Коллектив авторов - Любовь по-французски
Впрочем, Фердинанд быстро старел; у него появился ревматизм; к сорока годам всяческие излишества обратили его в руину. Помимо своей воли он остепенялся год от году.
После работы над «Озером» супруги приняли решение работать всегда вместе. Правда, они еще скрывали это от посторонних, но, затворившись в своей мастерской, они работали вдвоем над одним и тем же полотном – создавали картину сообща. Фердинанд с его мужским талантом был инициатором, организатором – он выбирал сюжет и намечал общие контуры картины. Адель была исполнительницей, ее чисто женский талант уступал ему место там, где необходимо было проявить мощность и напряженность.
Первое время Фердинанд оставлял за собой большую часть работы; из самолюбия он позволял жене помогать ему только в той части работы, которую считал менее ответственной. Но его расслабленность все увеличивалась, день ото дня он становился все беспомощнее в работе. И он сдался – предоставил жене смело вторгаться в его творчество. В силу необходимости с каждым новым произведением ее доля работы все увеличивалась, хотя в ее планы вовсе не входило подменять работу мужа своей. Адель хотела одного: чтобы имя Сурдиса, которое было и ее именем, не обанкротилось бы. Она билась за то, чтобы удержаться на вершине славы, о которой она начала мечтать еще девушкой в уединении Меркера. Она была человеком, не способным нарушить данное обещание. Коммерсант должен быть честным, считала она, – нельзя обманывать покупателей, картины должны сдаваться в назначенный срок.
Вот почему она была вынуждена заканчивать работу в спешке, доделывать все недоделки, оставляемые Фердинандом. Когда он впадал в бешенство от сознания своего бессилия, руки его начинали так дрожать, что кисть выскальзывала из них; тогда он отступался, и ей приходилось самостоятельно заканчивать картину. Но она никогда не зазнавалась, она всегда уверяла его, что она только ученица и лишь выполняет его задания и указания. Она все еще преклонялась перед его талантом, она непритворно восторгалась им. Инстинкт подсказывал ей, что, несмотря на тот упадок, в котором он находился, он все же оставался главой их союза. Без него она не могла бы создавать такие большие полотна.
Ренекен, от которого, как и от остальных художников, супруги скрывали истину, недоумевал, наблюдая со все возрастающим изумлением за этой медленной подменой мужского темперамента женским.
Он не мог сказать, что Фердинанд на плохом пути, ведь он неустанно творил, но творчество его развивалось в такой форме, которая не была ему присуща вначале. Его первая картина, «Прогулка», была преисполнена живой, яркой и остроумной непосредственности, а в последующих произведениях все это постепенно исчезло; теперь они расплывались в каком-то месиве неуловимой изнеженности и жеманности. Эта манера, может быть, и не была лишена приятности, но становилась все более и более банальной.
И в то же время это была та же рука, по крайней мере Ренекен мог бы в этом поклясться, до такой степени Адель со своим виртуозным мастерством восприняла манеру письма своего мужа. Она обладала способностью в совершенстве изучить технику других художников и в точности воспроизводить ее.
К тому же в картинах Фердинанда появился какой-то неуловимый привкус пуританизма, буржуазной корректности, которая не могла не оскорблять старого Ренекена. Прежде он восторгался тем, что талант его юного друга гибок и чужд банальности, теперь он приходил в бешенство от натянутости, преувеличенной стыдливости и чопорности в его живописи.
Однажды в компании художников он раскричался, будучи не в состоянии сдерживать себя дольше:
– Этот чертов Сурдис становится притворщиком… Кто из вас видел его последнее полотно? Что, у него крови не осталось в венах, у этого парня? Девки его вымотали! Увы! Это вечная история! Позволяют съесть себя без остатка какой-нибудь мерзавке… И знаете, что бесит меня всего больше? То именно, что работает он по-прежнему мастерски, великолепно! Можете смеяться надо мной сколько вам угодно! Я был уверен, что он кончит мазней, бесформенной мазней падшего человека… Но ничего подобного. Как будто бы он нашел автомат, который работает за него с аккуратностью машины – пошло и быстро. Это – гибель! Он конченый человек, так как неспособен на ошибки в искусстве.
Художники, привыкшие к парадоксальным выходкам Ренекена, рассмеялись. Но он-то знал, насколько он прав, и сожалел о Фердинанде, потому что искренне любил его.
На следующий день он отправился на улицу Дассас. Ключ торчал в двери, он решился войти не постучавшись и остановился как вкопанный. Фердинанд отсутствовал. Перед мольбертом стояла Адель, торопливо заканчивая картину, о которой уже давно было объявлено в прессе. Она была так поглощена работой, что не услышала, как открылась дверь, не предполагая, что прислуга, возвратившись домой, оставила свой ключ в двери. Ошеломленный, Ренекен мог наблюдать работу Адели несколько минут. Она работала быстро, с уверенностью, которая показывала, что она уже набила на этом руку. У нее была ловкая, беглая сноровка того самого хорошо отрегулированного автомата, о котором Ренекен говорил накануне. Мгновенно он понял все, и его замешательство было тем сильнее, чем больше он осознавал свою нескромность. Он попытался уйти, чтобы вернуться постучавшись, но Адель внезапно обернулась.
– Это вы! – вскрикнула она. – Как вы здесь очутились, каким образом вы вошли?
Кровь прилила к ее лицу. Ренекен, смущенный не менее, чем она, стал уверять ее, что он только что вошел. Потом до его сознания дошло, что, если он умолчит о виденном, его положение станет еще более неловким.
– Видно, вам приходится туго и тебе пришлось помочь немного Фердинанду, – сказал он как только мог благодушно.
Она уже овладела собой, лицо ее приняло обычный восковой оттенок, и ответ прозвучал совсем спокойно:
– Да, эту картину необходимо было сдать еще в понедельник, а Фердинанда опять мучили боли… О! Я сделала только несколько мазков.
Но она не заблуждалась: провести такого человека, как Ренекен, было невозможно. Она стояла неподвижно, держа в руках палитру и кисти. Тогда он принужден был сказать ей:
– Я не хочу тебя стеснять. Продолжай.
Она пристально смотрела на него несколько секунд, потом решилась. Теперь он знает все; к чему притворяться дальше? И так как она обещала сдать картину сегодня же, она принялась писать, справляясь с работой с чисто мужской сноровкой. Когда Фердинанд вернулся, он был потрясен, увидев Ренекена, сидящего за спиной работающей Адели и наблюдающего, как она пишет. Но усталость притупила его чувства. Вздыхая и зевая, он опустился в изнеможении около Ренекена.
Воцарилось молчание; Фердинанд не чувствовал потребности вдаваться в объяснения – все и так было ясно, и это не причиняло ему страданий. Адель, поднявшись на цыпочки, малевала широкими мазками, освещая на картине небо вспышками света. Глядя на нее, Фердинанд нагнулся к Ренекену и сказал с неподдельной гордостью:
– Знаете ли, мой милый, она гораздо сильнее меня… О, какое мастерство! Как она владеет техникой живописи!
Когда Ренекен сходил с лестницы, донельзя возмущенный, совершенно вышедший из себя, он разговаривал вслух сам е собой:
– Еще один отпетый!.. Она не допустит его до полного падения, но никогда уж не позволит ему воспарить. Он пропащий человек.
IVПрошло несколько лет. Сурдисы купили в Меркере маленький домик, сад которого выходил на бульвар Майль. Вначале они приезжали туда на несколько летних месяцев, спасаясь от парижской духоты во время жары, наступающей в июле и августе.
Это было для них как бы всегда готовое убежище. Но потом они оставались там на более продолжительное время. И по мере того как они устраивались в Меркере, Париж становился для них все менее необходим.
Дом был очень тесен, и они построили в саду просторную мастерскую, которая вскоре обросла множеством пристроек. Теперь они ездили в Париж как бы на каникулы – на два или три зимних месяца, не больше. Они обосновались в Меркере. В Париже у них было только временное пристанище на улице Клиши, в их собственном доме.
Это переселение в провинцию совершилось само собой, без заранее обдуманного плана. Когда знакомые выражали им свое удивление, Адель ссылалась на пошатнувшееся здоровье Фердинанда. Послушать ее, так она принуждена была уступить необходимости поместить своего мужа в благоприятную обстановку: он ведь так нуждался в покое и свежем воздухе.
На самом же деле она удовлетворяла свое давнишнее желание, осуществляла свою самую сокровенную мечту. Когда, молодой девушкой, она глядела часами на сырую мостовую площади Коллежа, она, предаваясь бурной фантазии, видела себя в ореоле славы в Париже, упивалась громкими аплодисментами, популярностью своего прославленного имени; но мечты возвращали ее всегда обратно в Меркер, и самым сладостным ей представлялось почтительное изумление здешних обитателей перед достигнутым ею величием.
