Мартти Ларни - Памфлеты, фельетоны, рассказы
Барышня Улпукка любила своего Бена и понимала его слабости. Бен в первый же день проявил свои раздражительные замашки. Отпрыск знатного и несколько дегенерирующего рода, он измывался над любой формальностью, точь-в-точь как великий Гаргантюа, которого ограниченная схоластика средневековья наталкивала на небольшие безумства. Бен, подобно Гаргантюа, следовал заповеди циников: естественные вещи не постыдны! У Бена была особенно непреодолимая страсть поливать все вокруг себя. С очаровательным блеском в своих карих глазах он поливал ночные туфли, подушки, пуфы, ковры, боты, пороги, низ дивана и ветхую иллюстрированую библию, лежавшую на нижнем ряду книжной полки его деликатной подруги жизни.
С течением времени Бен фон Гравенштейн стал обладателем своего собственного фонарного столба, подле которого он задерживался раза два в день. Три года он пользовался этой привилегией налогоплательщика, а затем отцы города в сто первый раз изменили планировку Хельсинки: столб был убран, а на его месте поставили киоск, где продавались сосиски. Бен был подавлен. Задержанная условная реакция в такой мере сказалась на его благополучии, что барышня Улпукка встревожилась не на шутку: как бы дорогой друг жизни не впал в болезненную депрессию. Барышня Улпукка обратилась к муниципальному совету города Хельсинки с просьбой приобрести ненужный фонарный столб. Просьба ее была удовлетворена с условием, что она не водрузит его перед зданием парламента или возле памятника маршалу Маннергейму, а где-нибудь в парке и лучше всего - поближе к детским песочным ящикам, где и другие четвероногие города отдавали дань природе.
Вчера, когда я рассказывал барышне Улпукке о том, что в Нью-Йорке в марте состоялась гигантская выставка платья благородных комнатных собак, она крайне заинтересовалась:
- Такую выставку следовало бы устроить и нам в Хельсинки. Просто позор, что в Финляндии не следят за развитием моды большого света...
Около нас появилась маленькая девчурка, которая стала гладить взъерошенную голову Бена фон Гравенштей-на. Но барышня Улпукка отстранила ее, раздраженно воскликнув:
- Не тронь ее грязными руками! Тебя не воспитывали, что ли?
Затем барышня Улпукка снова повернулась ко мне и продолжила:
- Не находите ли вы, что родителям следует лучше воспитывать своих детей?
Голоса петухов
Туристы, а отнюдь не природа, создали климат Флориды. Когда в северных штатах наступали заморозки, под солнцем Флориды появлялись первые туристы. Были среди них и такие, кто-нахватал больше, чем был способен промотать, однако преобладающую часть составлял честный народ, оплачивавший свою поездку и двухмесячное пребывание в каком-нибудь туристическом отеле в кредит. Жизнь без-забот требует, чтобы у-человека было долгов больше, чем денег... Сладкая иллюзия всегда больше по душе, чем горькая действительность.
Профессор Сэм Харрисон прибыл во Флориду не спасаться от зимы, а руководить кафедрой. Будучи естествоведом, он крайне редко пуделял внимание переменам погоды и людям. Следовательно, туристы не нарушали его душевного покоя, хотя и вызывали некоторые нарушения в гармонии самой природы: вспугивали птиц и бабочек - обитателей чащ и зарослей, превращали заповедники в закусочные под открытым небом. Скамейки в парках становились кафедрами любви, а песчаные отмели - шумными базарами.
Сэм Харрисон был плутишкой среднего возраста, который, верил в человечность, но,, однако, больше доверял животным; Редкая- шевелюра обрамляла его лысый череп, подобно венку, сплетенному из конского волоса; глаза его были маленькими и живыми, рот широким и скептическим, в верхней челюсти торчали вставные зубы. Современная типология, несомненно, отнесла бы его к лептосомам или астеникам. Все в нем чудилось вытянутым, туловище и ноги были тощими, плечи покатыми, руки тонкими и костлявыми, грудная клетка продолговатой и плоской. Он был несколько робким, временами нервозно-взвинченным, большим любителем природы и книг.
Столь тщательные приметы могут показаться читателю лишними. Однако перечень их необходим, так как если вам когда-нибудь доведется застать его в вашем саду, ловящим полевых мышей, или в зоопарке, беседующим с животными, то, ради бога, не зовите полицию или врачей, Сэм Харрисон абсолютно безвреден. Он не страдает ни шизофренией, ни клептоманией, не склонен к насилию и не пристает к замужним женщинам. Если он окажется чуть хромым, то это объясняется чересчур тесной обувью, если же он будет нервно подергивать ресницами, то это лишь признак застенчивости. Если он попросит вас подать ему несколько монет на еду, не отказывайте, ибо значит, он действительно голоден, а если скажет, что погода прекрасная, то поддакните ему, даже если идет дождь, ибо уже одно ваше согласие отвлечет его от противоречий внешнего мира.
Итак, Сэм Харрисон прибыл во Флориду не для развлечения, а ради честного труда. Его избрали профессором университета Шантана, существовавшего на пожертвования и на доходы с благотворительных базаров. Его специальностью была речь животных, и особенно фонетика птиц, о которой он написал немало научных трудов. Будучи единственным соискателем, он был принят, но, прежде чем вверить ему благородную миссию преподавателя, ректор университета Микс пожелал побеседовать с ним наедине.
- Мистер Харрисон, как прикажете величать вас - профессором или доктором? - поинтересовался ректор, который был обязан своим постом тому, что его отцу принадлежало несколько нефтяных источников в Техасе.
Сэм Харрисон взглянул в глаза своему молодому начальнику и сухо ответил:
- Называйте как угодно. Жена, бросившая меня с полгода тому назад, обычно звала меня "идиотиком".
- Но я еще не знаком с вами настолько близко, - откровенно и, как обычно, невпопад ответил ректор.
- Называйте пока хоть доктором, - усмехнулся Сэм Харрисон, углубившись в слушание птичьих голосов, Доносившихся из открытого окна.
- Гуси! - воскликнул он вдруг.
- Ошибаетесь, - возразил ректор. - Это наш попугай. Он пытается подражать пению моей жены.
- Прошу прощения, - смущенно пробормотал Сэм Харрисон. - Ваш попугай заинтриговал меня. У него своеобразный голос. Как вы, наверное, заметили, я мгновенно определяю разницу между музыкальной и логически-грамматической структурами языка. Язык вашего попугая - выразитель душевных переживаний. Уже в этом отношении обе функции языка проявляются по-разному...
Ректор Микс шагнул к окну, так как снаружи вновь послышалось пение. Внезапно захлопнув его, он сказал:
- Я в свою очередь прошу извинить меня. Я ошибся... Это пела моя жена...
Чтобы выйти из неловкого положения, он предложил естествоведу сигарету и переменил тему разговора.
- Вы сказали недавно, что жена бросила вас. Значит, вы разведены?
- Да, разведен.
- Каким по счету был этот ваш брак?
- Первым.
Ректор сделал пометку в своей черной записной книжке и продолжал:
- Стало быть, первым. Что послужило причиной развода: измена, душевная черствость, взаимные претензии или любовь к разнообразию?
Сэм Харрисон был поражен и ничего не ответил. Ректор продолжал:
- .Мои вопросы могут показаться странными, но по уставу нашего университета я обязан составить доскональную картотеку о прошлом преподавателей. - Итак, говорите прямо, что было причиной вашего развода?
- Это долгая история, - ответил упавшим голосом профессор. Он углубился в свои невеселые воспоминания и, не торопясь, рассказал следующую историю, которая обыденна до слез:
- Три года назад я ведал кафедрой речи животных и анимальной фонетики во всемирно известном частном университете Кингстаун, на учебу в котором принимали только тех студентов, кто не был годен на что-либо иное. Будучи холостяком, я проводил свой досуг за штопкой носков, стиркой белья и приготовлением пищи, пока не смекнул, что нет смысла утруждать себя тем, что можно вывезти на другом. Так я нанял домработницу, молодую, здоровую деревенскую девушку Розу Питт, зубы и прошлое которой были безукоризненны. Она успела прослужить у меня полгода, пока ее не приметил один мой коллега, который начал восхищаться ее редкой красотой, в полной мере возмещавшей ее неграмотность. Во мне проснулись инстинкты собственника. Я научил Розу читать, писать и кормить рыбок в аквариуме. Года два назад на пляже нашего города был проведен конкурс красавиц, на котором Роза взяла первый приз. В тот же день нас повенчали, а спустя неделю Роза - Петронелла Гаффар (это был ее псевдоним) : отправилась в Нью-Йорк совершенствовать свою красоту в самом знаменитом институте красоты. Потребовалось три месяца, чтобы сделать из нее совершенство, чьи формы удовлетворяли самым изысканным требованиям. Началось ее триумфальное шествие по жизни. Она выходила победительницей многих национальных и международных конкурсов красоты, с ее прекрасного бюста были сняты гипсовые слепки, и один корабль, груженный ими, был отправлен в Европу, а второй - в слаборазвитые страны Африки. Ее фотографии продавались в аптекарских магазинах, в пассажирских самолетах, на благотворительных церковных базарах. Ежедневно она получала пять тысяч писем от своих поклонников и две тысячи от завистников. Кинокомпании жали на нее, как сапог на больную мозоль, а парфюмерные фабрики наполнили все мои аквариумы духами. Но затем начались неудачи. В один прекрасный "день некий специалист по красоте заявил, что Роза - Петронелла чересчур полна. В Голливуде пошла мода на худеньких женщин, и женская грудь была заново нормирована. - Мы спешным порядком уехали в Калифорнию купаться, и там-то нас постигло несчастье: Роза - Петронелла забыла надеть пляжные туфли, и дамы и мужчины высшего света могли наблюдать ее обнаженные ступни. И - о боже! - на левой ноге Розы Петронеллы с рождения не хватало одного пальца: их было всего четыре. Правда, на другой ноге их было общепринятое количество, но каждый из них украшала бесформенная мозоль - детище чересчур тесной обуви.
