Дмитрий Притула - Теплый сентябрь
— Спешил?
— Да, тетя.
— И забыл проездной?
— Да, тетя. И совсем опаздываю. Я в Губине учусь. В английской школе.
Достал? А как же. Скромно одетый парнишка из, конечно же, простой семьи ездит в английскую школу из Фонарева в Губино. И это же видно, что он не сын начальников. Значит, толковый парнишка. И переживает, что опаздывает в школу. Нет, такому пареньку нельзя мешать, ведь это наша надежда, если так-то разобраться.
— Ладно, сиди.
— А мне на следующей выходить.
— Учись.
Он и в метро проник без денежки. А приткнулся к мужику и прошел с ним вместе.
Он нашел больницу — красивое старинное здание с белыми колоннами. Долго искал вход. Почему-то уверен был, что вход там, где колонны.
Но нет, входить надо было со двора, через узкую обшарпанную дверь.
Тетка у входа, худая и невыспавшаяся, даже и не глянула на него.
— Тетенька, как мне пройти в хирургию? — спросил Леша.
Нет, он не ныл и не шмыгал носом. Как-то уж догадался, что все как раз ноют и шмыгают носом и этим тетку сердят.
— Никак, — ответила женщина. — Сейчас не впускной день и не впускное время. Сейчас врачебный обход.
Леша уверен был, что все равно пройдет в больницу, но для верности чуть слез подпустил, причем не на глаза, а в голос.
— Папа здесь на хирургии. А я из другого города, — сказал он тихо.
Это, понятно, заинтересовать тетку не могло.
— Папу ударили ножом. Он исполнял свой долг. И тяжело ранен.
— Милиционер, что ли? — это было уже ничего, и тетка заинтересовалась.
Но Леша не знал, у милиционеров своя больница, или они лечатся где и все.
— Нет, он просто смелый. Он шел с работы, а хулиганы напали на женщину. И он ее защитил. А теперь ранен.
— Пропуск есть?
— Он у мамы. Я учусь во второй смене. А папа просил зайти.
То есть получалось ничего: отец герой, хочет видеть сына, но не может этого сделать, так как сын учится во второй смене.
— Только быстро, — сказала женщина. — Как пройти знаешь?
— Нет.
— Прямо по коридору. Потом налево. Упрешься в тупичок. Будет лестница. По ней вниз. Там хирургия.
Он шел длинным коридором с низкими потолками. Такие коридоры он видел в кино, когда показывают бомбоубежища. Он прошел, как велела тетка — налево, тупичок, вниз, дверь с надписью «Хирургическое отделение».
Тихо вошел. Снова длинный коридор, но он был залит лампами дневного света. И заставлен койками. Леша подошел к медсестре.
— Ты чего шляешься? Сейчас обход.
Леша сказал, кого ему надо.
— Только на минутку, — ныл он. — Я ведь издалека. Надо, чтоб он на доверенности расписался. Деньги за него получить. Семья-то большая, и надо что-то кушать.
— Подожди за дверью, — сказала медсестра. — Он в палате.
Леша отошел к двери и там сиротски переминался.
Тут и появился дядя Юра, сухой и жилистый, с курчавыми рыжими волосами и белым, неподдающимся загару лицом. Он был в полосатой почти новой и почти шелковой пижаме. И он обрадовался Леше, он обнял и прижал его к себе. Потом протянул узкую, сухую и сильную руку и они дважды тряхнули сцепленными ладонями — так они всегда здороваются.
— Как дела, дружище? Как школа? Зарядку делаешь? — Ну, это он спрашивал, как все взрослые, когда нечего спросить.
Правда, вид у дяди Юры был виноватый. Он у него и всегда виноватый, когда дядя Юра разговаривает с Лешей. Оно и понятно: приходит, к примеру, из плаванья, приезжает к Леше, но ведь это же чтоб забрать с собой его мать. Может человек в этом случае чувствовать вину? Да, может, если он не вполне стервозный.
— Да, ты чего приехал? — спохватился дядя Юра. — Как ты меня нашел? Что-нибудь случилось? Аня заболела?
— Нет, мама здорова. Но она все время боится за ваше здоровье.
Это он все хотел спросить про рану, но не осмеливался, и дядя Юра его понял.
— Все нормально, дружище, — он расстегнул пижаму, и показал на марлю, приклееную к груди. — Заслуженный партизан, верно?
— А мама боится, — тихо сказал Леша. — И совсем не спит.
Это обрадовало дядю Юру, и он потрепал Лешу по загривку.
— Скажи: пусть спит спокойно. Скоро выпишусь, тогда, скажи, и разберемся.
— А еще она боится, что ее в тюрьму посадят. Ну, если вы напишете заявление, — это Леша говорил, глядя на серые немытые плиты пола.
Дядя Юра долго молчал.
— Ты меня считаешь таким гадом? — как-то хрипло спросил он. — И Аня тоже? Так вот передай ей, что моряки друзей не предают. Так и передай.
Он очень разволновался, дядя Юра, на его белом лице даже красные пятна выступили.
— Обидно, — сказал он. — Особенно когда ты к человеку всей душой. А он? Ну, ладно. Особенно обидно, что она боится — накапаю.
И он нервно ходил по площадке перед дверью. Но потом, видать, сообразил, что Леша не товарищ по плаванью, а маленький мальчик.
— Все будет нормально, дружище. Только ты вот передай: дядя Юра никого и никогда не закладывал. Так я и милиционеру сказал. Он приходил сюда. Я, значит, ножом подравнивал ножку стула, рука сорвалась, и я сам себя ткнул, — и дядя Юра ловко показал, как он подравнивал ножку стула, и как ударил себя — он даже глаза закатил, когда нож вонзился в грудь.
— И он поверил? — спросил Леша.
— А им какая разница? Кому охота лишнее дело на себя вешать. Я так тебе скажу, дружище, все в жизни бывает. Даже и надоесть люди могут друг другу. Могут даже и дел наделать в это время. Все бывает. Как говорится, милые ссорятся — только тешатся. Но надо же человеком быть. Как же можно думать, что вот я накапаю? Не понимаю.
Как ни относился прежде Леша к дяде Юре, как ни сердился, что вот мама уезжает к нему, оставляя детей одних, сейчас он разом все простил дяде Юре. А потому что — хороший он мужик. Хороший, да и все тут.
Тут выглянула медсестра и велела дяде Юре идти на обход.
— Ты подождешь меня, дружище?
— Нет, мне надо ехать.
— Ладно, двигай. А я сейчас потребую, чтоб меня выписали. И сразу к вам. Дома и разберемся. И скажи маме, чтоб пирог испекла. Ну, скажи, устроим праздник. Так и скажи.
Когда ехал в электричке, очень неплохо чувствовал себя. А спасителем семьи. Сейчас приедет домой, обрадует маму, и все будет нормально, как и прежде.
Он приклеился лбом к прогретому солнцем стеклу. Мелькали дачные домики, шлагбаумы переездов, горящие красным и желтым леса, и над всей землей стоял теплый ослепительный сентябрь.
