Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 1
– Прекрати свои заклинания, – воскликнул Дон-Кихот, – и спрашивай, что тебе нужно; я сказал уже, что я готов отвечать тебе со всею точностью.
– Вот именно это мне и требуется, – ответил Санчо, – но мне хочется быть вполне уверенным, что вы ответите, ничего не прибавляя и не убавляя, по сущей правде, как и нужно ожидать от языка того, кто, подобно вашей милости, избрал себе военное звание и титул странствующего рыцаря!
– Повторяю тебе, – сказал Дон-Кихот, – что я не солгу. Но говори же, спрашивай по правде сказать, Санчо, ты мне надоел своими предисловиями и околичностями.
– Я говорю только, – возразил Санчо, – что я вполне уверен в искренности и откровенности моего господина, и, так как это близко касается нашего дела, я хочу ему предложить один вопрос с его позволения. С тех пор, как ваша милость посажены в клетку или, вернее сказать, очарованы в этой клетке, скажите мне, пожалуйста, чувствовали ли вы, как говорится, большую или маленькую нужду?
– Ничего не понимаю, Санчо, – ответил Дон-Кихот, – что ты хочешь сказать этими словами: маленькая или большая нужда; выражайся ясней, если хочешь, чтобы я давал тебе точные ответы.
– Неужели, – возразил Санчо, – ваша милость не понимаете, что такое маленькая или большая нужда? Да за это ребятишек в школе наказывают. Ну, так я скажу проще: хотелось ли вам сделать то, чего за вас никто не может сделать?
– О, да, да, Санчо! – воскликнул Дон-Кихот, – несколько раз и даже теперь еще. Спаси меня от этой опасности, если тебе жалко моей одежды.
Глава XLIX
Рассказывающая об интересной беседе Санчо Панса с своим господином Дон-Кихотом
– Ага! вот я вас и поймал, ей Богу, поймал! воскликнул Санчо, – вот что мне и нужно было знать от вас, клянусь моей душой и жизнью! Не слыхали ли вы, господин, как в нашей стороне говорят, как замечают, что кому-нибудь не по себе: не знаю, что с ним такое, он точно очарованный – не ест, не пьет, не спит, отвечает невпопад. Стало быть, те только по настоящему очарованы, которые не едят, не пьют, не спят и не делают других естественных дел, о которых я говорил; а не те, которым хочется того же, чего хочется вашей милости, которые пьют, когда им дают пить, едят, когда им дают есть, и отвечают на все вопросы.
– Твоя правда, Санчо, – ответил Дон-Кихот, – но я уже тебе говорил, что есть много видов очарования; очень может быть, что вместе с временем его обычная форма изменилась, и теперь принято, чтобы очарованные делали все то, что я делаю или хочу делать и что они прежде не делали. Но когда дело касается изменчивости времени, то было бы бесплодным трудом приводить какия либо доказательства и выводить следствия. Для меня не представляет никакого сомнения, что я очарован, и этого достаточно, чтобы успокоить мою совесть; в противном случае, – если бы у меня было какое-либо сомнение в том, что я очарован, я счел бы делом противным моей совести трусливо и праздно оставаться в клетке, лишая тем помощи моей руки множество угнетенных и несчастных, которые, наверно, в этот час испытывают крайнюю нужду в моей защите и покровительстве.
– И все-таки, – возразил Санчо, – повторяю, что для большей уверенности не мешало бы вашей милости попробовать выйти из этой тюрьмы; я с своей стороны обещаюсь вам помогать изо всех сил и даже тащить вас оттуда; попробуйте потом сесть на доброго Россинанта, который по виду тоже как будто очарованный: так грустно он шагает; а затем мы еще раз попытаем счастье в поисках приключений; не повезет нам, так мы всегда успеем вернуться в клетку; и даю вам слово доброго и преданного оруженосца, что я запрусь в ней вместе с вашею милостью, если только вы будете так несчастливы, а я так глуп, что наши дела пойдут плохо.
– Ладно, – отозвался Дон-Кихот, – согласен и даю обе руки. Как только ты найдешь момент удобным, чтобы привести в исполнение дело моего освобождения, я во всем буду слушаться тебя. Но ты увидишь, Санчо, как сильно ты заблуждаешься в своем мнении о моем несчастии.
Такой разговор вели странствующий рыцарь и его преданный оруженосец, пока не подъехали к тому месту, где их ожидали слезшие уже на землю священник, каноник и цирюльник. Крестьянин выпряг быков из телеги и пустил их пастись на широкий луг, манивший насладиться его мирной прохладой и красотой не только очарованных людей, вроде Дон-Кихота, но и таких умных и догадливых, как его оруженосец. Последний обратился к священнику с просьбой позволить его господину выйти на минутку из клетки, потому что, в противном случае, этой тюрьме грозит опасность остаться не такой чистой, как того требовали сан и достоинство такого рыцаря, как заключенный в ней. Священник понял, в чем дело, и ответил Санчо, что он с радостью исполнил бы его просьбу, если бы не боялся, что его господин, увидав себя на свободе, навострит лыжи и удерет, так что его больше не увидишь.
– Я ручаюсь за него, – возразил Санчо.
– Я тоже, – добавил каноник, – я за все возможные последствия в особенности, если он даст мне свое рыцарское слово, что не удалится от нас без нашего позволения.
– Даю вам это, – воскликнул Дон-Кихот, слышавший этот разговор.
– Да и кроме того, кто, подобно мне, очарован, тот не свободен делать все, что захочется, потому что зачаровавший его волшебник может пожелать, чтобы он не двигался с места в течение трех веков, и если бы очарованный вздумал убежать, то волшебник заставил бы его прилететь обратно. В виду всего этого вы можете меня освободить тем более; что это послужит на пользу всем, так как уверяю вас, что, если вы меня выпустите, то – разве только вы подальше отъедете – мне, пожалуй, придется побеспокоить вас неприятным запахом.
Каноник заставил его протянуть руку, хотя у него обе руки и были связаны, и, наконец, после того, как с него взяли в залог честное слово, дверь клетки отворилась, что причинило ему живейшее удовольствие.
Первым его делом по выходе из клетки было расправить один за другим свои члены; а затем он подошел к Россинанту и, слегка потрепав ладонью его по спине, с нежностью сказал ему:
– Уповая всегда на Бога и Его Святую Матерь, о цвет и зеркало скакунов, я надеюсь, что мы скоро увидимся как мы оба того желаем, и будем вместе, – ты, нося своего господина, а я, сидя на твоих ребрах, и оба вместе исполняя призвание, ради которого Бог произвел меня на этот свет.
Проговорив эти слова, Дон-Кихот в сопровождений Санчо пробрался в уединенное местечко, откуда возвратился с большим облегчением и с возросшим еще более, чем прежде, желанием привести поскорее в исполнение проект Санчо.
Каноник внимательно рассматривал его, изумляясь его необыкновенно странному умопомешательству. Он в особенности удивлялся тому обстоятельству, что этот испанский гидальго относительно всего прочего своими речами и ответами обнаруживал светлый разум и городил вздор, когда разговор заходил о рыцарстве, как мы в этом не один раз могли убедиться. Когда все в ожидании прибытия припасов уселись на траве, каноник, в душе которого шевельнулось сострадание к рыцарю, обратился к последнему с следующим словами:
– Возможно ли допустить, господин гидальго, чтобы чтение пустых и нелепых рыцарских книг было в состоянии до такой степени вскружить ум вашей милости, что вы поверили в свое очарование и во многие другие глупости того же рода, настолько же правдоподобные, насколько ложь похожа на истину? Неужели найдется хоть один человеческий ум, способный поверить в действительность существования на свете этого множества Амадисов и бесчисленной кучи славных рыцарей? Неужели кто-нибудь может серьезно выдумать, что на самом деле существовало это великое множество Трапезондских императоров, Феликс-Мартов Гирканских, скакунов и иноходцев, странствующих девиц, змей, драконов, андриак, великанов, неслыханных приключений, различных очарований, битв, ужасных великанов, костюмов, украшений, влюбленных принцесс, оруженосцев, ставших потом графами, красноречивых карликов, любовных записок, любезностей, воинственных женщин – одним словом, всяческих нелепостей, заключающихся в рыцарских книгах? Про себя скажу, когда я читаю эти книги я не останавливаю мое воображение тою мыслью, что все они – сплошная ложь и нелепость, признаюсь, они доставляют мне тогда некоторое удовольствие; но достаточно мне вспомнить о том, какое они из себя представляют, и я швыряю книгу об стену, и швырнул бы ее в костер, если бы он случился вместо стены. Да, все рыцарские книги заслуживают сожжения за свою ложь и противоречие общим законам природы; они достойны этого наказания, как основатели явных сект и обманщики, выдающие невежественной черни свои бредни за истину. У них хватает даже смелости смущать умы благородных и воспитанных гидальго, подобных вам, потому что это они довели вашу милость до такого состояния, что вас пришлось посадить в клетку и везти на волах в телеге, как какого-нибудь льва или тигра, которого на показ и для наживы возят по деревням. Сжальтесь же, господин Дон-Кихот, над самим собой и возвратите себе здравый рассудок. Упражняйте данный вам небом ум, направив ваши счастливые способности на другого рода чтение, которое могло бы просветить ваше понимание и заслужить вам добрую славу. Если, однако, повинуясь вашей природной склонности, вы пожелаете продолжать чтение историй о рыцарских подвигах, то читайте из священного писания Книгу Судей, и вы найдете возвышенные истины и настолько же достоверные, как и возвышенные, подвиги. Лузитания имела Вириатеса, Рим – Цезаря, Карфаген – Аннибала, Греция – Александра, Кастидия – графа Фернандо Гонзалеса, Валенсия – Сида, Андалузия – Гонзальво Кордовского, Эстрамадура – Диего Гарсиа Пародесского, Херес – Гарсиа Перес де-Варгас, Толедо – Гарсиляво, Севилья – дон Мануэля Понса Леонского, и рассказы об их мужественных подвигах способны позабавить, научить, восхитить и удивить возвышеннейший ум, занявшийся подобного рода чтением. Вот какое чтение достойно вашего разума, мой добрый господин Дон-Кихот; занявшись им, вы станете знатоком истории, полюбите добродетель, узнаете много хорошего, укрепитесь в нравственности, будете храбрым без заносчивости и мудрым без слабости; и все это послужит во славу Бога, к вашей собственной пользе и в честь Ламанчи, откуда, как мне известно, родом ваша милость.
