Джон Пассос - 42-я параллель
- Читал "Эппил ту ризн"? (*31)
- Скажи, ты не из социалистов?
- А то как же. Я работал у дяди в типографии, пока процентщики не выжили его из дела за то, что он стоял за стачку.
- Ну? Вот здорово. Лапу, дружище. Представь, я ведь тоже. Слушай, Мак, сегодня для меня счастливый день. Не часто встретишь понимающего человека.
Они вышли из буфета с пачкой газет и расположились в сторонке под большой сосной. Поднялось и пригрело солнце, большие беломраморные облака плыли по небу. Они лежали на спине, положив голову на красноватые корни, одетые корой, словно крокодиловой кожей. Несмотря на ночной дождь, хвоя под ними была сухая и теплая. Перед ними, сквозь заросли и просветы горелого леса, на плешинах которого уже пробивались бледно-зеленые побеги, проходила одноколейная дорога. Жадно листая, они читали газеты недельной давности и обменивались мнениями.
- Может быть, начнется в России - это ведь самая отсталая страна, и народ там угнетен, как нигде... У нас на мельнице работал один русский, образованный парень, бежал из Сибири... Я часто с ним толковал... Вот он так и думал. Он говорил, что социальная революция начнется в России, а потом распространится по всему свету. Славный был парень. Он, должно быть, у себя там большие дела делал.
- А Дядя Тим думал, что начнется в Германии.
- Начиналось бы прямо у нас, в Америке. Мы уже многого добились... Нам остается только стряхнуть тузов.
- Дядя Тим говорил, что нам в Америке слишком хорошо живется... что мы не знаем по-настоящему ни угнетения, ни нужды. Он был раньше фением у себя в Ирландии до переезда сюда. Вот почему и меня назвали Фениан... Отцу это не больно нравилось. Он был у меня не очень-то ярый.
- Маркса читал?
- Нет... а хотелось бы.
- Я тоже не читал, а вот "Взгляд в прошлое" Беллами прочел, после этого я и стал социалистом.
- А ну-ка, расскажи, я только было начал читать его перед уходом из дому.
- А это об одном парнишке, который уснул и проснулся в 2000 году, - и социальная революция уже произошла, и все вокруг уже по-социалистически: нет ни тюрем, ни бедности, и никто сам на себя не работает, и никто не может изловчиться и стать богатым купонщиком или фабрикантом, а рабочему классу очень хорошо живется.
- Вот я так и думал... ведь это рабочие все делают, им и должно все принадлежать, а не этим бездельникам.
- Только б разделаться с капиталистической системой, и с трестами, и с махинациями Уолл-стрита - все бы так и было.
- Ну?
- Конечно, надо только, чтобы объявили всеобщую стачку и рабочие отказались работать на хозяйчиков... Право слово, если бы только все поняли, как это чертовски легко. Но большие тузы держат в руках все газеты и не допускают рабочих к знанию.
- Я знаком с печатным делом, здорово работаю на линотипе... Черт возьми, может быть, когда-нибудь пригодится.
Мак встал. Его так и подмывало. Облака прикрыли солнце, но внизу, вдоль железнодорожного пути, тощий перелесок весь искрился на солнце золотисто-зеленым блеском молодой березовой листвы. Кровь в нем словно огнем охватило. Он стоял, расставив ноги, и смотрел вдоль железнодорожного пути. Далеко, на повороте, показалась дрезина с путевой командой крошечное пятно коричневого с темно-синим. Он смотрел, как оно приближалось. Красное пятнышко флага мелькало на передке дрезины; оно увеличивалось, ныряя в полосы тени, вырастая и резче выделяясь в пятнах солнечного света.
- Слушай, Мак, если мы думаем тут грузиться, так сейчас нам не надо им глаза мозолить: на этом участке полно дорожных сыщиков.
- Ладно.
Они отошли шагов на полтораста в сторону от дороги, в рощу молодых сосен и березняка. У большого замшелого пня Мак остановился помочиться. Светло-желтая струйка, блеснув на солнце, сразу впитывалась в пористую массу прелого листа и гнилушек. Он был счастлив. Он пхнул пень ногою. Пень был гнилой. Нога прошла насквозь, и легкая пыль, как дым, поднялась от пня и стала оседать на ближайшую осиновую поросль.
Айк уселся на поваленный ствол и ковырял в зубах березовой щепкой.
- Слушай, Мак, ты был на побережье?
- Нет.
- А хочешь?
- Само собой.
- Ну, так двинем оба в Дулут... Я там побуду малость, повидаю старуху понимаешь, три месяца не видались. Потом мы захватим уборку пшеницы, подработаем, а к осени доберемся до Фриско и Сиэтла. Мне говорили, что там, в Сиэтле, хорошие вечерние школы. Я, понимаешь, хочу поучиться. А то ни хрена не знаю.
- Идет.
- А ты в товарный на ходу скакал, на крыше багажных ездил?
- Да нет, ни разу.
- Ну ничего. Ты только смотри на меня и делай то же. Сойдет.
Со стороны полотна послышался гудок паровоза.
- Это проходит поворотом номер третий... Мы его накроем как раз при выходе со станции. И он нас сегодня же доставит в Макино-Сити.
К вечеру того же дня, продрогшие и окоченевшие, они в поисках приюта забрели под навес пароходной пристани в Макино-Сити. Все пряталось за надвигавшимся с озера туманом, пронизанным дождевыми струями. По дороге они купили десятицентовую пачку папирос, и в кармане у них осталось всего девяносто центов. В то время как они обсуждали, сколько им можно потратить на ужин, из конторы вышел пароходный агент - худощавый человек в кожане, с зеленым козырьком над глазами.
- Что, ребята, работы ищете? - спросил он. - Здесь повар из гостиницы, что на острове, искал двух старателей: золото в лохани промывать. Должно быть, биржа но дослала им рабочих рук, а они завтра открывают лавочку.
- А почем платят? - спросил Айк.
- Ну, не думаю, чтобы много, но еда там хорошая.
- Ну как, махнем, Мак? Накопим на дорогу, а потом франтами прикатим в Дулут на пароходе.
И в ту же ночь они на катере отправились на остров Макинак. Там была смертельная скука. На острове стояло множество балаганов с вывесками: "Чертов котел", "Сахарная голова", "Прыжок Любви" и кишмя кишели жены и дети дельцов средней руки из Детройта, Сагино и Чикаго.
Хозяйка гостиницы, серолицая женщина, которую все звали Администрация, заставляла их работать с шести утра и до позднего вечера. Они не только мыли посуду, приходилось пилить дрова, бегать с поручениями, чистить уборные, натирать полы, грузить багаж и выполнять уйму грязной работы.
Женская прислуга была сплошь из старых дев или разоренных фермерш, у которых мужья страдали запоем. Единственным мужчиной был повар, ипохондрический канадец, полуфранцуз, который настаивал, чтобы его называли "мсье шеф"... Вечерами он сидел в своей бревенчатой каморке позади отеля, пил настойку опия и бормотал что-то божественное.
Через месяц, в первую же получку, они завернули свои пожитки в газету, шмыгнули на борт "Джуниаты" и отплыли в Дулут. Билеты поглотили весь их капитал, но они были счастливы, стоя на корме и наблюдая, как уходили в озеро отороченные бальзамином берега и поросшие сосною холмы Макинака.
Дулут; балочные остовы новых построек вдоль пристани, хижины по окрестным холмам, и высокие тонкие трубы, и беспорядочное скопище плечистых элеваторов, и дым заводов - все чернело на фоне огромного желто-розового заката. Айк стремился познакомиться с красивой темноволосой девушкой и не расположен был покидать пароход.
- Да она на тебя и глядеть не хочет, не по зубам кусок, - дразнил его Мак.
- А что ни говори, старуха нам обрадуется, - говорил Айк, спускаясь по сходням. - Я почему-то думал увидеть ее на пристани, хоть и не извещал, что мы едем. Ну, брат, и накормят нас сегодня.
- А где она живет?
- Недалеко. Идем. Ты знаешь, не расспрашивай про моего старика - он, понимаешь, немного стоит. Сейчас, кажется, в тюрьме. Старухе очень круто приходилось, пока она вырастила нас, ребят... У меня ведь еще два брата в Буффало. Но я с ними не в ладах. Мать живет вышиванием, варит варенье, печет пирожные, продает всякую мелочь. Одно время она работала в булочной, но потом у нее разыгрался прострел. Она и сейчас еще была бы видная женщина, если б не эта чертовская бедность.
По грязной улице они свернули вверх по холму. На вершине стоял небольшой опрятный домик, похожий на школу.
- Вот тут мы и живем... Но только почему у нас света нет?
Они вошли в калитку. На клумбе перед домом цвела турецкая гвоздика. Цветов почти нельзя было различить в полумраке, но слышен был их запах. Айк постучал в дверь.
- Вот дьявольщина, в чем тут дело?
Он снова постучал. Потом чиркнул спичкой. К двери был приколот билетик с надписью: "Продается", подписанный комиссионером по продаже домов.
- Чудеса... Она, должно быть, перебралась куда-нибудь. То-то она и не писала мне больше двух месяцев. Уж не заболела ли?.. Спрошу-ка у Беда Уокера.
Мак присел на деревянную приступку и ждал. В облаках, на которых еще теплился розоватый отблеск заката, был просвет, и взгляд его потонул в пустой черноте, полной звезд. Запах гвоздики щекотал ему нос.
Он почувствовал, что голоден. Тихий свист Айка привел его в себя.
- Идем, - хрипло сказал тот и быстро зашагал под гору, втянув голову в плечи.
