Уолдо Фрэнк - Смерть и рождение Дэвида Маркэнда
- Кто?
- Одну минутку... Прошу извинить меня, сэр. Мистер Дэвид Маркэнд.
Пауза.
- Соедините меня.
- Это вы, Том Реннард?
- Дэвид!
- Говорит Маркэнд.
- Где вы? Откуда вы говорите?
- Из аптеки возле вокзала.
- Но где, где?
- Как где? Там же, где и вы: в Вашингтоне.
- Откуда вы узнали, что я здесь?
- Я, как только приехал, позвонил в вашу нью-йоркскую контору... За их счет... Там мне сказали, что вы в Вашингтоне, в "Нэшнл-отеле". А чтобы позвонить вам, я истратил свои последние пять центов.
- Берите такси и приезжайте скорее.
- Скоро я не доберусь. Я же сказал: я истратил на автомат последние пять центов.
- Возьмите такси. Я сейчас распоряжусь, чтобы заплатил швейцар. Мой номер семьсот семь.
- Хорошо, Том, сейчас еду.
Медленно Реннард кладет на место трубку. - Я не встану. Приму его в постели, в шелковой зеленой пижаме. Впрочем, побриться успею! - Он вскочил, отбросил одеяло; с середины комнаты вернулся к телефону у кровати. Отменил завтрак. - Через несколько минут закажу другой, на двоих. - Предупредил швейцара об оплате такси. Вдруг он снова откинулся на подушки; его сознание пронизал сон - сон, который он видел прошлой ночью и позабыл...
...Я еду на лодке вместе с Дэвидом Маркэндом. Я сижу на корме, лицом к Дэвиду, который гребет. Мы на озере близ Клирдена, где я в первый раз столкнулся с Дэвидом после смерти его матери. Тот самый вечер. Там, над горой, встает та самая луна, мягко, но четко обрисовывай деревья. Дэвид не обращает на меня внимания, он тихо гребет. Я сижу на том месте, где обычно сидит в лодке женщина, против мужчины-гребца. Это невыносимо... не бездействие мое, не мое место, а невнимание Дэвида, Чтобы обратить его внимание на себя, я должен сесть на весла: тогда Дэвиду придется смотреть на меня и видеть меня. _Давай я_, - протягиваю я руку. Дэвиду семнадцать лет, его волосы золотятся в лунном луче. Он поднимает на меня свои сонные глаза и передает мне весла. Не покидая своего места на корме лодки, я погружаю лопасти в воду, и мы начинаем скользить в противоположном направлении. Грести трудно! Может быть, из-за того, что я сижу на этом месте - месте женщины на глубоко погруженной корме? Но вода тяжело поддается моим усилиям. Я перегибаюсь, чтоб посмотреть: вода свинцово-серая, она неохотно и медлительно катится из-под лопасти моего весла. Я озираюсь вокруг. Кусты на берегу - чаны, полные темного металла, деревья - трубы, гора, поблескивающая в лунной дорожке, - лава. Я смотрю вверх, не бросая весел: небо - лист железа, луна - зияющая дыра в том месте, где небо расплавилось на огне. Дыхание черной ночи знойно, и грести все труднее и труднее. Но я не смею остановиться, потому что, если я это сделаю, Дэвид, который сейчас глядит на меня, возьмет весла и снова перестанет на меня смотреть. Это не должно случиться - ни за что на свете! Сейчас он смотрит на меня. И в его лице, таком одиноком в этой вулканической ночи, покой и прохлада. Я гребу. Все труднее, все тяжелее зной...
От воображаемого усилия сдвинуть лодку он проснулся. Именно в это мгновение часы, телефон, загруженный делами день разогнали сон... Том Реннард, откинувшись на подушки, пытается удержать его. Он позабыл о своем желании побриться к приходу Дэвида. - Странный сон... - Стук в дверь: мальчик с газетами.
ГЕРМАНИЯ ВОЗОБНОВЛЯЕТ ПОДВОДНУЮ ВОЙНУ
ВИЛЬСОН ГОТОВИТ УЛЬТИМАТУМ
ВОЙНА НЕИЗБЕЖНА
- Вот сукин сын! - вслух говорит Реннард, думая о президенте Вильсоне. - Значит, он не выждал этот день, чтобы дать нашим мальчикам поживиться на бирже? Проклятый ханжа! Как будто от этого меняется что-нибудь, как будто эта война не _наша_! Папаша Вильсон хочет во что бы то ни стало казаться добродетельным. Только его добродетель немногого стоит. Дешевка. Он сам с собой в нее играет. (Способностью к самообману, я полагаю, измеряются способности политического деятеля.) Теперь он может хвастать перед собой своей независимостью. "Разве я не отказался выждать день? Я их насквозь разглядел!" Но от войны он не отказался, не так ли? Мир без победы! Это он тоже разглядел насквозь?.. Спокойней, Том! Президент, который служит нашим воротилам, должен одурачивать себя, чтобы легче было дурачить народ.
Реннард вдруг громко засмеялся и хлопнул рукой по шелковому одеялу. Он вспомнил Гейла Димстера и его девушку. Как, вероятно, была она нежна всю ночь, думая о деньгах, которые заработает сегодня на бирже!
Телефон.
- Миссис Ричард Лейн? Гм-м. Соедините. Как поживаете, миссис Лейн?.. Завтракать? Был бы счастлив, но никак не могу. Да что вы! Ах, дорогая моя, какая удача! Ну конечно, я ведь вам говорил, что до смерти жажду с ним познакомиться, и я по-прежнему хочу этого, очень, очень хочу. Но не могу! Сегодня - никак...
...Почему же я не могу?..
Телефон.
- Доброе утро, Гейл! Да, папаша Вильсон испортил вам день... вам и Мей. Но я надеюсь, что он не испортил вам ночь... Прекрасно... Нет. Нет, вы мне не понадобитесь. Уезжайте в Нью-Йорк, я завтра утром буду звонить вам в контору... Не знаю... Да, но я передумал. Я остаюсь в Вашингтоне, возможно, на день-два... Нет-нет вы мне не понадобитесь. Я передумал...
...Почему же я передумал?..
Телефон. - Ну, теперь уж это, наверно, Дэвид.
Когда Маркэнд вышел из аптеки, откуда он звонил Реннарду, его внимание привлекли купол Капитолия в кобальтовом зимнем небе и суетня газетчиков на улицах:
ВОЙНА НАДВИГАЕТСЯ!
А на лицах прохожих, как ни странно, радость!
Вдруг Маркэнд почувствовал, как над ним сгрудились все четыре года его странствий по долинам и горам своего "я". - Вот он, мир. Его смерть назрела... - И ему вспомнился сон, который он видел прошлой ночью и позабыл...
...Я возвращаюсь домой. Домой - это в маленький домик в Клирдене, и мысленно я уже вижу его, вижу мою мать и Элен, которые дожидаются меня там. Я иду по знакомой дороге, под луной, которая заполняет ночь. Холодно (в доме будет тепло!); снег тяжелым покровом лежит на холме, где я играл ребенком, против дома Деборы Гор; снег на дороге подмерз. Вот и поворот! Я вижу, как справа от меня дорога идет в гору; вижу верхушки болиголова, которые с дороги видны всегда раньше, чем дом, скрытый за ними. Я поворачиваю; теперь дом должен быть надо мной. Я вижу пригорок, кирпичные ступени, дерево... _но где же дом_? В ужасе я закрываю рукой рот. _Дом исчез_!..
Маркэнд проснулся от вырвавшегося из его груди сдавленного крика, похожего на вопль сумасшедшего, но крик этот потонул в грохоте колес вагона, где Маркэнд заснул, сидя на лавке. Никто не слыхал его...
Сейчас Маркэнд пересекал площадь, но воспоминание о сне словно застило ему глаза. Он позабыл о Реннарде, дожидавшемся его в отеле; он пропускал одно за другим незанятые такси и шел пешком, полный щемящего беспредельного одиночества. Он торопливо шел по центральным кварталам Вашингтона, словно спасаясь от него, словно гробницеподобные правительственные здания (одни - построенные просто и без прикрас, как машины, другие - снизу доверху в бесстыдно-крикливой лепнине) были плотью его одиночества. Он проходил мимо сверкающих магазинных витрин вызывающих масок на лице мира. Он пробирался сквозь толпу притихших и радостных мужчин и женщин, несущихся на гребне прилива, название которого выкрикивали газетчики: ВОЙНА! Он шел очень быстро, пока квартал правительственных зданий не остался позади.
Теперь он шел мимо низких кирпичных домов с запущенными дворами, выстроенных вплотную друг к другу. На тротуарах росли платаны, железный ошейник охватывал их рахитичные стволы, и жалкие люди вяло шевелились, занятые своим делом, которое было - сон. Большинство из них были негры, все они были слугами властителей. Может быть, их пошлют на войну, они будут искалечены сами и будут калечить других. Но в них было спокойствие, в них было то спокойствие, что скрывается за войной, как жизнь скрывается за смертью. Они были - сон. Сон, который вдруг может прерваться...
Маркэнду стало легко. Он все еще был одинок, как может быть одинок не имеющий тела. Но в его одиночестве не было отчаяния; оно, казалось, нашло успокоение; оно, казалось, спало, как Тони в первый день своей жизни, после нескольких минут, закрыл глаза и заснул.
По всему ряду домов в полуподвальных этажах, чуть выступавших над уровнем тротуара, были лавки: бакалейная, готовое платье, цирюльня ("выпрямление волос"), закусочная, при виде которой Маркэнд понял, что он голоден. Он чувствовал, что голоден, и больше ничего. Он увидел выщербленные плитки тротуара, по которым ступал, три ступени вниз, дверь, которую он отворил. Три негра ели за одним из столиков. Маркэнд сел за другой, увидел объявление: "Бобовый суп - пять центов", заказал себе порцию и принялся есть.
- Да? - нетерпеливо сказал Реннард в трубку, и выражение его лица стало кислым. - Мистера Реннарда пот дома, - сказал он. - Мистера Реннарда нет дома ни для кого, кроме мистера Дэвида Маркэнда. Поняли?.. Запишите себе. - Он бросил трубку.
Он посмотрел на часы. Вслух сказал:
