Андрэ Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго
30 июня 1875 года:
"У меня было странное явление внезапной потери памяти. Оно длилось около двух часов..."
Он изнурял себя также литературной и общественной деятельностью: издал "Историю одного преступления", которую считал более актуальной, чем когда-либо, поддерживал кандидатуру Жюля Греви, выступал с красноречивой хвалой Вольтеру на празднествах по случаю столетия со дня его смерти, председательствовал на международном литературном конгрессе. Это было слишком много даже для Титана. В 1878 году, в ночь с 27 на 28 июня, в ужасную жару, после обильного обеда и яростного спора с Луи Бланом по поводу торжеств в честь Вольтера и Руссо, у него случилось легкое кровоизлияние в мозг - речь стала затрудненной, движения неверными. Но он быстро пришел в себя и уже на другой день, несмотря на уговоры, всех домашних, хотел было отправиться к Alba на набережную Турнель. "Дорогой мой, любимый мой, - писала ему Жюльетта в пятницу, 28 июня в семь часов вечера, - ты мне показался... несколько утомленным..." Два доктора - Алике и Сэ, - с тревогой наблюдавшие за ним весь день, дали ему понять, что впредь он должен отказаться от всяких плотских радостей. "Но, господа, наивно сказал Гюго, - согласитесь, что природа должна была бы предупредить!" Бавкида-Жюльетта умоляла его поскорее уехать на Гернси, он в конце концов сдался, и 4 июля они уехали.
На острове он быстро оправился. Но алчные нимфы продолжали ему писать через посредничество Поля Мериса. Жюльетта, которая на этот раз жила в "Отвиль-Хауз", видела, как после получения почты Гюго рассовывал по карманам конверты. В своих ежедневных "писулечках-каракульках" она заклинала его соблюдать свое достоинство.
20 августа 1878 года:
"Гордое преклонение души моей перед тобою относится к божественной твоей сущности, а вовсе не к грубому идолу животной любви и циничного распутства, которым ты не можешь быть. Твоя ослепительная всемирная слава озаряет и твою личную жизнь. Заря твоей жизни была чиста, надо, чтобы ее сумерки были достойны уважения, были священны. Ценой оставшихся мне дней жизни я хотела бы уберечь тебя от ошибок, недостойных твоего гения и твоего возраста..."
Он дулся, отвечал резко и дал ей прозвище классная дама. Но как она может, спрашивал он, принимать всерьез письма "сумасшедших истеричек"? "Я чувствую, что моя душа неразрывно связана с твоей душой", - писал он ей. Но Жюльетта, ожесточившаяся, униженная, раздраженная, проявляла тогда "особую озлобленность". "Для нее все становилось предлогом для ссоры, даже на Гернси, - говорит Жуана Леклид, жена секретаря Виктора Гюго. - Эта женщина, которая пошла бы на смерть ради него, с каким-то удовольствием наносила ему булавочные уколы... В результате этих вечных ссор больной поэт находился в нервном, раздраженном состоянии и изливал его на близких к нему людей... Однажды утром произошло крупное объяснение по поводу письма, присланного их бывшей горничной. Госпожа Друэ вскрыла письмо, засим последовали слезы и скрежет зубовный... Едва все стихло, разразилась новая буря по поводу "мешочка", обнаруженного в тайнике рабочего кабинета, куда госпожа Друэ частенько вторгалась и все переворачивала там вверх дном".
В "мешочке", помеченном инициалами "В.Г.", лежало пять тысяч франков золотом. И тут вопрос поставлен был весьма грубо: "Для оплаты каких любезных услуг предназначались эти пять тысяч франков?" В другой раз поднялся страшный шум по поводу записных книжек пятилетней давности, найденных в каком-то углу и содержавших в себе имена женщин. Последовали слезы, упреки, ссора... А как-то раз вечером Гюго для потехи пошел прогуляться по улице Корне, которая на Гернси отведена была для продажной любви. "Госпожа Друэ устроила своему другу яростную сцену и заявила нераскаянному грешнику, что она решила расстаться с ним и что решение ее бесповоротно". Уеду в Иену, говорила она, доживать свой век около племянника Луи Коха и троих внучатых племянников. В октябре она все еще колебалась, ехать ли ей с Гюго в Париж, предлагала его свояченице Жюли Шене, остававшейся хранительницей "Отвиль-Хауз", разделить с ней ее одиночество. Но все же 9 ноября престарелые любовники вместе отплыли на пароходе "Диана".
Мерис снял для них на авеню Эйлау дом N_130, особнячок, принадлежавший княгине де Люзиньян. Супруги Локруа с Жоржем и Жанной поселились рядом - в доме N_132. Жюльетта, которой полагалось для приличия жить на своей половине, вскоре, однако, перебралась на третий этаж, в комнату, соседнюю со спальней Виктора Гюго, где стены были обтянуты узорчатым штофом вишневого цвета, где стояла кровать эпохи Людовика XIII с витыми колонками, шифоньер, увенчанный бюстом, символизирующим Республику, и конторка, за которой он мог писать стоя. Но, по правде говоря, со времени своей болезни он больше почти не работал. Заботами учеников ежегодно выходили прекрасные сборники его стихов: в 1879 году - "Высшее милосердие", в 1880 - "Религии и Религия", "Осел", в 1881 - "Четыре ветра духа", в 1882 - "Торквемада", в 1883 - последний цикл "Легенды веков". Литературный мир, полувозмущаясь, полувосторгаясь, дивился столь плодовитой старости. А фактически все эти стихи были написаны раньше.
Со времени отступничества Алисы Локруа госпожа Друэ, хоть и была очень больна, играла роль полновластной хозяйки дома - трудную роль для изношенного организма старой женщины. Звонок за звонком, посетители, званый обед за званым обедом, "не считая объяснений в любви, которые падают густо, как мартовский град". Гюго возложил на Жюльетту и Ришара Леклида обязанность распечатывать все письма, поступающие на авеню Эйлау, - сделал он это для того, чтобы избавиться от неприятной повинности разбирать почту и к тому же внушить доверие своей беспокойной подруге. Но тайная корреспонденция поступала к нему через Поля Мериса.
При поддержке Локруа, который встряхивал иногда Великого Старца, Жюльетта добилась полного его разрыва с Бланш. Женщину эту запугали, сказав ей, что Виктор Гюго может внезапно умереть в ее объятиях, уверили Бланш, что она убьет старика, если не расстанется с ним. Жюльетта дала ей от имени Виктора Гюго сумму, необходимую для покупки книжной лавки, посоветовала выйти замуж и обещала добиться для нее прощения госпожи Ланвен, которая со времени гернсийского скандала не желала видеть его виновницу.
Некий служащий, Эмиль Рошрей, посвященный в тайны Бланш и поклонник ее красоты, пожелал дать свою фамилию этой девушке с тремя именами. Он был красив, обладал романтической и интеллигентной наружностью. Бланш он знал со времени ее приезда на Гернси, она рассказала ему о своих несчастьях; он предложил жениться на ней гражданским и церковным браком. Покинутая, павшая духом, разочарованная женщина согласилась.
Второго декабря 1879 года состоялась их свадьба - в мэрии XX округа и в церкви Иоанна Крестителя. Со стороны невесты свидетелями были два ее соседа - парикмахер Пьер Моро и колбасник Базиль Моро; свидетелями со стороны жениха были его родственник Констан Рошрей и сослуживец Адриен Борне. Никто из семейства Ланвен не присутствовал на двойной церемонии бракосочетания, но вдова Рошрей, госпожа Виктория Ларше, дала согласие на брак ее сына с Бланш.
Записная книжка Виктора Гюго, 17 декабря 1879 года:
"Б. (Бланш) вышла замуж. Свадьба состоялась 2 декабря в Бельвиле. Я узнал это из письма с извещением..."
В супружеском союзе у Alba родилась дочь Эмили, а затем два сына - Жорж и Луи; Бланш не нашла счастья в браке с Рошреем. "Впав в глубокое уныние, она забросила и свою семью, и свою торговлю".
Бланш удалили, но на ее место быстро нашлись заместительницы. В семьдесят восемь лет Гюго тайком переписывался с Жанной Эслер, с девицей Адель Галлуа и с "Леони де Витрак, вдовой Лесажа, которая жаждет наследовать мне и не требует, кроме стола и постели, никакого вознаграждения, - иронически писала Жюльетта. - Она поэтесса, она обожает тебя, и прочее, и тому подобное... Надеюсь, миленький мой великий человек, что ты перестанешь неосторожно привлекать к себе эту даму... Обжегшись на молоке, дуешь на воду, - истерзанное сердце боится новых ран. Прежние раны еще так сильно кровоточат у меня, что я не могу быть к этому равнодушной, но, как бы ни соблазняла тебя такая особа, умоляю избавить меня от тревоги, которую это мне внушает..."
На долю возлюбленной с высокой душой все же выпало несколько последних, больших радостей. В сентябре 1879 года она сопровождала своего любимого в Вилькье и была очень польщена тем, что ее принимало у себя семейство Вакери. Однако она не пошла с Виктором Гюго на кладбище. Правда, он и не предлагал ей этого. Пожалуй, и сама Жюльетта, исполнившись угрюмого смирения, сочла неприличным посетить вместе с ним могилу Адели. Это вполне можно предположить, да и в ежедневной ее записке Виктору Гюго заметна тайная горькая ирония.
Жюльетта Друэ - Виктору Гюго, Вилькье, 13 сентября 1879 года:
"Я не посмела попросить, чтобы ты взял меня с собою в свое паломничество, но жертву, принесенную мною ради жалких приличий, я восполнила молитвой перед Богом за упокой души дорогих тебе усопших. Если ты разрешишь, я перед отъездом из Вилькье схожу на кладбище, помолюсь там под открытым небом и преклоню колена перед священными могилами в знак того, что я глубоко чту память твоих близких и вечно буду благословлять их. Я пойду на кладбище лишь с твоего согласия, так как ни за что на свете не хочу нарушить установленные правила благопристойности внешним проявлением высокого чувства, которое питаю в душе к дорогим тебе людям, ушедшим из жизни".
