Аугуст Гайлит - Новеллы
- Господи, помилуй! - ахнула испуганно хозяйка. - Да ты, Мари, и вправду нездорова, надо было все же позвать тебе доктора. Волосы шевелятся, такие ты страсти говоришь!
- Никакая я не больная! - упрямо возразила Мари. - А за челядью своей следите хорошенько, поди знай, что ни за люди и что у них на уме может быть. Вон, я когда в Лайксааре в прислугах жила, мне тоже красные лошади приснились, и на третий день хутора не стало. Так что следите, в оба смотрите за каждым!
Хозяйка потрясла головой и пошла в заднюю комнату к хозяину.
- Странная девушка, - подумала она, - очень странная.
И уже не спускала глаз с Тааде. Как тень ходила она за ней.
И под вечер, когда в небе заалело закатное зарево, она увидела, как Мари Тааде лезет на сеновал. Возбужденная, с горящими щеками, девушка, воровато озираясь карабкается по лестнице... Хозяйка тихонько подбирается ближе, смотрит.
Мари чиркает спичкой, еще разок пугливо оглядывается, бросает спичку в былье, и только сено и солома вспыхивают, кидается к лазу...
- Помогите! На помощь! Горим! - кричит хозяйка.
Батраки, работницы, хозяин — все сбегаются на сеновал, тут же выстраивается живая цепочка, из рук в руки предаются ведра с водой. И Мари Тааде тоже стоит в этой цепи и деятельно помогает тушить пожар. Огонь перекидывается с сена на крышу, загорается сухая дранка. Чердак, набитый травой и соломой, заполняется удушливым дымом. Однако ценой огромных усилий пламя все же удается сбить.
И тогда хозяйка говорит:
- Мари Тааде, это ты подожгла сеновал!
Девушка поднимает глаза и, невинно глядя на хозяйку, отвечает:
- Нет, я не делала этого!
- Я сама видела! - с побагровевшим от гнева лицом восклицает хозяйка.
- Ты видела? - удивленно переспрашивает Тааде.
Она словно не верит собственным ушам. Потом взгляд ее смущенно опускается вниз, голова медленно склоняется к плечу, и девушка заливается краской. Она пытается глуповато улыбнуться, кусает дрожащие губы и всем своим видом являет растерянность.
- Ты, ты подожгла сеновал! - кричит снова хозяйка.
- Я... - мямлит Мари.
- Зачем ты это сделала? - теперь уже спрашивают батраки.
Но Тааде не знает, что сказать. С виноватым видом стоит она в кругу бушующих людей и молчит. И лишь глупо улыбается и переминается с ноги на ногу, голова склонена к плечу, рыжие волосы всклокочены.
Хозяин, задыхаясь от ярости, подскакивает к ней, хватает за глотку и швыряет наземь, в грязь.
- Чертова кукла! - орет он. - Точно арестант беглый, она мне тут будет по сеновалам лазить и красного петуха пускать! Ну скажи, какое зло у тебя на нас может быть, на меня или на хозяйку? Хоть одно худое слово ты от нас слышала? Или мы обижали тебя, плохо платили? Говори, дрянь такая, зачем ты подожгла хутор?
Девушка медленно поднимается с земли, лицо и одежда ее перепачканы грязью, из носа сочится кровь, она вытирает ее рукой, измазывая пальцы. Все еще странно посмеиваясь, она стоит обреченно — безропотная и тихая.
- Говори же, ну! Говори! - наседают и батраки с батрачками.
Мари Тааде колеблется, на какой-то миг вскидывает глаза, потом шепотом роняет:
- Красные лошади...
- Какие еще лошади? - рявкает хозяин. - О каких таких лошадях ты тут плетешь?! Говори, зачем подожгла хутор?
- Говори! Говори!
Но Тааде не знает, что говорить. Ее толкают, бьют, ругают, таскают за волосы и сваливают с ног, а она, поднимаясь, только утирает юшку и молчит.
- Да она ненормальная! - восклицает хозяин. - Как есть умалишенная! Прийдик, чего ты стоишь? Сейчас же запрягай и скачи за полицией — такую ненормальную девку на хуторе больше оставлять нельзя.
Мари связывают по рукам и ногам и до приезда полиции бросают в грязи. Она не сопротивляется, не причитает, не просит о пощаде — словно бесчувственная деревяшка, позволяет делать с собой все.
Приезжает полиция и составляет протокол. Батраки и батрачки показывают, что Мари была очень хорошей и прилежной девушкой. Даже хозяин и тот угрюмо признает:
- Была, да, очень работящей, стерва. И Библию чтила!
Мари Тааде, ничего не тая, подробно рассказывает о своем поступке. Когда же урядник спрашивает ее о причине поджога, она не отвечает ничего.
Тем же вечером Тааде увозят в поселковую тюрьму, где она проводит ночь, и на следующий вечер доставляют в город. Здесь для Мари настают тяжкие дни. Камера, в которую ее помещают, полна всяких воровок — те тоже налетают на нее стервятниками.
- Зачем подожгла? - глумливо допытывают они, узнав от девушки ее историю.
И начинаются бесконечные путешествия от судебного следователя в тюрьму и из тюрьмы к судебном следователю. Тут-то и выясняется, что Мари Тааде совершена целая серия поджогов. Майксааре, Мяннимыйз, Турбасоо, Охелди... изряден перечень хуторов, пострадавших от огня за годы ее батрачества. Где сгорела жилая рига, где хлев, где амбар или сенной сарай. Повсюду Мари ничем не замечено устраивала пожар, потом сама же помогала его тушить, сама же плакала и впадала в отчаяние.
Длинная череда хозяев и хозяек, работниц и батраков прошла через кабинет судебного следователя, и все они повторяли одно:
- Кто ж мог подумать, что поджигательница — Мари Тааде? Такую прислугу, как она, днем с огнем поискать, уж до того она славная, исполнительная...
Некоторые так и вовсе отказывались верить, что Мари Тааде может быть в чем-то виновна.
- Нет, - говорили они убежденно, - кто-кто, а эта девушка ни при чем. Другой такой честной и набожной, поди, на всем свете нету. Хутор, оно верно, сгорел дотла, все в огне осталось, и скотина, и хлеб, но Тааде в этом ни капли не виновата. Пожар просто случился от трещины в трубе!
Следователь десятки раз задавал девушке вопрос:
- Зачем ты жгла хутора?
Но так и не получал ответа. Мари подробно описывала детали, помнила отчетливо каждый случай, охотно отвечала на любой другой из вопросов, но объяснить мотив преступления не могла.
Тогда ее отправили в госпиталь. Там врачи обследовали ее психическое состояние и дали заключение, что Тааде совершенно нормальна и способна отвечать за свои поступки. Мари Тааде опять перевезли в тюрьму; она сидела, нахохлясь, в углу камеры и обращала к себе самой все тот же жгучий вопрос:
- Зачем жгла?
2.
В один прекрасный день на мызе Вийтоя появился человек по имени Юри Тааде, старый николаевский солдат. Он зашел в харчевню, поговорил о том о сем, но предпочтение отдавал беседе с женщинами. Когда кто-то спросил, что привело его в эти края, Юри Тааде ответил, что он из Вайнвараской волости и что он жил там в волостном доме призрения, однако зачем пришел сюда, сказать не сказал. Немолодой уже человек- лет, наверное, шестидесяти, - он чуть прихрамывал на левую ногу и плоховато слышал. Но подбородок его был тщательно выбрит и грудь увешана орденами и медалями. Очень серьезный, общительный, Юри Тааде не любил зубоскальства и насмешки просто пропускал мимо ушей. Зайдя в харчевню, он немного посидел гостем на общей кухне, а затем взялся помогать женщинам: кормил свиней, чистил картошку, носил воду. И с наступлением вечера не ушел, попросился переночевать на полу у печки.
Лишь на другой день он осторожно завел разговор, мол, нет ли где здесь в округе вековушки, под стать ему?
- Ого, - воскликнули женщины, - вон его, чертяку, что сюда привело! Жениться он надумал, сучок старый!
- Хотелось бы, да, - протяжно вздохнул отставной солдат.
- Ну-ну, - молвили женщины и стали рядить кого бы из девушке ему присоветовать. Но при всем своем добром отношении к солдату им никак не удавалось подыскать ему подходящей невесты. Либо они были все слишком молоды, либо слишком стары. Во всех уголках дома жило обсуждалась эта проблема, не оставались в стороне даже мужчины.
Наконец один из половых предложил:
- А что? Направьте его к соргуской Анне!
- Да ну! - захихикали женщины, - она ведь калика. Сызмала с сумой ходит и умом туповата, а так что ж — вполне здоровая, чистая...
Юри Тааде послушал эти женские пересуды и спросил:
- Кто это — соргуская Анне?
- Нет, ее мы тебе не советуем. Ты все ж таки человек серьезный, заслуженный солдат, так сказать, награды имеешь, пенсию. А она — голь перекатная, бродит по волости, побирается. Кто корку хлеба даст, кто крупы кроху или малость картошки — тем и сыта.
- А где она живет? - поинтересовался старый солдат.
- Ах да мил-человек, - ответили женщины, - зачем это тебе? Разве годится калика тебе в жены? Она ведь немного придурковата или как бы это сказать... А жить она живет возле кирки, в маленькой пасторской бане. Сколько уж ее гонят оттуда, да все никак не выгонят...
- Та-а-ак... - протянул отставной солдат. - Стало быть, соргуская Анне в церковной баньке живет? - И стал прикидывать что-то про себя. В путь он сразу не двинулся, еще покормил свиней, начистил картошки, воды наносил, и лишь когда день начал клониться к вечеру, вдруг исчез.
- Куда подевался этот обходительный солдат? - спрашивали друг дружку женщины.
