Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных
Термином «неохристианство» в 1830–1840-х годах обозначали самые разнообразные утопические теории, создатели которых сохраняли известную независимость от официальной католической церкви и соединяли евангельские идеи с такими «новомодными» лозунгами, как свобода вероисповедания, всеобщее братство и т. д. Согласно свидетельству скептического современника, «каждый толковал христианство на свой манер. Были неохристиане из круга газеты “Будущее” [ее выпускал Ламенне, о котором см. примеч. 226], были неохристиане из числа последователей г-на Гюстава Друино [романист и утопический мыслитель, посвятивший неохристианству предисловие к роману “Смиренная”, 1832], неокатолики и еще множество других, причем каждый утверждал, что знает решение всех социальных и религиозных проблем, каждый уверял, что мир рухнет, если его теория не будет пущена в ход» (Reybaud L. Gérôme Paturot à la recherche de la position sociale. Paris, 1973 [1843]. P. 61). Применительно к Гюго о «неохристианстве» говорили, имея в виду, что в его пьесах «отверженные» (лакей или куртизанка) предстают образцами героизма и бескорыстия, переживают «социальное возрождение» (термин, который ниже Жанен применяет к псу Азору; см. примеч. 288). О немецком и английском литературном влиянии см. примеч. 272; неохристианство, как бы его ни понимать, ничем специфически нефранцузским не отличалось.
402
Имена главных героев «звериного» спектакля звучат издевательски: Жанен присваивает распространенную собачью кличку не только создателю описываемой пьесы, но и ее главному герою: собак часто называли Азорами, и у самого Жанена, как выясняется из его предисловия к «Новым повестям» (1833), был в юности любимый пес Азор, помесь пуделя со спаниелем. Имя возлюбленной Азора также не впервые присвоено представительнице собачьего племени; из собачьих Земир особенно знаменита была собачка Екатерины II, которой императрица собственноручно сочинила эпитафию (факт, отразившийся во Франции и в мемуарах, и в комедиях). Но применительно к трагическому герою Гюго имена Азор и Земира оскорбительны втройне. Мало того что это собачьи клички. Это еще и заимствование из обветшалой литературы, неуместное в новейшей романтической драматургии: «Земира и Азор» (1771) – опера Гретри по либретто Мармонтеля, которое в свою очередь представляет собой обработку сказки «Красавица и чудовище» (в русском варианте «Аленький цветочек»). И наконец, во французском театральном жаргоне с первой половины XVIII века бытует выражение appeler Azor, что в прямом смысле означает «подозвать Азора», а в переносном – освистать бездарного актера (по легенде, некогда отец освистываемого актера захотел отомстить за сына и выпустил на сцену собаку, но она бросилась к сыну-актеру; мститель-отец вынужден был призвать ее к себе свистом – и тем самым присоединился к гонителям сына).
403
О собачьем Цезаре см. примеч. 288. Эскуриал – королевский дворец в полусотне километров от Мадрида; упомянут в «Рюи Блазе» Гюго, так же как и фигурирующий чуть ниже другой королевский дворец, Аранхуэс.
404
Александрийский стих классической трагедии состоит из двустиший с чередующимися смежными рифмами: за парой мужских следует пара женских. Пародия Жанена этого чередования не соблюдает, метя, по-видимому, в то разнообразие, которое внес Гюго в строфику и ритмику французского стиха.
405
Гюго часто упрекали в смешении жанров и стилей и в реабилитации «уродливого», к чему он сам дал повод своим манифестом новой романтической эстетики «Предисловие к “Кромвелю”» (1827), где провозгласил, что в искусстве, как и в жизни, уродливое должно существовать рядом с прекрасным, бесформенное рядом с изящным и т. д.
406
Медведь по кличке Мартын (Martin) много лет подряд проживал в зверинце парижского Ботанического сада. Реальный медведь «из плоти и крови», конечно, менялся, но всякому преемнику первого, самого ученого Мартына, давали это же имя, и оно сделалось у парижских медведей родовым.
407
Драма Гюго вся целиком написана александрийским стихом.
408
Ларидон – имя, восходящее к басне Лафонтена «Воспитание» (VIII, 24), посвященной различной судьбе двух псов-братьев: один попал к благородному хозяину, занимался охотой и получил имя Цезарь (возможно, именно к нему восходит род красавицы Земиры?), другой оказался в подчинении у поваренка, занят был в основном по кухонной части, а назвали его Ларидоном; басня кончается восклицанием: «Из скольких Цезарей выходят Ларидоны». Хотя Жанен вообще высоко ценил талант Фредерика Леметра (1800–1876), игравшего в «Рюи Блазе» заглавную роль и в 1838, и в 1841 годах, его «собачьему» аналогу он присваивает довольно унизительную кличку. Термин «социальное возрождение» – один из самых распространенных в публицистике конца 1830-х – начала 1840-х годов; его употребляли и либеральные католики, и фурьеристы, и социалисты.
409
Шик (сhic) – в 1830-х годах слово из словаря художественных мастерских, обозначавшее легкость и быстроту карандаша и кисти. Фредерику Леметру (см. предыдущее примечание), человеку довольно плотного телосложения, было в год премьеры «Рюи Блаза» тридцать восемь лет – возраст для актера совсем не катастрофический, особенно если вспомнить, что знаменитой актрисе мадемуазель Марс исполнилось в это время пятьдесят девять лет, а она все еще продолжала выступать на сцене «Комеди Франсез».
410
Пародируется пристрастие Гюго (в частности, в «Рюи Блазе») к восклицательным и вопросительным конструкциям.
411
Пародируется пристрастие Гюго к антитетическому стилю, снискавшее ему прозвище «антитезной мельницы».
412
Жанен отступает здесь от сюжета «Рюи Блаза»; повод для этого, впрочем, дал сам Гюго, давший пятому акту своей драмы название «Тигр и лев».
413
После пятиактной пьесы обычно представляли маленькую комическую пьесу из одного, двух или трех актов.
414
В издании 1867 года последующий текст, вплоть до упоминания Львов, изменен на: «так вот, на этом птичьем дворе я встретил мастеров судить обо всем на свете, злобных и спесивых педантов: у одного имелось пчелиное жало, у другого – клюв Баклана; Попугай повторял все, что услышал, а Ворон подстерегал добычу».
415
Неточная цитата из басни Лафонтена «Обезьяна и Кот» (Басни, IX, 17). У Лафонтена: «Зверей злодейских слаженная пара».
416
Последние две фразы этого абзаца в издании 1867 года отсутствуют; вместо них вставлена фраза: «Но укусы их не причиняли вреда, а царапины от когтей скоро заживали».
417
Парижский пригород, излюбленное место прогулок небогатой публики: студентов, гризеток, модисток и т. д.
418
Леонтина Вольни (урожд. Фэ; 1810–1876) и Жанна Плесси, по мужу Арну (1819–1897), – актрисы; первая выступала в театре «Драматическая гимназия», а затем в «Комеди Франсез» в главных ролях в комедиях Скриба и Байяра (см. примеч. 275), вторая блистала в «Комеди Франсез» также в главных комедийных ролях.
419
Эта фраза и следующая за ней исключены из издания 1867 года. Остепенившийся Жанен явно остерегается злословить о ремесле литератора и критика.
420
Очередная ерническая деталь: по преданию, которое впервые обрело печатную форму в книге Шатобриана «Гений христианства» (1802), а затем было многократно повторено, эту фразу произнес, ударив себя в лоб, поэт Андре Шенье (1762–1794), который при жизни напечатал очень мало и был казнен в самом конце Террора; прославился Шенье после того, как в 1819 году Анри де Латуш напечатал сборник его стихотворений, которому предпослал очерк его жизни и творчества, где также фигурирует последняя фраза о голове, «в которой что-то было». Эти трагические слова поэта, ставшего символом непризнанного гения, непочтительный Жанен переадресует псу Пистолету; впрочем, несколькими годами раньше, в предисловии к «Новым повестям», он сказал: «Здесь что-то есть» о самом себе (Janin J. Contes nouveaux. Paris, 1833. T. 1. P. 1). По-видимому, во второй половине XIX века русские литераторы еще опознавали эту цитату: в переводе 1876 года она приведена и по-русски, и, тут же следом, по-французски.
421
Нимврод – ветхозаветный охотник. Жюльен-Луи Жоффруа (1743–1814) – литературный критик, в течение 15 лет (1800–1814) печатавший театральные рецензии в газете «Журналь де Деба» (там же, где два десятка лет спустя стал печататься Жанен). Суждения Жоффруа были резки и безжалостны: не случайно, когда он умер, анонимный эпиграмматист объяснил его смерть тем, что критик отравился собственным ядом.
