Антоний Оссендовский - Ленин
– Никого нет! – произнес он спокойным голосом, глядя на профессора.
– Никого? Пока что… не придут. О! Они никогда не простят и придут… – шептал Остапов.
Умолк и немного погодя начал говорить, не глядя на сидящего перед ним Ульянова:
– Иуда предал Христа, любя его, но утративши веру в него, как в настоящего Мессию. Взял за его голову тридцать серебряников, чтобы показать целому свету, что больше не достоин быть простым смертным. Даже вернул эти серебряники sanhedrynowi. А позже пришли к нему маленькие, проворные, злобные бесы… начали смеяться, тормошить, глумиться… Отмахивался он от них, а они шептали: «Иди на гору, где над обрывом растет сухое дерево!». Повторяли ему это целый день, целую ночь и еще в течение целого дня. Пошел и уселся под деревом, глядя на желтую равнину и на мутную далекую полоску Иордана. Тогда возникло перед ним и ожило лицо Христа; посиневшие, желчью и уксусом напоенные уста пошевелились и шепнули: «Предатель, предал Бога своего». Иуда завязал петлю из повязки веревочной и повис над обрывом… Как жертвоприношение совести. Совести!
Протер глаза и выпил рюмку водки. Зыркнул бессмысленным взглядом по темным углам и шептал дальше:
– Теперь ко мне прилетают эти бесы… Проворные, сверкающие огоньками и здесь, и там. После них встают во мгле… пять виселиц… а на них повешены Пестель, Рылеев, Бестужев, Каховский, Муравьев… все, которые хотели исправить антихристово безумство Петра. Россию спасти, освятить, поднять. Смотрят на меня ужасным взглядом, ненавидящим, и кричат опухшими губами: «Предатель! Предатель!». Так как это я подчинился куратору, покорно выслушал выговор и за серебряники молчу о святых мучениках. Молчу, как предатель, как трус… О-о! Идут уже, идут! Видишь?
Владимир с трудом успокоил профессора, помог ему переодеться и вывел из дому. Долго ходили они, молча, а когда Остапов полностью отрезвел, пошли к Ульяновым.
Юноша шепнул матери о происшествии и отдал профессора под ее опеку. Остапов провел ночь во флигеле вместе с молодыми Ульяновыми, а назавтра Мария Александровна написала письмо семье профессора, советуя, чтобы кто-то приехал и взял на себя заботу о больном.
Двумя днями позже в квартире Остапова появилась сестра профессора – Елена, шестнадцатилетняя девушка. Через месяц приехал отец – старый военный врач.
Профессор медленно выздоравливал и приобретал душевное равновесие. Не получил только обратно уже никогда ни прежнего спокойствия, ни свободы. Вел однообразную серую жизнь учителя, день ото дня, от чина к чину, от ордена к ордену. Не радовало его это и не будило никаких воспоминаний. Стал равнодушным ко всему, как столько других под этой смертельной тишью, отравленной правлением Александра III – царя, любящего покой, покой кладбищенский.
Глава V
Перед праздниками Рождества Христова господин Ульянов получил новое назначение. Стал директором всех народных школ. Начал он свою работу с посещения учебных заведений во всей области. Воспользовавшись рождественскими каникулами, он забрал с собой Владимира.
Путешествие совершали на почтовых санях, углубляясь порой в редко посещаемые места, где среди лесов таились поселения без церквей и школ, без врачей и властей.
Владимир помнил из лекций Остапова, что весь регион Казанский представлял собой некогда могучее, высокоразвитое Государство Булгарское, после которого не осталось ничего, кроме названия реки Волги. В этот край в XIII веке попали татары, гоня перед собой многочисленные племена, увлеченные монгольской волной, мчащейся на Запад из глубин Азии. Остатки этой орды встречал теперь Володя; были это вотяки, мещеряки, черемисы, чуваши, мордвины, рядом с татарами и русскими крестьянами. Темный муравейник людей, различающихся между собой одеждой, верой, обычаями и суевериями – первобытными, порой мрачными и кровавыми.
Между поселениями, заселенными туземцами разных племен, преобладала непримиримая вражда. Русские презрительно поглядывали на прежних завоевателей, называя их «татарва» или «белоглазая чудь»; те, со своей стороны, отвечали взаимной ненавистью. Одиночный татарин или вотяк не мог безопасно пройти через русскую деревню; крестьянин-великорос не отважился бы ехать без товарищей вблизи чувашской деревни или черемисской. Споры и стычки возникали даже перед церковью после законченного богослужения или между детьми в школе.
Ульянов стал свидетелем весьма интересного и поучительного зрелища.
Они отдыхали в маленькой деревне, ожидая обеда и свежих лошадей. Юноша пошел на реку, так как издалека заметил большое сборище людей. Маленькими группами тянулись они на середину замерзшей реки, устремляясь от деревень, расположенных на двух противоположных берегах.
Над обрывом стояла толпа баб и детей. Крестьянки рассказали Владимиру, что две разделенные рекой деревеньки проводят долго длящийся спор о луге на острове, и, стало быть, решили закончить дело генеральной битвой.
Начали они ее с мерзких ругательств и проклятий, после чего начали биться маленькие ребята; после них – подростки. Продолжалось это, однако, недолго, так как всю эту мелюзгу смели толпы молодых и старых крестьян, бросающихся в вихрь битвы.
Борцы вооружались, зажав в руки камни и обмотавши кулаки толстыми ремнями, как это некогда делали гладиаторы. Наиболее крупные мужики, от которых зависел окончательный успех, размахивали длинными тяжелыми жердями или даже дышлами телег. Стычка продолжалась недолго, так как жители вотяцкой деревни отступили перед смелой атакой татар с противоположного берега. На снегу осталось несколько раненых, а может, и убитых; кровь, словно пурпурные маки, расцвела на льду.
Ульянов думал над тем, каким способом можно было бы привлечь всех этих ненавидящих взаимно туземцев, принадлежащих к угро-финской и монгольской расам, к общей цели. Знал, что было это мечтой, которую безотчетно обманывала партия «Народ и Воля».
– Здесь нужно столько лозунгов, сколько есть племен! – шепнул он с дерзкой усмешкой на зарумянившемся от мороза лице.
В больших деревнях действовали уже недавно основанные народные школы. Владимир с интересом приглядывался к учителям и учительницам.
Заслуживающая доверия их часть спокойно встречала нового директора. Этим людям нечего было скрывать. Те же самые, что в гимназии, учебники, рекомендованные церковью и властью, та же самая программа, оглупляющая и обманывающая. Однако же большинство учителей, как это сразу заметил наблюдательный юноша, не имело чистой благонамеренной совести. В разговоре с директором были они недоверчивы, осторожны, сдержанны. В их глазах легко можно было прочесть недоброжелательность к представителю власти.
Господин Ульянов, однако, этого не замечал. Все на первый взгляд было в порядке. Слушал равнодушные жалобы на плохое обзаведение, нужду, о нежелании населения иметь школу и даже о враждебности к учебе и учителям; это не входило в сферу его деятельности, об этом должны были думать центральные власти. Он был ответственным за надзор, чтобы все происходило согласно инструкции. Он совершал объезд, удовлетворенный и спокойный, не подозревая даже, что в сундуках народных учителей лежат старательно замаскированные брошюрки, написанные «народовольцами», расправляющимися с историей Святой Руси смелее, чем должностные «платные» ученые.
Молодой Ульянов возвращался домой с тяжелым сердцем. Понял, что народ не является монолитным потому, что поделенный на враждебные племена, подчиняется местному патриотизму и не знает общих стремлений и начал. Видел бездонную пропасть между деревней и городом, между крестьянством и интеллигенцией, которую крестьяне не понимали и не любили, так как была она для них или воплощением власти, или чем-то дьявольским, со всем ее познанием, наукой и чужими обычаями.
«Только Чингис-хан или другой великий захватчик мог бы дать с ними себе совет! – думал Владимир. – Кровавая рука гнала их совместно на покорение мира, провожая к желательной для себя цели. Ничего с того времени не изменилось, стало быть, и теперь нужен только новый хан или наш российский дерзкий, грубый анархист – Петр Великий, новатор-мечтатель, с толстой палкой в сильной руке!».
О своих ощущениях юноша обстоятельно рассказал в доме Остаповых. Любили его там все и называли ласково «Волей». Впервые услышал он это имя из уст маленькой золотоволосой Елены и, не зная почему, покраснел до ушей.
Старый доктор Остапов с изумлением слушал рассказы серьезного Воли, говорящего как взрослый человек со сформировавшимися взглядами. Логика, ясная, без преувеличения и порывов мысль, прямая и сильная диалектика заставляли старого доктора задуматься. Порой, думая об этом, формулировал свои впечатления таким образом: «Ни мое поколение, ни ровесники сына не имели такой строгой, ясной и смелой мысли. Га! В жизнь входит молодая генерация, совершенно для нас невозможная. Может, она окажется в состоянии не только строить блестящие дома на глиняных фундаментах, но также существенно соорудить что-то великое и вечное – пирамиду российского Хеопса, например!».
