с точки зрения этики. Это мое больное место. Неудобств оттого, что я женщина, мне хватает, а вот преимуществ, какими бы они ни были, у меня нет. Не то чтобы меня что-то останавливает или мешает; просто в ситуациях, когда любая женщина откровенно и незамысловато жаждет, у меня все испорчено ужасным и вовсе не женским подозрением, что я делаю нечто унизительное. Воспоминания, черт бы их взял!
Натаниел Хикс, улыбаясь, рассматривал собеседницу. Ей очень шла новая прическа — хаос коротких завитков вверху, плавно переходящих в ухоженные локоны по бокам. За аккуратно накрашенными губами открывался ровный ряд зубов. Искренние глаза сохраняли печальное выражение, даже когда она говорила о чем-нибудь забавном.
— По-моему, я немного опьянела, — улыбнулась она. — Даже не знаю, как так могло получиться. Мы говорили о Мортимере Макинтайре-младшем и о трогательном жесте с жареным цыпленком.
— Теперь я жалею, что не оставил цыпленка себе. — Натаниел Хикс посмотрел на поднос с грязными тарелками. — Наверняка он был очень вкусный. Мне кажется, я вас плохо угощаю. На редкость сухие бутерброды. Надо запивать их бурбоном — тоже, в конце концов, еда.
— Нет, нет, все отлично, — заверила лейтенант Турк. — Только мне, пожалуй, хватит. Я, конечно, не забыла свои проблемы, но по крайней мере они меня сейчас не волнуют. И это хорошо. Однако еще чуть-чуть, и будет перебор. Или… уже? Признайтесь!
— Нет, — сказал Натаниел Хикс. — Я как раз любуюсь, какая вы… собранная.
И хотя слово «собранная» очень ей подходило, он вдруг понял, что есть другие слова, которые сейчас просто не шли ему в голову. Тонкая шерсть выглаженной форменной одежды придавала девушке особую прелесть чистоты и опрятности. Это был эстетически безупречный отказ от роскоши, увенчанный тем, что с успехом заменяет любые украшения, — строгими золотыми лейтенантскими нашивками и классическим профилем Афины Паллады, отлитым из простого металла.
— Приятно слышать. Мама как-то сказала, что лучше быть очень чистой, чем очень хорошенькой. Не знаю, как вообще, но я убеждена, что девочек надо с детства приучать по одежке протягивать ножки.
Эта в общем-то безобидная, но затасканная фраза в устах любого другого человека воспринималась бы как самоуничижение или напрашивание на комплимент. Но у нее она прозвучала так, что Натаниела Хикса захлестнула волна теплого и доброго чувства и ему захотелось сказать этой девушке самые дорогие слова, о которых не просят, но которых всегда так ждут.
Она сохранила всю свежесть и чистоту после принятой ванны, но чувствовалось, что чистота и строгость присущи ей органически: этого состояния нельзя добиться, просто начисто отмыв кожу. За этой опрятностью Натаниел Хикс видел безустанную работу воли, заставляющую человека при любых обстоятельствах сохранять внутреннюю чистоту. Вчера, в невыносимо жаркий полдень, она произнесла несколько театрально: «Ливийский воздух полон зноя…» Сейчас он понял, это была защита — ирония. Ирония, если можно так выразиться, обоюдоострая, направленная в обе стороны. Пусть она пропахла потом, но она цитирует Мильтона; да, она цитирует Мильтона, но ведь она пропахла потом. Она осталась такой же и после того, как ее вырвало в любезно предложенный сержантом Пеллерино бумажный пакет, когда она, смущенная, стояла на подгибающихся ногах у трапа.
— Я думаю, ваша мама была бы очень вами довольна, — сказал Натаниел Хикс.
— Правда? Вы очень добры. Она мне говорила и другие вещи, которые я постаралась запомнить. Например, если вы хотите кому-нибудь до смерти надоесть, рассказывайте только о себе. Важное в моем случае предупреждение. Я всегда проявляю невероятную изобретательность, чтобы свернуть разговор на эту тему. Можно подумать, что я обожаю историю своей жизни. Но я, кажется, трезвею. Вы говорили о генерале Биле и проекте статьи для журнала.
— Нет, нет! — воскликнул Натаниел Хикс. — Позвольте объяснить в вашем стиле: это был пример моей изобретательности. Я вам демонстрировал, какой я достойный восхищения парень и какие у меня достойные восхищения принципы. Я ведь туда рвался, как лиса к винограду. Был готов обмануть, сблефовать — что угодно. Даже когда стало ясно, что винограда нет, я все еще подпрыгивал. Так тяжело было отказаться от возможности полететь на Север, чтобы там, пока не вернут, убивать время и тянуть из армии денежки. Но, пропрыгав весь день, я понял, что это бесполезно. Именно тогда я и попытался обратить ваше внимание на мои утонченные принципы и безошибочное умение отличать доброе от дурного. Знаете, на душе у меня словно стало легче…
— А разве не так? — вставила лейтенант Турк.
— Так. И сейчас легко. Но решение досталось мне с трудом, во всяком случае, медали моя совесть не заслуживает. Теперь я понимаю, что полковник Росс видел меня насквозь. Ушлый старик. Пока я самым недостойным образом расписывал все прелести проекта, он просто сидел и смотрел на меня, вовсе не собираясь поднимать эту тему еще раз с генералом Билом. Конечно, я рад, что ничего не получилось. Мне очень не хочется так выглядеть, особенно в глазах человека, подобного полковнику Россу.
— У меня просто талант ставить людей в неловкое положение, — сказала лейтенант Турк. — Я говорю: «О, вы не подозреваете, какое я ничтожество!» И — и привожу примеры. Моему несчастному собеседнику ничего не остается, как в традициях восточного этикета сказать, что если уж речь зашла о ничтожествах, то мне далеко до него, и тоже поспешно привести пример. Так может продолжаться бесконечно, куплет — припев: вы вовсе не так уж и плохи — ах, это я так плоха… Ну все, достаточно. Я прекращаю пить ваше прекрасное вино, я наведу здесь порядок, и с глубокой признательностью за ваше радушие и понесенные расходы я сделаю, как мы говорили в детстве, так, чтобы меня искали.
— Нет-нет! — воскликнул Натаниел Хикс. — Это не наша посуда, здесь все принадлежит отелю, мы никогда ничего не моем, просто складываем тарелки в раковину, на радость тараканам. И вам еще рано домой. Лучше идемте на балкон, там вы устроетесь поудобнее, а я принесу еще выпить.
— Тогда вам, вероятно, придется выслушать историю моей жизни. Поверьте, вы этого не хотите, — вздохнула она. — Я уже приводила из нее несколько отрывков, в самолете, в четверг, помните? По мере развития история становится все более жалобной и все менее интересной. Должно быть, вы решили, что дальше некуда, но это так. Было бы неблагодарно с моей стороны так ответить на вашу доброту. Поэтому я сейчас поеду домой, если, конечно, это можно назвать домом.
— Нет, не надо, — опять повторил Натаниел Хикс. Он видел на ее лице признаки напряжения и тревоги; в слабой улыбке таилась боль, в глазах — смятение, словно она оказалась в бедственном положении выбора, да и сам выбор был выбором очередной беды. — Послушайте, — сказал Натаниел Хикс, — мне кажется, это прекрасная возможность облегчить душу. — По-моему, у вас масса совершенно ненужных предубеждений. Давайте просто сядем и разберемся в вашей истории. — Он посмотрел на нее очень серьезно. — Расскажите о вашем замужестве, Аманда. Не надо все держать при себе.
Она по-прежнему смотрела на него, и взгляд ее не дрогнул, но в глубине глаз промелькнула черная тень, а щеки порозовели.
— Нет, вы не поняли! — воскликнул Натаниел Хикс. — Я, может, и не гожусь вам в отцы, однако все же значительно старше… — И на самом деле он не мог отделаться от мысли, что годится ей в отцы. Он крепко, по-родительски похлопал ее по плечу: — Ну-ну, не краснеть. Вот беда-то. Это совсем ни к чему. Я и так знаю о вас больше, чем вы думаете. И как бы там оно у вас ни складывалось, вам краснеть не из-за чего.
