Роже Гар - Семья Тибо (Том 2)
Антуан пытается прогнать эти мысли. "И все-таки, - думает он, - до сих пор еще неясно, чем объясняется внезапный отъезд Жака".
Сделав над собой усилие, он снова берется за чтение.
Не подобрав разбросанных по траве роз, брат и сестра направляются к палаццо Сереньо.
Возвращение. Джузеппе приноравливает свой шаг к шагам Анетты. Навстречу чему направляются они? Краткое объятие было лишь прелюдией Бесконечная, длинная ночь, навстречу которой они идут, их спальни, эта ночь, что-то произойдет там?
Антуан спотыкается на первых же строчках. Кровь снова волной ударяет ему в лицо.
По правде говоря, то чувство, которое им сейчас владеет, меньше всего сродни порицанию. Перед лицом утверждающей себя страсти из рук его выпадает оружие осуждения. Но он не может совладать с неприязненным удивлением, к которому примешивается капелька обиды: он не забыл тот день, когда так дико заартачилась Жиз в ответ на его робкую попытку. Еще немного, и эти страницы пробудят вновь его желание: желание чисто физическое, раскованное. Стараясь сосредоточиться на прочитанном, Антуан силой воли прогоняет видение этого юного тела, гибкого и смуглого.
...Бесконечная, длинная ночь, навстречу которой они идут, их спальни, эта ночь, что-то произойдет там?
Их гнет, дуновение страсти. Они идут молчаливые, одержимые, в зачарованном оцепенении. Их провожает неверный свет луны. Она бьет прямо в фасад палаццо Сереньо, выхватывает из мрака мраморную колоннаду. Они входят на первую террасу. Их щеки соприкасаются. Щека Анетты пылает. В этом детском теле какая естественная и дерзкая тяга к греху!
Внезапно они отшатываются друг от друга. Между колоннами возникает тень.
Отец здесь.
Отец ждет Он приехал неожиданно. А где дети? Пообедал он один в большом зале. А после обеда до ночи бродил по мраморной террасе. Дети все не возвращаются.
В тишине звучит голос: - Откуда вы?
Уже поздно выдумывать что-то, лгать. Мятежная вспышка. Джузеппе кричит:
- От миссис Пауэлл!
Антуан вздрогнул: значит, Отец знал?
Джузеппе кричит:
- От миссис Пауэлл!
Анетта мчится между колоннами, пробегает вестибюль, взлетает по лестнице к себе в спальню, запирается на крючок и в полной темноте падает на свою узенькую девичью кроватку.
А там, внизу, сын впервые дает отпор отцу. И странное дело, ради удовольствия побравировать, он громко объявляет о той, другой, поблекшей любви, в которую и сам не верит. - Я водил Анетту к Пауэллам. - Он делает паузу, потом говорит по слогам: - Я обручен с Сибиллой.
Отец разражается смехом. Устрашающим смехом. Стоя во весь рост, выпрямив стан, он, удлиненный тенью, кажется еще выше. Огромный, театральный, Титан с лунным нимбом над головой. Он хохочет. Джузеппе до боли сжимает руки. Смех смолкает. Тишина. - Завтра вы оба поедете со мной в Неаполь. - Нет. - Завтра же. - Нет. - Джузеппе. - Я не ваша собственность. Я обручен с Сибиллой Пауэлл.
Никогда еще отец не наталкивался на сопротивление, которое не мог бы сломить. Он говорит с наигранным спокойствием. - Замолчи. Они приезжают сюда, к нам, есть наш хлеб, скупать наши земли. Но отнимать наших сыновей это уже чересчур. Неужели ты думаешь, что еретичка будет носить наше имя? Мое. - Глупец. Никогда в жизни. Гугенотские происки. Спасение души, честь рода Сереньо. Только они забыли, что существую я. А я - начеку. - Отец! - Я сломлю твое упорство. Лишу тебя средств. Отдам тебя в Пьемонтский полк. Отец! - Я тебя укрощу. Иди в свою комнату. Завтра ты отсюда уедешь.
Джузеппе стискивает кулаки. Он желает...
Антуан не смеет вздохнуть:
...Он желает... смерти отцу.
Он находит в себе силы рассмеяться - это будет великолепным ответом... И бросает: - Вы просто смешны.
Он проходит мимо отца. Вскинув голову, сжав губы, искривленные ухмылкой, и спускается с крыльца.
- Куда ты?
Сын останавливается. Какую отравленную стрелу пустит он, прежде чем исчезнуть? Инстинкт подсказывает ему самое страшное: - Я убью себя.
Он перескакивает через несколько ступенек. Отец подымает руку. Убирайся, дурной сын! - Джузеппе не поворачивается. Отец в последний раз возвышает голос: - Проклинаю тебя!
Джузеппе бежит через террасу, исчезает в ночи.
Антуану хотелось бы отдышаться, подумать. Но осталось всего четыре страницы, его подгоняет нетерпение.
Джузеппе бежал куда глаза глядят. Он останавливается задыхающийся, удивленный, опустошенный. Где-то вдалеке, у веранды какого-то отеля, мандолины наигрывают слащаво-тоскливую песню. Тошнотворная истома. Вскрыть себе вены в ласкающей теплоте ванны...
Сибилла не любит неаполитанских мандолин. Сибилла чужеземка, Сибилла нереальная и далекая, как выдуманная героиня, в которую он влюбился, читая книгу.
Анетта. Только ладонь помнит прикосновение к ее обнаженной руке. В ушах гудит. Жажда.
У Джузеппе есть план. На заре пробраться в палаццо, похитить Анетту, бежать с ней вместе. Он проскользнет в ее спальню. Она, босоногая, вскочит ему навстречу с постели. Вновь ощутить прикосновение ее горячих атласных рук, ев теплый запах. Анетта. Он уже чувствует, как она жмется к нему. Рот полуоткрыт, ее влажный рот, ее рот.
Джузеппе сворачивает на боковую дорожку. Кровь бьется в жилах. Одним духом взлетает по каменистой тропке. Под луной бодрящая свежесть, просторы.
У края склона, навзничь, руки крестом. Рубашка распахнута, и он медленно гладит и трогает свою живую грудь. Над ним все небо, млечно-звездное. Мир, чистота.
Чистота. Сибилла. Сибилла, ее душа, холодная и глубокая родниковая вода, холодная и чистая северная ночь.
Сибилла?
Джузеппе вскакивает. Крупными шагами спускается с холма. Сибилла. В последний раз, в последний раз, пока не рассвело.
Лунадоро. Вот стена, сводчатые воротца. Вот оно на свежепобеленной стене то место, где он запечатлел свой поцелуй. Первое свое признание. Вот здесь. Таким же вечером. Лунным вечером. Сибилла вышла его проводить. Ее тень четко вырисовывалась на белой стене. Он осмелел, он вдруг наклонился, он поцеловал на стене ее профиль, она убежала. Таким же вечером.
Анетта, почему я вернулся к этим воротцам? Бледное лицо Сибиллы, лицо воплощенной воли. Сибилла совсем недалеко, такая близкая Сибилла, такая реальная и все еще незнакомка. Отказаться от Сибиллы? Ох, нет, нет, но распутать силою нежность, распутать этот узел. Вынуть кляп из этой наглухо запертой души. Какая тайна заперта в ней? Чистая мечта, свободная от инстинктов: подлинная любовь. Любить Сибиллу. Любить.
Анетта, ну зачем этот заранее на все согласный взгляд, зачем эти слишком покорные уста? Слишком пылко предлагающее себя тело. Желание, слишком краткий миг желания. Любовь без тайны, лишенная измерений, без горизонтов. Без завтрашнего дня.
Анетта, Анетта, забыть эти податливые ласки, вернуть прошлое, снова стать детьми. Анетта, ласковая девчушка, любимая сестра. Да, но родная сестра, сестра, маленькая сестренка.
Да, покорные уста, уста полуоткрытые, влажные, сочные уста, все понимающие.
Ох, это кровосмесительное желание, смертное желание, кто освободит нас от него?
Анетта, Сибилла. Распят между ними. Какая из двух? И к чему выбирать? Я не хотел зла. Двойное притяжение, извечное священное равновесие. Порывы-двойняшки равнозаконны, коль скоро рвутся они из моих недр. Почему же в жизни они несовместимы? Как все было бы чисто в ярком свете дозволенности. К чему же этот запрет, раз в сердце моем все так гармонично?
Единственный выход: один из троих лишний. Но кто?
Сибилла? О, Сибилла раненая - непереносимое видение. Только не Сибилла. Значит, Анетта?
Анетта, сестренка, прости, я целую твои глаза, веки, прости.
Нет одной без другой, значит, ни та, ни другая. Отказаться, забыть, умереть. Нет, не умереть: стать мертвым. Исчезнуть. Здесь власть чар, неодолимое препятствие, запрет.
Здесь жизнь, любовь - невозможны.
Прощайте.
Зов неизвестности, зов завтрашнего, еще не бывшего дня, хмель. Забыть, начать все сызнова.
Вперед. Бегом на вокзал. Первым поездом в Рим. Из Рима первым поездом в Геную. Из Генуи первым пароходом. В Америку. Или в Австралию.
И вдруг он засмеялся.
Любовь? Э, нет, жизнь, вот что я люблю.
Вперед.
Джек Боти.
Антуан резко захлопнул журнал, сунул его в карман и встал, распрямив затекшую спину. С минуту он постоял, рассеянно моргая от света, потом, спохватившись, снова сел.
Пока он читал, антресоли опустели: игроки ушли обедать, оркестр замолчал. Только, сидя в своем углу, еврей и читатель газеты продолжали играть в кости под веселым теперь взглядом кошечки. Ее дружок посасывал потухшую трубку, и всякий раз, когда бросал кости он, кошечка прилегала на плечо еврея, заговорщически хихикая.
Антуан вытянул ноги, закурил сигарету и попытался собрать воедино разбегающиеся мысли. Но мысли все еще упорно растекались, подобно взгляду, которому так и не удалось ни на чем сосредоточиться. Наконец он сумел оттеснить образ Жака и Жиз, и на душе стало поспокойнее.
