Шемас Маканны - Мои рыжий дрозд
— Ну, как я?
— Замечательно!
— Вы извините, если сейчас мы выйдем на улицу, то мне ведь надо еще шляпу. Я не нашел ее.
Она улыбнулась:
— Мальчики не носят шляп. Сейчас не холодно. Пошли.
Они медленно прошли через весь коридор, спустились на первый этаж, пересекли холл и оказались перед большой стеклянной дверью. Гильгамеш замер на какое-то мгновение, потом решительно толкнул ее и вышел.
— Что же, неплохо! — Прямо перед ним, наверху, вокруг него — всюду было небо. Удивительно небесное, неожиданное, голубое небо, встречи с которым он ждал так долго. А чуть пониже, специально для него, конечно, кто-то поставил дома, воткнул в землю деревья, нагнал людей, приказав им сновать туда-сюда, делая вид, что они и не замечают Гильгамеша. Да, все было почти как настоящее, но всюду тем не менее чувствовалась какая-то ненатуральность. Да, несомненно, мир был иным, когда он видел его в предыдущий раз. Гильгамешу стало холодно, и он зябко повел плечами.
— Ну, пойдем? — Сестра Бонавентура взяла его за руку и повела по скользкой дорожке.
Только в автобусе, как и раньше, переполненном и грязном, он немного пришел в себя и поверил в реальность происходящего. У него закружилась голова, и он оперся лбом о стекло…
— Боже, боже всемогущий, — шептали ее губы, — направь меня, не дай мне ошибиться. Сохрани этого мальчика, которого ты послал мне, чтобы наполнить мою жизнь смыслом. Благодарю тебя, господи!
Она жадно вглядывалась в еще так мало знакомые ей, но уже такие дорогие черты его лица, одновременно страшась того, что произошло, и радуясь этому. Жизнь полна опасностей, особенно теперь. Значит, выпало ей охранять это юное существо, заботиться о нем… Кто знает, может, радость эта обернется горем, может, суждено этому мальчику разбить ее сердце… Ну да будь что будет…
«Привет тебе, сладостный глас…»{7}
— Эй, тише! Тише, я сказал! Все — тихо. Мы уже начинаем. Все помнят «Отче наш» наизусть, я надеюсь?
Всеобщее разочарование.
— Ну, ну, не гудите. Хорошо, тогда сейчас немного для начала споем… «Дева Мария, будь милостива ко мне».
— Ссссссеосс…
— Ну, ну, прекратите, прекратите же, наконец! Должен же я придерживаться программы, черт возьми! Тихо! Или я всех здесь запру до ночи!
Все вздрогнули. Не ждали такой суровости от этого молодого и явно неопытного преподавателя, который должен учить их ирландской народной музыке и пению, сопровождая свои занятия, как было обозначено в методических разработках, «обязательными отступлениями религиозного и общекультурного содержания, как-то: духовная поэзия, история ирландской литературы, история страны и проч.».
Класс замолк, ожидая дальнейшего развития событий.
— Ну хорошо, ребята, если вы не хотите петь, тогда почитаем очень миленький рассказик, его еще Пирс{8} включил в свою хрестоматию. «Кэтти и ее муж». Кто-нибудь его уже читал?
— Это как у него в чашке с молоком была мышь?
— Да, да, про это. Кто читал — повторит, а кто не читал — узнает.
Шемас сам понимал, что можно было бы выбрать рассказик и поприятнее, особенно перед обедом. Но этот антисанитарный опус был рекомендован в программе по внеклассному чтению, к тому же он чем-то очень нравился ему самому еще с детства, наверное — трагической безысходностью своего финала: «Не пойму я этих мужчин! Молоко с мышью он пить не хочет, а без мыши — ему тоже не нравится».
Ребята сидели тихо, потом в классе начал нарастать шумок. Шемас понимал, что основной причиной было желание привлечь к себе его внимание, и поэтому не обижался. На первой парте толстяк Даффи усердно делал вид, что не может сдержать икоту, на задних партах — группа мальчиков из Дублина не менее усердно делала вид, что не понимает его донегольского выговора (как будто он учил язык не по тем же учебникам и пленкам, что и они!). Михал (ох уже этот Михал!) громко выкрикивал что-то по-английски, демонстративно не желая подчиняться «правилу Гэлтахта» — говорить только по-ирландски. Но Михалу, видно, никакой закон был не писан, самый младший в богатой семье, он привык, не стесняясь, обращаться к старшим с любыми вопросами.
— Шемус…[2]
— «Шемас», Михал!
— Шемус, а вы, правда, делали такое питье из коки?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Нет, правда, я же слышал. Вы туда клали аспирин, да? В обычную коку? Вы много еще такого умеете?
— Да нет, не делал я ничего такого, не нужно мне это. Знаешь, кто я? Я дрозд!
— Шемас, если вы — дрозд, тогда я буду синица, — засмеялся обычно тихий и застенчивый Шон.
Шемас улыбнулся:
Ах, если был бы я дроздом,
Я б не свистал, как дрозд,
А полетел за кораблем,
Что милую увез!
Кто-нибудь помнит, чьи это стихи?
Молчание.
Шемас и сам этого не помнил, кажется, их написала одна девушка, с которой он вместе учился в университете. Впрочем, неважно.
— Шемус, а вам кто-нибудь говорил, что вы ненормальный?
— Михал, я окончил школу с тремя грамотами, учился еще в музыкальной школе и, наконец, кончил университет.
— А Кэвин говорил, что вы делали какое-то особое питье из коки.
— Михал, в моем мизинце больше ума, чем в твоей голове.
— Нет, Шемус, вы правда ненормальный. Когда меня родители сюда запихивали, они мне не говорили, что я должен буду жить в одной комнате с ненормальными.
— Дурак дурака видит издалека.
— Ой, а что это вы сейчас сказали, я не понял.
— Вырастешь, узнаешь.
Михал повернулся и побежал вниз на берег.
Сейчас, вспоминая все это, Шемас понимал, что был не прав. Он не должен был подчинять себе волю этого мальчика, причем таким дешевым способом. Он окружал себя таинственностью, что делало его опасно привлекательным в глазах этого юного наглеца, который привык или к слюнявому обожанию, или к занудной морали взрослых. Как бабочка к свече, летел он к тому, чего не понимал.
— Шемус, я таких, как вы, еще не видел. А вы правда играли в группе «Горячая блевотина»? Ой, Шемус, а почему вы, когда причесываетесь, смотрите на эту стену? Зеркало же висит сзади.
— Я знаю, но в прошлом году оно было на этой стене.
— Ну, ну вы даете! Нет, вы прямо совсем ненормальный!
— Не волнуйся, Михал, во всяком случае, я не являюсь социально опасным. Ах, тебе еще только тринадцать. Учись! Вот выучишь ирландский как следует, и я тебе дам почитать мою книгу, тогда ты все поймешь.
— А вы пишете книги? По-ирландски?
— Да, и на языке англов — тоже. А потом, может быть, перейду на латынь.
— Латынь — это же мертвый язык.
— Все языки в чем-то мертвы, Михал. Слово — это смерть мысли. Ты понимаешь, что я имею в виду? Возрождаясь в звуке, мысль перестает быть мыслью и разлетается по миру в сотнях воплощений или в разных языках. Надо лишь найти точное слово.
— Что-то я не очень просек. Это вы имеете в виду, что учили в университете разные языки, да?
— Parle-vous français?
— Je ne parle pas français.[3]
— Ой, ну опять нам это дают! Не буду есть эти помои.
— Помолчи, Михал.
— Но это же помои!
— Хотите мой горох, Шемас?
— Нет, Шон, спасибо.
— Ты грязный подлиза, вот ты кто!
— Михал, помолчи! И не плюй овощи на пол. Если они тебе не нравятся, осторожно отодвинь их на край тарелки.
— А что мы будем делать после ужина?
— Ом, а когда же у нас будет свободное время?
— Ну, может быть, после восьми.
— Вот, вот, только, смотрите, не затягивайте вашу музыку.
— Михал, если ты сейчас же не замолчишь, я тебе дам в ухо!
— А что такого?
— Ты разве не видишь, что я разговариваю с нашей хозяйкой?
— А что она вам сказала?
— Она сказала, что после ужина надо будет мыть полы на втором этаже.
— Но вы же сказали, что после восьми мы будем свободны.
— У Михала тут девочка рядом, тоже на курсах, Шемас.
— Шон, тебя кто просил? Ну и что?! А у вас, Шемус, есть девушка? Небось нету!
— А ты видел, с кем я танцевал вчера вечером на народных танцах?
— Нет, я вас вообще не видел.
— Да уж, конечно, где тебе было на меня смотреть, если ты все время прятался в кустах и курил.
— Шемус, я вообще не курю. Честное слово.
— А чью же это зажигалку я вчера нашел у нас на полу?
— Отдайте ее, это моего отца. Я ее специально взял, чтобы светить в темноте, если надо будет выйти.
— Хорошо, я ее тебе отдам, когда будем уезжать.
— Ладно, только не рассказывайте никому, пожалуйста.
