Болеслав Прус - Форпост
Через неделю отряд инженеров перебрался дальше, а Слимак, подсчитав с женой барыши, увидел, что рублей двадцать пять ему точно с неба свалилось, и это не считая заработка от перевозок и возмещения за потерянные дни.
"Уж не просчитались ли они?.. Или я им чего не отвез?" - думал мужик, и ему делалось совестно за свои барыши.
- А что, Ягна, - спросил он как-то жену, - может, съездить мне к панам и отдать эти деньги?
- Экий дурень! - крикнула баба. - Да так все торговцы зарабатывают. Ты же им одолжение делал, когда цыплят отдавал по два злотых, еврею они платили бы по полтиннику...
- Сам-то я покупал у людей по злотому.
- А еврей почем покупает?
- У еврея земли нету, да и нехристь он.
- Зато он и зарабатывает по два злотых с лишком на каждом куренке, а ты всего по злотому. Да и этот злотый не заработок вовсе, а просто подарили тебе паны за беспокойство.
Эти слова "за беспокойство" сразу утешили мужика. Ясное дело, он беспокоился, а там уж господская воля: дарят, сколько им вздумается. Варшавские господа, видать, все так платят за беспокойство; вот и этот, помещиков шурин, за то, что Ендрек подал ему картуз, отвалил сорок грошей серебром.
Когда хозяева занялись поставками для инженеров, вся жатва свалилась на Мацека Овчажа. То, что прежде делали втроем или впятером, теперь приходилось выполнять ему одному. Он поднимался на холмы еще до рассвета, спускался с них поздней ночью, жал, вязал снопы, складывал их в скирды, а сам все раздумывал: "Какая же она, эта железная дорога, по которой ездят без коней?"
Но как ни старался батрак, работа затянулась дольше обычного, и Слимак нанял в помощь ему старуху Собесскую. Бабка пришла к шести часам с пузырьком лекарства для раны на ноге и до полудня жала за двоих, горланя осипшим голосом песни, от которых даже Мацеку становилось не по себе. Зато после обеда, когда бабка приняла свое лекарство, сильно отдававшее водкой, ее так разобрало, что серп вывалился у нее из рук.
- Эй, хозяин, - орала она, - раз ты хозяин, так ты и выколачивай деньгу, а ты, батрак, знай себе жни. Ты, хозяин, жене фуляры накупай, а ты, батрак, ползай по полю на четвереньках да своим же носом подпирайся...
Пан деньги загребает.
Слуга пот отирает.
Жни, Мацек!.. Жни, старуха Собесская!.. А я - руки в боки и пошел прохлаждаться с инженерами, баламутить всю деревню да денежки прятать в сундук!.. Вот увидите, он еще заделается у нас паном Слимачинским... Везет прохвосту; видно, черт уродил его от паршивой суки... Живым и усопшим... аминь...
Едва пролепетав последние слова, Собесская повалилась в борозду и очнулась, когда уже садилось солнце. Однако заплатили ей за целый день жатвы, опасаясь острого языка болящей; Слимак хотел было вычесть у нее за то время, что она проспала, но старуха сказала, целуя ему руку:
- Чего уж там спорить, пан хозяин?.. Продадите одним цыпленочком больше, и сами не останетесь в накладе, и меня не обидите...
"Таким-то всегда легче живется, кто за словом в карман не лезет", подумал Овчаж.
А в воскресенье, когда семейство Слимака всем домом собиралось в костел, он уселся на завалинку, горестно вздыхая.
- Ты что, Мацек, не пойдешь в костел? - спросил Слимак, заметив, что батрак пригорюнился.
- Куда уж мне в костел! - вздохнул Овчаж. - Только вас срамить...
- Чего ж тебе не хватает?
- Хватать-то хватает, да вот обувка у меня такая, что чуть шаг шагнешь, нога вперед уходит, а сапог, будь ему неладно, на дороге остается.
- Сам виноват, - сказал Слимак. - Чего молчишь, раз тебе следует жалованье? Сейчас тебе отдам шесть рублей.
Через минуту он вынес из хаты деньги, и Овчаж поклонился ему в ноги.
- Купи себе сапоги, - сказал Слимак, - да смотри в корчму не заходи: сердце у тебя мягкое, пожалуй, все и пропьешь.
Наконец все отправились в костел: впереди Слимак с женой, затем Магда с мальчиками, а поодаль, позади всех - Овчаж. Он шел и мечтал, как выстроят дорогу из железа и как Слимак станет шляхтичем, а он, Овчаж, будет у него служить на своих харчах и женится...
Тут он стал торопливо креститься, чтобы отогнать нечистого, который, видно, перебежал ему дорогу и, искушая его, нашептывал бог весть какие глупости. Ну, куда такому убогому, как он, думать о жене! Зоська и та за него не пойдет, хоть у нее двухлетний ребенок, да и в голове неладно.
Это воскресенье осталось памятным для обоих Слимаков. Жена купила себе фуляру в ларьке, раздала нищим по четыре гроша милостыни, а в костеле расселась на скамье перед самым алтарем, и Гжибина с Лукасяковой сразу уступили ей место. С Слимаком то и дело кто-нибудь заговаривал. Арендатор пожурил его за то, что он чересчур дешево продает и сбивает цену евреям, органист напомнил, что не худо бы заказать панихиду по усопшим, сам стражник поздоровался с ним, и даже викарий вступил с ним в разговор, убеждая разводить пчел.
- Теперь, сын мой, - говорил викарий, - когда у тебя имеются свободные деньги и время, ты мог бы наведаться ко мне в приходский дом и посмотреть, как выхаживают пчел. Потом купишь несколько ульев, и будет у тебя мед для себя или на продажу и воск для костела. Ибо и при большом достатке, сын мой, не мешает помнить о боге и разводить пчел.
Не успел от Слимака отойти викарий, как подошел к нему Гжиб. У старика горели глаза, и заговорил он с недоброй усмешкой:
- Что, Слимак, придется вам нынче угощать всю деревню при такой-то удаче в делах?
- Вы меня не угощали, когда свои дела делали, так и мне ни к чему вас угощать, - резко ответил Слимак.
- Где уж мне, ведь я и на коровах столько не зарабатывал, сколько вы на курах.
- Зато вы на людях куда больше зарабатываете.
- Правильно сказано, - поддержал Слимака Вишневский и принялся его обхаживать, прося одолжить сто злотых до нового года.
Получив отказ, он втерся в толпу мужиков, собравшихся у костела, и стал бранить Слимака, обвиняя его в гордости:
- Гляди, до чего заважничал; этак он скоро и говорить не захочет с мужиками...
- В имение звали его жать, не пошел, - вставил словечко приказчик.
- А баба его так и развалилась на первой скамье перед алтарем, прибавил Войтасюк.
- Богатство всегда голову кружит, - заключил Ожеховский, и мужики вошли в костел.
Деньги, выданные Овчажу на сапоги, не принесли ему счастья. Когда смиренно, как всегда, он стал на паперти, чтобы не мозолить глаза господу богу своим потертым зипуном, на него гурьбой набросились нищие, упрекая его в том, что он никогда не подает милостыни. Он пошел в корчму разменять три рубля; тут к нему привязался шинкарь:
- Как, пан Мацей, насчет моих денежек?
- Каких денежек?
- Уже позабыли?.. А вы с самого рождества задолжали мне семь злотых.
- Слыхали! - возмутился Овчаж. - Спросите по всей деревне, всякий скажет, что вы мне сроду не отпускали в долг, а если я выпью когда, то за наличные.
- Это правда, - ответил шинкарь. - Но когда вы на рождество напились пьяным, вы меня так обнимали, так целовали, что мне пришлось дать вам в кредит водки, пива, араку да еще баранок.
- А свидетели у вас есть? - с раздражением спросил Овчаж. - Право слово, смошенничать хотите.
Шинкарь с минуту подумал.
- Свидетелей у меня нет, - сказал он. - Поэтому до сих пор я к вам не приставал насчет этих денег. Но я с вас и не спрошу мои семь злотых, если вы здесь, при народе, поклянетесь, что тогда не целовали меня и не просили дать вам в долг. Тьфу, - сплюнул шинкарь, - стыд и срам, что батрак такого порядочного хозяина обманывает бедного еврея... Я вам прощаю, Овчаж, этот долг, но чтобы больше ноги вашей не было у меня в корчме, потому что мне за вас стыдно.
Батрак стал колебаться. А может, и в самом деле он должен ему семь злотых?
- Ну, раз вы так говорите, я отдам. Но помните, бог вас накажет за мою обиду.
В душе, однако, он сомневался, что господь бог из-за такого, как он, бедняка станет наказывать столь важную особу, как шинкарь.
Овчаж расстроился и совсем было собрался уходить, когда в корчму вошло несколько косарей-галичан. Усевшись за стол, они стали толковать о больших заработках, которые ожидались на постройке железной дороги.
Увидев таких же, как он, оборванцев, Мацек подошел ближе и спросил:
- А есть ли, правда, где-нибудь на свете железные дороги? Да ведь на такое дело изо всех лавок не хватит железа. У самой казны и то, пожалуй, столько не наберется.
Косари высмеяли его. Но один из них, рослый парень с огромным кадыком, щеголявший в новенькой фуражке, вступился за Мацека:
- Чего же тут смеяться, если простой мужик не знает, что такое железная дорога? Садись, брат, сюда, я тебе все расскажу по порядку, а ты поставь нам бутылку горелки.
Не успел еще Мацек решиться, как водка уже стояла на столе. Подал ее шинкарь со словами:
- Почему бы ему не поставить водки? Вот он и поставил... Он хороший парень...
Что произошло потом, Овчаж не помнил... Кто-то рассказывал, как быстро ездит люфт-машина, кто-то кричал, что Мацек должен купить себе сапоги, а не пропивать деньги. А потом еще кто-то схватил его за руки и за ноги и вынес из корчмы в конюшню. Но кто - Овчаж не знал. Одно было несомненно, что домой он вернулся поздно и без гроша в кармане.
