Рубаи Хайям - Сказание об Омаре Хайяме
Три жены у Али эбнэ Хасана. Аллах послал ему восемь детей. Из [А-017] них только трое наследники. Остальные красивые девочки, похожие на красивых матерей... Али эбнэ Хасан превыше всего ставил женскую красоту и добродетель, и судьба послала ему жен по сердцу и вкусу его.
Под холодной купеческой наружностью Али таилась душа политика. Да, да, политика, человека, для которого хлеб сам по себе значит еще не все. Политика его была связана с религией. Поскольку никто не призывал его к активной деятельности -- государственной, разумеется, -- он сам нашел поле для такой деятельности.
Да будет известно вам, что Али эбнэ Хасан был шиит, то есть [Ш-008] принадлежал к религиозной секте шиитов, которая родилась, как говорят, где то в Аравии, а может, еще дальше. А когда именно родилась -- мало кто помнит. У слабого, говорят, большая амбиция. У слабого, говорят, больше самолюбия, и слабый, говорят, обидчив и честолюбив сверх всякой меры. Скажем прямо: Али эбнэ Хасан был именно таков. Он сердился на себя и на весь мир оттого, что мало что значит в этой великой стране и ум его и религия остаются как бы за бортом плывущего государственного корабля.
У него были друзья и единомышленники. А у кого их нет? Но Али эбнэ Хасан выбирал друзей самолично и допускал их к себе только после долгого и изнурительного испытания. Если бы его величество знал, что творится в доме этого купца, он прислал бы своих воинов, и те в мгновение ока стерли бы с лица земли и высокие глиняные стены, и дом, который среди них. И поляну выжгли бы огнем, и пепел шевелился бы на земле -- серый, мертвенно бледный. То же самое стряслось бы, если бы сообщили обо всем этом главному визирю.
Однако, справедливости ради, следует сказать, что Али эбнэ Хасан не был самым ярым из шиитов. Находились куда более горячие головы. Например, Хусейн-меджнун. Они, как голодные азиатские тигры, жаждали крови, насилия. Кровь при этом имелась в виду чужая, насилие -- над другими, над этими проклятыми суннита- [С-006] ми, которые букву священного корана ставили выше мысли о спра- [К-021] ведливости. Слушая речи тех, кто посещал дом Али эбнэ Хасана, сведущие люди сказали бы, что немало среди них и неких исмаили- [И-008] тов, которые во сто крат злее обыкновенных шиитов.
Этот Хусейн, будучи бешеным меджнуном, был также и шиитом бешеным. Иными словами, одним из тех исмаилитов, которые считали, что только реки крови могут избавить правоверных от пут, коими опутали их власть имущие сунниты, позабывшие или умышленно искажавшие истинный смысл священной книги. Хусейн не скрывал от своих друзей, что давно точит нож и пустит его в ход, как только представится подходящий случай.
Вот и сейчас, с закатом солнца, он явился сюда по проторенной дороге, и Али эбнэ Хасан и его гости сразу почувствовали, что Хусейн до крайности раздражен
-- Я убью его, -- сказал Хусейн, как только переступил порог дома.
Хозяин и гости вовсе не удивились этому: они были согласны, что кого то следует убить. Но кого?
Али восседал в углу на пестрой подушке. Гости, поджав ноги, занимали места по левую его руку.
Зеленщик Джафар жевал кусок тонкого хлебца и мрачно посапывал. Он был толст. Он был не очень опрятен, и пот лил по упругим его щекам. Он прищурил глаза и сказал, что знает, кого следует убить. Если угодно, напишет имя негодяя на бумаге, и тогда можно будет проверить -- ошибся или точно угадал. Его друг по имени Бакр -- мясник, специалист по потрохам -- весьма заинтересовался заявлением Хусейна. Да, разумеется. надо убивать, и к тому же незамедлительно.
Зейналабедин-ассенизатор и старый Али-пекарь -- люди степенные и зрелые. Они прежде подумают, а потом уж скажут, что следует делать: убивать или миловать. Зейналабедин эбнэ Хусейн, собственно, не был ассенизатором в прямом смысле этого слова. Он возглавлял славный цех неких оборванцев, спавших днем и приводивших в порядок отхожие места по ночам. Это был уважаемый человек, и под началом его орудовала скорее банда разбойников, нежели ассенизаторов. Если бы главный визирь догадывался, кто это шарит по ночам в непотребных углах, наверняка постарался бы попристальнее приглядеться к исфаханским золотарям...
-- Кого же ты решил убить, Хусейн? -- спросил Али эбнэ Хасан. Он говорил шепеляво, но довольно четко. старательно выговаривая слова.
-- Сам знаю кого, -- глухо произнес Хусейн.
-- Этого еще мало, -- заметил хозяин.
-- Да, это так, -- подтвердил Али-ассенизатор.
Четверо мужчин, перед которыми стояли глиняные сосуды с водой и шербетом и, кажется, с вином, а также глиняные блюда с [Ш-007] хлебом и жареным мясом, перестали жевать и пытливо разглядывали Хусейна. Тот скинул с себя верхнюю одежду, бросил на нее свой кинжал и опустился на пол. Он был очень зол.
-- Кто знаком с хакимом по имени Омар? -- спросил Хусейн.
Мужчины задумались.
-- Омаром эбнэ Ибрахимом... Звездочетом и мошенником.
-- Мошенником? -- протянул хозяин.
-- Да, с мошенником!
Али эбнэ Хасан кивнул. Да, он знаком с человеком, который носит такое имя. Да, этот Омар к тому же и астролог, а может быть, и надим. Но мошенник ли? О каком это Омаре ведет речь Хусейн? [Н-001]
Хусейн оторвал кусок лаваша, разорвал его на мелкие кусочки и набил ими рот. Запросто. Как на базаре. В голодный день.
-- Если должность надима есть верный щит от всяческих грязных дел, -- сказал Хусейн, -- то мне не о чем говорить...
-- Почему же, сын мой? Говори...
-- Я полагал, что меня поймут с полуслова...
-- Возможно, и поймут. Разве это исключено? -- успокоил молодого меджнуна хозяин, умудренный опытом и знанием наук. -- Но надо хорошо подумать, прежде чем награждать человека таким емким словечком, как "мошенник". Ведь, как ни говори, понятие это растяжимо: есть мошенник на базаре, есть в науке, встречается он и во дворцах. Если угодно, и в мечетях. Разве все эти мошенники равнозначные? Один надувает на ломаный грош, а другой обкрадывает целое государство. Кого же ты имеешь в виду?
Хусейн обескуражен, но поглядел на окружающих, словно бодливый телок, и произнес загробным голосом:
-- Я имею в виду всякого, кто пользуется деньгами для того, чтобы совращать людей.
-- Каких людей, Хусейн?
-- Обыкновенных.
-- А все таки? Нельзя ли поточнее?
-- Можно и поточней, -- Хусейн лязгнул зубами. Они были крепкие, и оттого звук получился устрашающий. -- Я спрашиваю: имеет ли человек право красть чужую любовь? Красть только потому, что мошна потолще твоей? И называть себя при этом правоверным?
-- Это кто же правоверный? -- спросил хозяин, Не этот ли Омар Хайям?
-- Он самый!
Потом наступила тишина. Трудно было вмешиваться в этот разговор третьему, а сам Али эбнэ Хасан не торопился продолжать свои речи. Он казался утомленным, голова его была занята более важным делом, чем история о какой то любви...
-- Я его убью, -- пригрозил Хусейн. И он намотал на пальцы длинный стебель зеленого лука, положил его в рот и захрустел.
-- Убьешь? -- безучастно спросил Али эбнэ Хасан.
-- Да... Потом Эльпи будет снова моею. -- Хусейн разодрал пирахан на своей груди и воскликнул: -- Я же люблю ее!
И оглядел всех, ища у каждого сочувствия.
Хозяин усмехнулся. Он сказал:
-- Во первых, любовь не добывают кровью. Во-вторых, хаким, которого ты называешь своим врагом, не самый главный враг. Это так.
Али-пекарь закивал головой.
-- Ты просто не знаешь коварства этого звездочета, -- сказал Хусейн. -- Я совершенно уверен в одном: он самый главный враг, и я приведу свою угрозу в исполнение.
Али эбнэ Хасан поднял руку. Он нахмурил брови. И сказал:
-- Не о том говоришь, Хусейн, и не туда направлены твои мысли. Женщин на свете -- что песчинок на берегу моря. И ты найдешь себе другую. Как, впрочем, и сам хаким. Я не вижу причины для вражды из-за какой-то потаскушки.
-- Она не потаскушка, -- возразил Хусейн. -- Она несчастная жертва мужского прелюбодеяния.
Хозяин усмехнулся. Али-пекарь засмеялся громче. Другие подобным же образом выразили свое отношение к словам Али эбнэ Хасана.
Однако гроза продолжала бушевать в груди молодого Хусейна. Что понимают в любви мужчины, погрязшие в политических интригах, ненавидящие султана и его визирей? Этим подавай только власть, а любовь для них -- нечто вроде полевого цветочка, который не жаль раздавить.
Али эбнэ Хасан погрозил пальцем Хусейну, Он приказал замолчать и не раскрывать рта, если говорить тому больше не о чем. Здесь, в этом доме, где все подчинено великой цели, разговор о любви к какой-то женщине -- просто кощунство. Тем более ревность к хакиму. Хаким Омар Хайям не самый главный враг шиитов. Даже наоборот: для него что шиит, что суннит -- одно и то же. Он равнодушен и к тем, и к другим. Есть одна великая цель -- это султанский престол, который должен быть уничтожен, а все прочее -- мелочь, недостойная мужского внимания...
-- Да? -- иронически вопросил Хусейн.
-- Да! -- грозно ответил Али эбнэ Хасан.
-- А если на тебя наплевали?
