Болеслав Прус - Возвратная волна
От рыданий у нее началась икота, и она стала кусать платок, чтобы не услышали дети.
Но когда в квартиру покойного вошли товарищи Гославского, рабочие, и принялись передвигать там мебель, когда она поняла, что никакой шум уже не разбудит ее мужа, она завопила страшным голосом и лишилась чувств.
Смерть Гославского стала источником волнений на фабрике и неприятностей для Адлера. Во вторник к нему явилась депутация с просьбой разрешить всем рабочим пойти на похороны. Раздраженный фабрикант разрешил послать лишь по нескольку делегатов от каждого отделения и заявил, что с каждого рабочего, который осмелится без разрешения оставить мастерскую, будет взыскан штраф.
Несмотря на это, большая часть рабочих отправилась на похороны. Адлер приказал сделать перекличку и удержать у всех не явившихся на работу половину дневного заработка и по два злотых штрафа.
Горячие головы уговаривали товарищей покинуть фабрику, а один из кочегаров сказал даже, что следовало бы взорвать котел. В другое время Адлер пропустил бы все эти разговоры мимо ушей, но сейчас его обуяло бешенство. Возмущение рабочих он назвал бунтом, вызвал из города полицию, зачинщиков прогнал с фабрики, заявив, что больше их не примет, а на кочегара подал в суд.
Столь решительные действия фабриканта вынудили рабочих стать более сговорчивыми. Они перестали угрожать забастовкой, но потребовали, чтобы Адлер принял обратно уволенных и пригласил на фабрику за счет штрафных денег хотя бы фельдшера.
Адлер на это ответил, что поступит так, как ему заблагорассудится, а об уволенных не хотел и слушать.
К следующему понедельнику на фабрике все уже успокоились, а пастор Бёме приехал к Адлеру, чтобы повлиять на него и склонить к удовлетворению справедливых требований рабочих. Сверх ожидания он нашел своего друга еще более непреклонным, чем обычно. На все его доводы фабрикант отвечал, что если раньше он и собирался что-нибудь сделать, то теперь уж ничего делать не станет. Скорей он закроет фабрику.
- Разве ты не знаешь, Мартин, что они писали о нас в газетах? - спросил Адлер. - В одном юмористическом журнале высмеивают моего Фердинанда, а в газетах пишут, что Гославский умер от чрезмерного переутомления и из-за отсутствия врача...
- Что ж, в этом есть доля правды... - ответил Бёме.
- Ни малейшей! - крикнул фабрикант. - Я больше работал, чем Гославский, и каждый немецкий рабочий больше работает. А доктор мог отлучиться с фабрики так же, как из местечка...
- Тогда бы остался фельдшер... - заметил пастор.
Адлер ничего не ответил. Пыхтя, он расхаживал по комнате крупными шагами; наконец предложил гостю перейти в сад.
- Иоганн! - крикнул он, выходя из комнаты, - принеси в беседку бутылку рейнского.
Они уселись в беседке, стоявшей у пруда. Легкое дуновение ветерка, прохладная тень деревьев, а может быть, и рюмка доброго вина успокоили Адлера. Бёме посматривал на великана поверх золотых очков и, заметив перемену в его настроении, решил снова приступить к атаке.
- Ну! - сказал он, чокаясь с ним. - Человек, пьющий такое великолепное вино, не может быть бессердечным. Не взыскивай с них штраф, милый Готлиб, прими назад уволенных и пригласи доктора... За твое здоровье!..
- Пью за твое здоровье, Мартин, но говорю тебе: не выйдет! - ответил фабрикант уже без гнева.
Пастор покачал головой.
- Гм... - пробормотал он, - нехорошо, что ты так упрямишься.
- Я не могу жертвовать своими интересами во имя каких-то чувств. Если я сегодня сделаю им уступку на тысячу рублей, завтра они уже потребуют на миллион.
- Ты преувеличиваешь, - ответил, поморщившись, Бёме. - А я тебе говорю: если ты можешь покончить с этой историей за десять тысяч, так дай пятнадцать - и кончай!..
- Уже и так все кончилось, - сказал Адлер. - Бездельников я прогнал, а остальные поняли, какая у меня дисциплина. Будь я таким мягким, как ты, вся фабрика села бы мне на шею.
Пастор умолк, поднял глаза к небу и задумался. Потом принялся бросать в чистую гладь воды пробки и кусочки дерева.
- Зачем ты бросаешь мусор в пруд? - спросил Адлер.
Пастор покачал головой, показывая на все ширившиеся круги, расплывавшиеся вокруг брошенных в воду предметов.
- А видишь ты эти волны, Готлиб?.. - спросил он фабриканта. - Видишь, как они растут и уносятся все дальше?..
- Так всегда бывает, - ответил Адлер. - Что же тут удивительного?
- Ты прав, - сказал пастор. - Так бывает всегда и везде; и на пруду, и в нашей жизни. Что бы ни появилось на земле - хорошее или плохое, - вокруг него сразу поднимаются волны; они все растут и уносятся все дальше и дальше...
- Ничего не понимаю! - прервал его Адлер, равнодушно потягивая вино из рюмки.
- Я сейчас объясню тебе, только не сердись.
- На тебя я никогда не сержусь, - ответил фабрикант.
- Так вот, понимаешь ли, что получается? Ты плохо воспитал сына и бросил его в мир, как я эти щепки в воду. Он наделал долгов - и это первая волна. Ты снизил заработки рабочим и уволил доктора - это вторая волна. Смерть Гославского - третья. Волнения на фабрике и газетные заметки четвертая. Увольнение рабочих и судебное дело - это пятая волна... А какая будет шестая, десятая?..
- Меня это не касается! - сказал Адлер. - Пусть твои волны носятся по свету и терзают дураков, а меня это не трогает...
Пастор бросил пробку у самого берега и указал на нее Адлеру:
- Посмотри, Готлиб! Иногда десятая волна отбегает от берега и снова возвращается... туда, откуда она шла.
Это сравнение, впрочем очень наглядное, заставило фабриканта задуматься. На минуту могло показаться, что он колеблется, что в нем проснулась какая-то смутная тревога.
Но это продолжалось недолго. У Адлера был слишком здравый ум и слабое воображение, чтобы придавать значение предчувствиям, касающимся отдаленного будущего. Он решил, что пастор мелет вздор, как полагается проповеднику, и, грубо захохотав, ответил:
- Ха-ха-ха! Мартин, вот я и постарался, чтобы твоя волна не возвратилась ко мне.
- Кто знает!..
- Не вернется ни доктор, ни подстрекатели забастовки, ни штрафные деньги, ни... ни даже Гославский!..
- Может возвратиться несчастье...
- Го! Го!.. Не возвратится, нет!.. А если возвратится, то разобьется о мой кулак, о фабрику, о страховое общество, о полицию и, наконец, о мое состояние...
Друзья расстались поздно ночью.
"Ну и сумасшедший этот Мартин, - думал фабрикант. - Он хочет меня напугать!.."
А пастор, возвращаясь домой в своей бричке, глядел на небо и с тревогой вопрошал:
- Какая волна возвратится сюда?
Сравнение это пришло ему в голову внезапно, и Бёме считал его своего рода откровением. Он не сомневался, что волна возмездия должна возвратиться, но когда и какая?..
Ночью он спал беспокойно. Он так метался и кричал во сне, что жена разбудила его.
- Мартин, ты бредишь! Что с тобой? Ты болен?..
Бёме сел на постели, весь обливаясь холодным потом.
- Тебе, верно, снилось что-нибудь страшное?.. Да?.. - спрашивала жена.
- Да, но я не помню что... Разве я что-нибудь говорил?..
- Ты говорил какую-то несуразицу: "Волна!.. возвращается... возвращается!.."
- Да хранит нас господь! - прошептал пастор, встревоженный до глубины души.
VI
Часто положительные или отрицательные поступки и события приобретают в глазах людей то или иное значение лишь после того, как находят свое отражение в печати.
С давних пор было известно, что старый Адлер эгоист и эксплуататор, а Фердинанд эгоист и повеса; но только статьи, появившиеся в газетах в связи со смертью Гославского, восстановили против них общественное мнение.
Теперь вся округа стала интересоваться фабрикой. Рассказывали обо всем, что там происходит, и соответствующим образом истолковывали. Знали все до мельчайших подробностей. Знали, сколько долгов было у Фердинанда за границей, сколько он тратил теперь и насколько отец его возместил убытки благодаря снижению заработной платы и удлинению рабочего дня. Однако больше всего негодовали по поводу смерти Гославского, которого считали жертвой алчности старого фабриканта и беспутства его сына.
Кое-кто, правда, говорил, что на любом промышленном предприятии и при любой машине, не исключая молотилки и соломорезки, может произойти несчастный случай. Но этих быстро переубедили. "Разве можно, - объясняли им, - заставлять рабочих работать на фабрике от зари до зари? Разве предприятие, имеющее сотни машин, не обязано держать доктора и фельдшера? Неужели Адлер так беден, что какая-нибудь тысяча рублей, потраченная на санитарное обслуживание, имеет для него значение? Ведь раньше были там и доктор и фельдшер, а теперь, когда сын наделал долгов, отец их оплачивает кровью людей, которых и без того беспощадно эксплуатировал".
Фердинанд вскоре почувствовал, что отношение к нему изменилось. Двое или трое молодых людей, по настоятельному требованию родителей, перестали с ним встречаться. Другие охладели и отдалились от него. Но даже от тех приятелей, которые остались, - а остались далеко не лучшие, - ему нередко приходилось теперь выслушивать колкости.
