Уильям Теккерей - Четыре Георга
Когда я впервые увидел Англию, она была в трауре в связи с кончиной юной принцессы Шарлотты, этой надежды империи. Меня привезли ребенком из Индии, по дороге наш корабль останавливался у одного острова, и мой черный слуга повел меня гулять по каменным грядам и откосам, а под конец мы вышли к ограде сада, за которой прохаживался человек. "Вот он! - сказал мой чернокожий ментор. - Это Бонапарт. Он каждый день поедает трех овец и всех детишек, которые попадут к нему в лапы!" В британских доминионах было немало людей, относившихся к корсиканскому чудовищу с таким же ужасом, как этот слуга из Калькутты.
Помню я и то, как в сопровождении этого же телохранителя разглядывал сквозь колоннаду Карлтон-Хауса обиталище великого принца-регента. Как сейчас вижу караул, вышагивающий перед воротами дворца. Какого дворца? Он исчез так же бесследно, как дворец Навуходоносора. От него осталось одно название. Куда подевались гвардейцы-стражи, отдававшие честь при выезде и въезде королевской колесницы? Колесницы вместе с монаршими седоками укатили в царство Плутона; рослые гвардейцы, маршируя, ушли в ночь, и дробь их барабанов отдается под сводами Аида. Где прежде стоял дворец, теперь резвятся сотни детей на широких террасах Сент-Джеймского парка. Серьезные джентльмены пьют чай в клубе "Атенеум"; а старые бывалые воины занимают Объединенный армейский клуб напротив. Пэл-Мэл стала теперь большой биржей лондонского общества - ярмаркой новостей, политики, слухов, сплетен, - так сказать, английским форумом, где граждане обсуждают известия из Крыма, последнюю речь лорда Дерби или шаги, предпринятые лордом Джоном. А для некоторых стариков, чьи мысли витают скорее в прошлом, нежели в настоящем, она еще и памятник былых времен и ушедших людей, - наша Пальмира. Вот здесь, на этом самом месте, "Том-Десять Тысяч" был убит людьми Кенигсмарка. Вон в том большом кирпичном доме жил Гейнсборо, и еще - "Куллоденский" Камберленд, дядя Георга III. А это - дворец Сары Мальборо в том самом виде, каким он был, когда его занимала сия прославленная фурия. В номере двадцать пятом жил Вальтер Скотт; а в доме, который значится теперь под номером семьдесят девять и вмещает Общество по распространению слова божия в дальних странах, проживала миссис Элинор Гвинн, комедиантка. Как часто из-под той арки выплывал портшез королевы Каролины! Кто только не проходил по этой улице за время царствования Георгов! Она видела коляски Уолпола и Чатема; видела Фокса, Гиббона, Шеридана, направляющихся к Бруксу; и величественного Уильяма Питта об руку с Дандесом; видела, как Хэнгер и Том Шеридан бредут из пивной Рэгетта; как Байрон, прихрамывая, спешит к Уотьеру; как Свифт, гуляя, сворачивает с Бери-стрит и с ним - мистер Аддисон и Дик Стиль, оба, наверное, слегка навеселе; как скачут вихрем по мостовой принц Уэльский и терцог Йорк; как, постояв перед книжной лавкой Додели, бредет доктор Джонсон, пересчитывая уличные тумбы; как вскакивает в карету Хорри Уолпол, купив у Кристи дорогую безделушку; а Джордж Селвин заходит к Уайту.
. В опубликованной переписке Джорджа Селвина мы находим письма, отнюдь не столь блестящие и остроумные, как у Уолпола, или беспощадно язвительные, как у Гар-вея, но в своем роде не менее интересные и даже более содержательные, поскольку писаны они самыми разными людьми. Мы как бы слышим в них несколько голосов, и притом более естественных, чем франтовская фистула Хо-реса или зловещий шепоток Споруса. Когда читаешь переписку Селвина - когда рассматриваешь прекрасные картины Рейнольдса, изображающие те великолепные времена и вольные нравы, - словно слышишь голос умершей эпохи, дружный смех и хор восклицаний; тост, произнесенный над полными бокалами; гул толпы на скачках или вкруг ломберных столов; смелую шутку, сказанную на радость веселой, изящной даме. Ах, что это были за изящные дамы, выслушивавшие и сами отпускавшие такие грубые шутки, что за важные с ними были господа!
Боюсь, что это детище прошлой эпохи, важный господин, почти, исчез теперь с лица земли, он вымирает, подобно бобру и американскому индейцу. У нас не может быть больше важных господ, поскольку мы не в состоянии создать для них такого общества, в котором они существовали. Простой народ им больше не подчиняется; паразиты утратили былое подобострастие; дети больше не испрашивают на коленях родительского благословения, домашние священники не читают после трапезы молитв и не удаляются из-за стола до появления пудинга; слуги не приговаривают на каждом слове: "ваша честь" и "ваша милость"; торговцы не снимают шляп, когда важный господин проходит мимо; и в прихожих у важных господ не просиживают часами романисты и стихотворцы, которые принесли с собой пространные посвящения и надеются получить за них от его сиятельства пять гиней. Во дни, когда существовали важные господа, секретари государственного секретаря мистера Питта не смели сидеть в его присутствии; но сам мистер Питт, в свою очередь, опускался на свои подагрические колени перед Георгом II; а лорд Чатем прослезился от благодарности и почтительного восторга, когда Георг III сказал ему несколько ласковых слов, - такой трепет внушало людям представление о монархе и так велико было значение общественных различий. Вообразите сэра Джона Рассела или лорда Паль-мерстона на коленях внимающими словам монарха или проливающими слезы оттого, что принц Альберт сказал им любезность!
При воцарении Георга III патриции еще были в зените. Их превосходство признавалось обществом, и они сами принимали это как должное. Им доставались по наследству не только титулы, земельные владения и места в палате лордов, но даже места в палате общин. Для них имелись в изобилии доходные государственные должности, и не только их, но и прямые подачки от правительства размерами в пятьсот фунтов члены палаты общин принимали, нисколько не смущаясь. Фокс вошел в парламент двадцати лет; Питт - при достижении совершеннолетия; его отец - немногим старше. Да, то были хорошие времена для патрициев. И трудно их винить за то, что они пользовались порой неумеренно - выгодами политики и удовольствиями светской жизни.
Читая письма к Селвину, мы знакомимся с целым миром этих вымерших важных господ и получаем прелюбопытную возможность наблюдать жизнь, которую, мне кажется, почти не описывали романисты того времени. Для Смоллетта и даже для Фильдинга лорд - это лорд, роскошный мужчина с голубой лентой, с огромной звездой на груди, в кресле с гербом на спинке, принимающий поклонение простого люда. Ричардсон, человек более низкого рождения, чем эти двое, сам признавал, что плохо знает обычаи аристократов, и просил миссис Доннеллан, даму из высшего света, прочитать роман о сэре Чарльзе Грандисоне со специальной целью указать автору на все допущенные им в этом отношении погрешности. Миссис Доннеллан нашла столько ошибок, что Ричардсон изменился в лице, захлопнул книгу и сказал, что лучше всего будет бросить ее в огонь. У Селвина же мы видим настоящих, подлинных обитателей света, каким он был в начале царствования Георга III. Можем последовать за ними в новый клуб "Олмэк" или отправиться с ними в путешествие по Европе, а можем наблюдать их не в публичных местах, а в их собственном загородном доме, в узком кругу родных и друзей. Вот они, всей компанией: остроумцы и кутилы; одни неисправимые прожигатели жизни, другие раскаиваются, но потом вновь предаются пороку; вот очаровательные женщины; паразиты; кроткие священники; подхалимы. Эти прелестные создания, которыми мы восхищаемся на портретах Рейнольдса, которые спокойно и любезно улыбаются нам с его полотен; эти роскошные господа, которые делали нам честь управлять нами, получали в наследство избирательные округа, предавались праздности на правительственной службе и непринужденно отправляли в кружевной карман камзола жалованье от лорда Норта, - мы узнаем их всех, слышим их смех, разговоры, читаем об их любовных похождениях, ссорах, интригах, долгах, дуэлях, разводах; и если вчитаемся, сможем представить себе их как живых. Можем побывать на свадьбе герцога Гамильтона и увидеть, как он обручается кольцом от занавески; бросить взгляд на смертное ложе его несчастной свояченицы; послушать, как Фокс бранится за картами, а Марч выкрикивает ставки в Ньюмаркете; можем представить себе, как Бергойн отправляется в поход на завоевание Америки, а после разгрома возвращается к себе в клуб, заметно поутратив спеси. Вот молодой король завершает туалет перед малым дворцовым приемом, подробно расспрашивая про всех присутствующих. Понаблюдаем высшее общество и полусвет; увидим свалку перед оперным театром, куда рвутся, чтобы лицезреть Виолетту или Дзамперини; поглядим франтов и модных дам в портшезах, собирающихся на маскарад или к мадам Корнелис; толпу зевак на Друри-Лейн, спешащих увидеть труп несчастной мисс Рэй, которую застрелил из пистолета пастор Хэкмен; а можем заглянуть в Ньюгетскуго тюрьму, где злосчастный мистер Раис, фальшивомонетчик, ожидает конца и последнего ужина. "Не велика разница, под каким соусом подавать ему дичь, - говорит один тюремщик другому, - все равно его утром повесят". - "Так-то оно так, - отвечает второй, - но с ним будет ужинать тюремный священник, а он страсть как придирчив и любит, чтобы масло было растоплено в самую меру".
