Сомерсет Моэм - Каталина
Между кафедрами установили скамью, на которую поодиночке выводили преступников, и с одной из кафедр оглашали приговор. За исключением тех, кого ждал костер, они впервые узнавали о своей участи, и, так как многие от волнения теряли сознание, Святая палата из милосердия снабжала скамью перилами, дабы, упав, они не могли сильно расшибиться. В тот день один раскаявшийся грешник, измученный пытками, умер прямо на скамье. После вынесения последнего приговора осужденных передавали светской власти. Святая палата не только не убивала еретиков, но и советовала светской власти не пользоваться мечом правосудия, а действовать согласно писанию: "Кто не пребудет во мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет, а такие ветви собирают и бросают их в огонь, и они сгорают". Еретиков сжигали, а благочестивые католики, поставившие дрова для костров, получали индульгенции.
На этом работа инквизиторов заканчивалась, и они удалялись. На площадь входили солдаты, вооруженные заряженными мушкетами. Они окружали осужденных и вели на место казни, защищая от ярости толпы, которая в богоугодной ненависти к еретикам могла разорвать их на куски, что иногда и случалось. Монахи сопровождали грешников, до самого конца борясь за их души и пытаясь привести их к покаянию и возвращению в лоно церкви. Среди них шли четыре крещеные мавританки, чья красота вызывала всеобщее восхищение, голландский купец, пойманный с книгой Нового завета на испанском языке, мавр, уличенный в том, что убил цыпленка, отрубив ему голову, двоеженец, капитан торгового судна, который хотел вывезти еретика, разыскиваемого инквизицией, и грек, признанный виновным в убеждениях, оскорбляющих церковь. Альгвасил и секретарь инквизитора шли вместе с ними, чтобы проследить за правильным исполнением приговоров. На этот раз секретарем был отец Антонио, что дало ему возможность описать мельчайшие подробности этого волнующего события.
Кемадеро, площадь для сожжения, располагалась за городом. Для тех, кто выразил желание умереть в католической вере, пусть даже в самый последний момент после вынесения приговора, к столбам привязывались гарроты. Раскаявшихся удушали, но их тела все равно сжигали на костре. Толпа смотрела на сожжение еретиков с жадностью, перед которой меркло даже наслаждение от боя быков, и трудно было найти более подобающее развлечение для члена королевской семьи. И какое духовное удовлетворение зрители получали, зная, что их участие умножает славу и могущество святой церкви! Тех, кого следовало удушить, задушили, и в небо взвились языки пламени. Люди кричали и хлопали в ладоши, заглушая вопли жертв. Спустились сумерки, костры догорели, и зрители потекли обратно в город, устав от долгого стояния и возбуждения, в полной уверенности, что не зря прожили этот день. Они заполнили таверны, бордели ломились от клиентов, и многие мужчины в ту ночь познали на себе чудодейственную силу клочка рясы дона Бласко, который они носили на груди.
Отец Антонио тоже устал, но первым делом доложил инквизиторам о свершении правосудия, а потом сел за стол и написал обстоятельный отчет. Наконец, с чувством выполненного долга, он лег в постель и заснул сном праведника.
Все это, оттеняя самые значительные места, и прочел отец Антонио мрачно насупившемуся епископу. Он закончил, чувствуя, что смог сохранить в своем пересказе величие незабываемой церемонии. И поднял глаза, ожидая, как и любой автор, похвалы от довольного слушателя. Впрочем, что значила эта похвала по сравнению с главной целью: рассеять грустные мысли любимого и глубоко уважаемого учителя напоминанием о его звездных часах. Даже святой не мог не испытать чувства гордости, вспоминая тот великий день, когда столько проклятых еретиков низвергнулись в чистилище, обреченные на вечные муки, а сотни добропорядочных католиков открыли сердца господу богу. И к своему ужасу отец Антонио увидел, что по щекам епископа вновь катятся слезы, а руки сжаты в кулаки в попытке сдержать сотрясающие его рыдания.
Он отбросил рукопись, вскочил со стула и упал у ног дона Бласко.
- Мой господин, что случилось? - вскричал отец Антонио. - Что я сделал? Я читал для того, чтобы отвлечь вас.
Епископ поднялся и простер руки к кресту на стене.
- Грек, - простонал он. - Грек.
И, не в силах сдержаться, разразился громкими рыданиями. Монахи недоуменно переглянулись. В их присутствии обычно сдержанный епископ никогда не давал волю эмоциям. Наконец, дон Бласко нетерпеливо смахнул слезы.
- Моя вина, - пробормотал он, - только моя. Я совершил ужасный грех, и лишь безграничное милосердие спасителя остается моей единственной надеждой на прощение.
- Мой господин, ради бога, скажите, в чем дело. Я весь в смятении, как моряк в бушующем море, когда его корабль лишился мачты и руля, - возвышенный слог отца Антонио объяснялся тем, что в его ушах еще звучала только что прочитанная рукопись. - Грек? Почему ваша светлость говорит о греке? Он еретик и понес заслуженное наказание.
- Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты не знаешь, что мое прегрешение гораздо больше. Я просил божественного предзнаменования и получил его. Я думал, это проявление божьей милости, но на самом деле - знак его гнева. И я справедливо унижен в глазах людей, ибо я - ужасный грешник.
Стоя спиной к секретарям, епископ обращался не к ним, но к кресту, на котором он так часто видел себя с гвоздями, вбитыми в руки и ноги.
- Он был добрым стариком, в бедности своей щедрым к бедным, и за много лет нашего знакомства я не слышал от него дурного слова. С любовью и терпением смотрел он на все человечество, истинный дворянин души.
- Много людей, добродетельных в общественной и личной жизни, справедливо осуждены Святой палатой, ибо высокие моральные устои ни в коей мере не сравнимы со смертным грехом ереси.
Епископ обернулся и взглянул на отца Антонио полными болью глазами.
- И возмездие за грех - смерть, - прошептал он.
Грек, о котором шла речь, Деметриос Христопулос, уроженец Кипра, имел довольно значительное состояние и мог позволить себе заняться науками. Когда турки Селима Второго вторглись на остров и взяли штурмом его столицу, Никозию, они убили двадцать тысяч ее жителей. Фамагуста, где жил Деметриос, сдалась после года героической осады. Это произошло в 1571 году. Ему удалось бежать из обреченного города, спрятаться в окружающих его холмах, а затем на рыбачьей лодке добраться до Италии. У него не осталось ни гроша, и Деметриос Христопулос стал учителем греческого языка и толкователем древней философии. В недобрый час судьба свела его с испанским грандом, королевским послом в Риме, увлекавшимся модным в то время учением Платона. Гранд поселил его у себя во дворце, и они вместе читали бессмертные диалоги. Спустя три или четыре года гранд вернулся в Испанию, убедив грека поехать с ним. Его назначили наместником короля в Валенсии, там он и умер. Деметриос, уже почти старик, ушел из дворца и поселился в скромном домике вдовы, зарабатывая на жизнь уроками греческого языка.
Фра Бласко услышал о греке, еще преподавая теологию в университете Алькалы, и, став инквизитором Валенсии, навел о нем справки. Убедившись в добропорядочности и благопристойном образе жизни Деметриоса, фра Бласко пригласил его к себе. Ему понравилось смирение грека, и он спросил, не сможет ли тот обучить его языку, на котором был написан Новый завет. И в течение девяти лет, когда инквизитору удавалось выкроить часок-другой, они изучали премудрость древнего языка. Фра Бласко оказался способным учеником и спустя несколько месяцев Деметриос, страстный поклонник великой литературы Эллады, убедил его перейти к произведениям классиков. Сам он выше всех ставил Платона, и очень скоро они взялись за диалоги. От диалогов они перешли к Аристотелю. Инквизитор отказался читать "Илиаду", которую находил слишком жестокой, и "Одиссею", по его мнению чересчур фривольную, но восхищался древними драматургами. Однако, в конце концов, они неизменно возвращались к диалогам.
Благочестие, изящество и глубина мысли Платона пленили епископа. Истинный христианин мог одобрить многое из того, что написал великий философ. В новом мире, открывшемся фра Бласко, он находил желанный отдых после тяжких трудов, возложенных на него Святой палатой. За время их долгого и плодотворного общения инквизитор начал испытывать нечто, напоминающее привязанность к этому никчемному греку, и с каждым днем росло его восхищение Деметриосом, простотой его жизни, добротой, благородством и щедростью. И тут, как гром с ясного неба, голландец, лютеранин, арестованный за то, что осмелился привезти в Валенсию Новый завет, изданный на испанском языке, признался под пыткой, что передал греку один экземпляр. Вздернутый еще раз на дыбу, он показал, что они часто говорили о религии и по многим вопросам их мнения совпадали. Имея такие показания, Святой палате пришлось начать расследование. Как всегда, сбор сведений проводился в полном секрете, и грек даже не подозревал, какие тучи собираются над его головой. Прочтя окончательный отчет, фра Бласко ужаснулся. Ему не приходило в голову, что грек, такой добропорядочный, такой смиренный, проведя долгие годы сначала в Италии, а потом в Испании, остался язычником и не принял католическую веру. Нашлись свидетели, подтвердившие под присягой его еретические взгляды. Он отрицал святую троицу, отвергал верховную власть папы римского и, преклоняясь перед святой девой, не признавал непорочного зачатия. Вдова, у которой он жил, слышала, что грек называл индульгенции ничего не стоящими клочками бумаги, а кто-то еще показал, что тот не принимает католической концепции чистилища.
