Юлия Жадовская - В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА
- А как же? покойнику батюшке троюродная племянница. Дом у нее огромный, двухэтажный, каменный и всего в трех верстах от Ивановского. У нее была и музыка своя. Гостей наедет человек сорок; погостят денек, ночуют; на другой день кто-нибудь из гостей зовет всех к себе; на третий тоже кто-нибудь зовет, да так почти у всех соседей придется перебывать; так целым обществом и разъезжаем, справляем годовые визиты.
- Да где же вы все помещались, тетушка? Ведь не у всех такие большие дома, как у Прасковьи Васильевны.
- Э, мой друг, в старину были не причудливы; все, бывало, барышни и дамы улягутся на пол вповалку, где придется ночевать, накладут перин, подушек целые горы - смеху-то сколько, проказ-то сколько! мужчины - кто на сеновале, кто в саду. Помнишь, Катенька, как мы с тобой гащивали у дядюшки Антона Иваныча? - обратилась она к соседке,
- Как не помнить, родная! - отвечала та, поднимая от работы свое доброе морщинистое лицо. - Еще тогда влюбился в вас Николай Александрыч. А уж ведь как недурны вы были, родная! Как теперь гляжу, в желтом платье - косы-то тогда высоко носили и локончики, - ну прелесть!
- Все-то прошло, мой друг! Вот теперь какие мы с тобой красавицы стали.
- Что делать, родная, - молодое растет, старое стареется, - заключила шестидесятилетняя Катенька, прежняя тетушкина подруга молодости и верный друг при старости, добрейшее создание, жившее всего в версте от нас в маленьком деревянном домике, при котором в особой избе помещалась вся ее вотчина, состоявшая из двух семейств.
Катерина Никитишна редкий день не была у нас, а иногда и гостила по целым неделям. Как часто встречала я ее летом за воротами двора, бредущую к нам с посошком в руках, повязанную пестрым платочком в будни и в белом чепце по воскресеньям. В воскресенье она до обедни всегда заходила к нам; Марья Ивановна с Лизой, одетые по-праздничному, тоже являлись и вместе отправлялись для сокращения пути через сад, покрытый утреннею росою, в церковь.
Тетушка бывала у обедни только в большие праздники; тогда закладывались старинные дрожки с фартуками, называемые архиерейскими, на которые и мы с Лизой усаживались и сопровождали тетушку.
Нам с Лизой запала в голову дерзкая мысль съездить на ярмарку. Для этого я сочла необходимым предварительно осведомиться о состоянии тетушкиных экипажей у бывшего лейб-кучера дедушки Карпа Иваныча, супруга Федосьи Петровны, бодрого плечистого старика с седою бородой, нахмуренными седыми же бровями, придававшими ему суровый вид, что, однако, не мешало ему быть очень добрым человеком.
Я нашла Карпа Иваныча у конюшни; он нес корзину с овсом.
- Здравствуй, Карп Иваныч!
- Здравствуйте, матушка Евгения Александровна!
- А что, Карп Иваныч, можно ехать в нашей линейке?
- Ведь куда ехать, сударыня? до церкви-то, может, доедет.
- Нет, этак верст за десять?
- Ну, нет, сударыня, плоховата! ведь с кончины покойного дедушки она так и стоит не починена, и колеса-то,того и гляди на полверсте рассыплются… Вы изволите знать, какая езда у тетеньки, - только в церковь Божью, так туда на дрожках завсегда.
- Ах, Боже мой! как же быть, Карп Иваныч? нам бы на ярмарку хотелось…
- Так что же, сударыня, прикажите коляску осмотреть, в ней можно ехать; почистить ее да посмазать - коляска четырехместная, прекрасная… даром что старинная, а и новым не уступит… Настоящая аглицкая.
- Как это хорошо, Карп Иваныч! так ты, если тетенька спросит, так и скажи, что можно ехать…
- Слушаю-с.
- Смотри же, так и скажи, что можно ехать… И я полетела к тетушке.
Когда все препятствия были устранены, я с торжествующим видом объявила Лизе и Марье Ивановне, что тетушка отпускает нас на ярмарку, на что Марья Ивановна одобрительно сказала, что я молодец, а Лиза улыбнулась с довольным видом и проговорила: "Ай да Генечка!".
Настал и день, ожидаемый нами так нетерпеливо. Я проснулась раньше обыкновенного. Утро было ясное. Первый предмет, бросившийся мне в глаза, был мое парадное белое платье, чуть свет разглаженное и развешанное на стене Дуняшей; но, увы! короткий лиф и старинный покрой его только теперь вспомнились мне. Я призадумалась, мне стало неловко; меня обуяло непостижимое малодушие, чуть не вызвавшее слезы на глаза; но я поборола это чувство всею силой воли и храбро оделась…
Лиза явилась нарядная, праздничная, в новеньком розовом платье с тонкою талией и пышными оборками…
Я поручена была надзору Марьи Ефимовны, бедной и уже не молодой девицы, имевшей претензию на светскость, постоянно гостившей в "хороших домах", по ее выражению, и вправду любимой всеми за свой рассудительный, кроткий характер. Даже гордая старуха Прасковья Васильевна удостаивала ее своего внимания. Она нередко занимала роль временной гувернантки при молодых девицах в тех домах, где была принята, и пользовалась всеобщим уважением за безукоризненную чистоту нравов.
Марья Ефимовна, к счастью, посетила нас накануне, и потому тетушка предложила ей честь руководить меня на новом, незнакомом мне поприще.
Марья Ивановна не обиделась, что ей как будто не доверяли, и со свойственною ей добротой и веселостью заняла свое место.
Тетушка приказала нам заехать к знакомой ей помещице Анне Андреевне, у которой тоже когда-то пировала в молодости. Анна Андреевна посещала нас иногда раз в год, и тетушка, отправляя меня к ней, все равно что сама платила визит. Так, по крайней мере, должна была принять это Анна Андреевна, знавшая слабость тетушкиного здоровья.
Когда мы, совсем одетые, пришли к тетушке, она внимательно осмотрела меня и Лизу; потом, подозвав Марью Ефимовну, сказала, отдавая ей деньги:
- Потрудись, друг мой, купить Генечке кисеи на платье по ее вкусу…
На крыльце ожидало нас странное зрелище: Карп Иваныч в синем парадном, полинявшем от времени кучерском кафтане, сидел на высочайших козлах высочайшей коляски, походившей на огромного размера фантастическое насекомое.
Лиза померла со смеху.
- Вот Ноев-то ковчег! - вскрикнула она. - Удивим мы ярмарку. Да это…
Но восклицание ее прервано было легким толчком и выразительным взглядом Марьи Ивановны, пораженной появлением в сенях тетушки, неожиданно поднявшейся проводить нас.
- Ничего, милая, смейся! - сказала тетушка, выходя на крыльцо, - в твои годы простительно смеяться. Если б я была в состоянии сделать для вас новый экипаж, то, конечно, не поскупилась бы; но в этой коляске, друг мой, езжали люди не хуже тебя.
Барское самолюбие тетушки, при иных случаях, бывало очень щекотливо.
Лиза, избалованная своею осторожностью, редко допускавшею ее до промахов, раздражительно и тяжело принимала всякое замечание. Она ничего не отвечала, но сделалась мрачна и холодна, как осенняя ночь. Для меня было всегда что-то страшное в этом сосредоточенном, молчаливом гневе… Мне также стало неловко и неприятно… "Лучше бы тетушка меня побранила, а не Лизу", - подумала я. Мы уселись; коляска, скрипя и побрякивая, покатилась по дороге. Я с беспокойством поглядывала на Лизу.
- Ведь какая маменька, Бог с ней! - сказала Марья Ивановна, - ну что за важность, что Лизавета рассмеялась… Какову она ей пику подпустила! А ты, полно, не огорчайся, -прибавила она, обращаясь к Лизе, - это тебе в новость, а вот как я, бывало, что от нее переносила! иной раз не знаешь с которой стороны и подойти, да все терпишь, как быть. Нет, ведь на маменькин-то характер угодить - ой-ой!
- Еще теперь что! - подхватила Марья Ефимовна, - еще нынче не то стала Авдотья Петровна - и годы, и горе ее убили, много кротче стала…
Эти рассуждения и другие разговоры успели развеселить и рассеять Лизу. Я смешила ее разными замечаниями насчет Карпа Иваныча и обратила ее внимание на тень его фигуры, рисовавшейся на дороге, ярко освещенной солнцем. Нос Карпа Иваныча и вся его фигура принимали странную форму и необыкновенные размеры.
Десять верст казались мне, не выезжавшей далее церкви, неизмеримым расстоянием. На половине пути мною начала овладевать приятная усталость, сливавшаяся с какою-то светлою, упоительною мечтательностью… Цепь очаровательных призраков опутала меня, дремота сомкнула глаза…
- Душечка, Евгения Александровна! уснули? - разбудил меня голос Марьи Ефимовны, - приехали, мой ангел…
Я открыла глаза. Коляска наша стояла перед крыльцом незнакомого, большого деревянного дома, длинный и мрачный фасад которого напомнил описание аббатств в читанных мною романах.
Мы вышли из экипажа на широкое крыльцо; двое седых лакеев отворили нам дверь в залу, где накрыт был стол на довольно большое количество приборов. У входа в гостиную толпилось несколько мужчин; я была так смущена, что не могла отличить между ними ни одного лица, все они сливались для меня в одну темную движущуюся массу, которая расступилась, чтоб пропустить нас в гостиную, наполненную дамами в таких пестрых, разнообразных нарядах, что у меня зарябило в глазах.
