Эрих Кестнер - Фабиан. История одного моралиста
— Это самый скверный народ, — заметил лабуде, — все время пытаются проверить, не возвратилось ли вдруг утраченное. — он окинул взглядом девушку по фамилии кульп. она разлеглась в шезлонге, высоко задрав ноги, и кивала ему.
Лабуде подсел к ней. фабиан медлил в нерешительности. ателье было очень большое. посредине, под лампой, перед рядом скульптур стоял грубо сколоченный стол, а на столе сидела голая темноволосая женщина. рейтер примостилась на табуретке, взяла блокнот для эскизов и начала рисовать.
— Обнаженная натура при вечернем освещении, — провозгласила она, не оглядываясь, — фрейлейн зелов. перемени позицию, золотко. стоя! ноги расставь пошире, верхшою часть туловища поверни вправо под прямым углом. так, руки скрести на затылке. стоп!
Голая женщина по фамилии зелов выпрямилась и встала йа столе, широко расставив ноги. она была превосходно сложена. ее грустные глаза равнодушно смотрели прямо перед собой.
— Дайте чего-нибудь выпить, меня знобит, — вдруг сказала она.
— И правда, фрейлейн зелов вся покрылась гусиной кожей, — подтвердил фабиан. он подошел поближе и стал перед ней как тонкий ценитель искусства перед бронзовой статуэткой.
— Трогать воспрещается! — голос скульпторши прозвучал крайне недружелюбно.
Фрейлейн кульп, уже разлегшаяся в объятиях лабуде, как в теплой ванне, крикнула фабиану:
— Руки прочь! Рут ревнива. У нее с обнаженной натурой прочно налаженная связь.
— Заткни глотку! — буркнула Рут. — Лабуде, если у вас с Кулыт возникло какое-нибудь неотложное дело, не стесняйтесь. У меня только это помещение, но оно всякое видало.
Лабуде объяснил, что его мучат сомнения морального порядка.
— Чего только на свете не бывает, — печально
заметила Кульп.
Рейтер подняла глаза от блокнота и мельком взглянула на Фабиана.
— Если вы тоже хотите принять участие в Кульп, то действуйте. Вам нужно только взять монетку. У Лабуде орел, у вас решка. Кульп подбросит ее вверх, это ее распалит. Чьей стороной вверх упадет монетка, за тем право первенства.
— Какая глубокая истина! — воскликнула Кульп. — Но мелкая монетка! Ты сбиваешь мне цену.
Фабиан вежливо заметил, что он не охотник до
азартных игр.
Обнаженная женщина топнула ногой.
— Я хочу выпить!
— Баттенберг, рядом с твоим креслом стоит столик, а на столике джин. Давай-ка его сюда.
— С удовольствием, — отвечал чей-то голос. За статуями послышалось звяканье стекла. Потом в круг света под лампой вошла новая девушка и протянула обнаженной натуре полный стакан.
Фабиан оторопел.
— Сколько же здесь лиц женского пола, в конце концов? — спросил он.
— Я единственная, — отвечала фрейлейн Баттенберг и засмеялась.
Фабиан взглянул на ее лицо и решил, что она не вписывается в окружающую обстановку. Девушка вновь удалилась за статуи. Он последовал за ней.
Она села в кресло. Он встал возле гипсовой Дианы, положил руку на бедро хорошо тренированной богини и через окно мастерской стал смотреть на арки фронтонов в стиле модерн. Слышно было, как Рут командует:
— Последняя позиция, моя радость, корпус наклонить вперед, колени согнуть, зад выставить, руки на колени, хорошо, стоп!
Из передней половины мастерской доносились взвизгивания и тяжелые вздохи фрейлейн Кульп.
— А как вы, собственно, попали в этот свинушник? — спросил Фабиан.
— Мы с Рут Рейтер родом из одного города. Учились в одной школе. На днях случайно встретились на улице. А так как в Берлине я не очень давно, она пригласила меня, так сказать, в целях информации. Я здесь в последний раз — уже достаточно информирована.
— Очень рад слышать, — сказал он. — Я не такой уж страж добродетели, и все же огорчаюсь, когда вижу, до чего женщина может опуститься.
Она серьезно посмотрела на него.
— Я тоже не ангел, сударь. Наше время не любит ангелов. Но что прикажете нам делать? Если мы любим мужчину, мы ему отдаемся, отрешившись от всего, что было раньше. «Вот я», — говорим мы, приветливо улыбаясь. «Да, — отвечает он, — это ты», — и чешет за ухом. О господи, думает он, только этого мне не хватало. Мы с легким сердцем дарим ему все, что имеем. А он проклинает нас. Наши подарки ему в тягость. Сначала он проклинает втихомолку, а потом уже во весь голос. И мы одиноки, как никогда прежде. Мне двадцать пять лет, но меня оставили уже двое мужчин. Оставили как зонтик, который нарочно где-то забывают. Вас смущает моя откровенность?
— Это участь многих женщин. У нас, молодых мужчин, забот полон рот и времени на любовь не хватает, разве что на удовольствия. Понятия семьи почти уже не существует. Хотя нам все же остались две возможности проявить свое чувство ответственности. Либо мужчина берет на себя ответственность за будущее женщины, но на следующей неделе, потеряв работу, понимает, что поступил безответственно. Либо, из того же чувства ответственности, решает не портить жизнь другому человеку, но, сделав, таким образом, женщину несчастной, убеждается, что и это решение было безответственным. Это антиномия, которой раньше не знали.
Фабиан присел на подоконник. В доме напротив светилось окно. Он увидел бедно обставленную комнату. За столом, закрыв лицо руками, сидела женщина. Перед ней стоял мужчина, он жестикулировал, видимо, бранился, потом сорвал с гвоздя шляпу и выбежал из комнаты. Женщина отняла руки от лица и уставилась на дверь. Затем опустила голову на стол, очень медленно и очень спокойно, словно подставляя ее под удар топора. Фабиан отвернулся и посмотрел на девушку, сидевшую в кресле рядом с ним. Она тоже видела сцену в доме напротив и печально взглянула на него.
— Еще один несостоявшийся ангел, — заметил Фабиан.
— Второй мужчина, которого я любила и тем самым обременяла, — тихо произнесла она, — вышел в один прекрасный вечер из квартиры, чтобы бросить письмо в почтовый ящик. Он спустился по лестнице и больше не вернулся. — Она покачала головой, словно все еще не могла постигнуть, что же произошло? — Я три месяца ждала, что он вот-вот вернется. Смешно, правда? Потом он прислал видовую открытку из Сантьяго с нежными приветами.
«Потаскуха!» — сказала мне моя мать. Когда же я напомнила ей, что первый мужчина у нее был в восемнадцать лет, а первого ребенка она произвела на свет в девятнадцать, она в негодовании крикнула: «Это было совсем другое дело!» Конечно, это было совсем другое дело!
— А почему вы приехали в Берлин?
— Раньше женщина дарила себя, и ее берегли словно драгоценный подарок. Сегодня ей платят, и в один прекрасный день выбрасывают, как купленную и использованную вещь. Так оно дешевле, думает мужчина.
— Раньше такой подарок значил больше, чем просто купленная вещь, — сказал Фабиан. — Сегодня он и марки не стоит. Эта дешевизна вызывает у покупателя недоверие. Наверняка, товар с гнильцой, думает он. И в большинстве случаев оказывается прав. Ибо позднее женщина предъявляет ему счет. И ему вдруг приходится возмещать моральную стоимость подарка. В душевной валюте выплачивать пожизненную ренту.
— Вот, оно самое, — сказала девушка, — так думают все мужчины. Но почему вы назвали это ателье свинушником? Ведь тут как раз только женщины^ какие вам нужны. Или не совсем такие? Я знаю, чего вам недостает для счастья. Мы должны приходить и уходить, когда вы этого пожелаете. Но если вы нас гоните, мы должны плакать. И радоваться, если вы нас поманите. Вы смотрите на женщину, как на товар, но этот товар непременно должен быть влюбленным. У вас все права и никаких обязанностей, у нас все обязанности и никаких прав, вот как выглядит ваш рай. Но это уже слишком! Да-да, это уже слишком!
Фрейлейн Баттенберг высморкалась. И продолжала:
— Если мы не в силах вас удержать, то и любить вас нам незачем. Если же вам угодно наступить — извольте платить как следует. — Она умолкла. По лицу ее сбегали маленькие слезинки.
— Потому-то вы и приехали в Берлин?
Она беззвучно плакала. Он подошел и положил руку ей на плечо.
— Вы и в делах ничего не смыслите, — сказал он и меж двух гипсовых фигур заглянул в другую часть ателье. Обнаженная натура сидела на столе и пила джин. Скульпторша, склонившись над нею, целовала ее грудь и слегка выпуклый живот. Зелов между тем опустошила стакан и равнодушно погладила подругу по спине. Одна целовала, другая пила, — казалось, ни одна толком не знала, что делает другая. А на заднем плане, лежа в шезлонге, шептались Кульп и Лабуде.
В дверь позвонили. Рейтер выпрямилась и тяжелыми шагами пошла открывать. Зелов натягивала чулки. Вошел запыхавшийся мужчина громадного роста. Одна нога у него была деревянная, и он опирался на палку.
— Кульп здесь? — спросил мужчина.
Рейтер кивнула. Он вытащил из кармана несколько банкнот, вручил их скульпторше и сказал:
— А вас всех прошу уйти на часок. Зелов ты, пожалуй, тоже можешь мне оставить. — Он опустился на стул и натужно захохотал. — Нет-нет, Рут, это я пошутил.
