Уильям Шекспир - Шекспировские чтения, 1976
Но сонеты чаще радуют нас двумя аспектами живописи, примиряя их, и примирение это имеет философскую основу.
Если "платонова теория искусства негативна, - говорит Фейрчайлд, - то аристотелева теория позитивна" {Arthur II. R. Fairchild. Op. oil., p. 117.}. В пьесах Шекспира дважды мелькнуло имя Аристотеля, драматург, очевидно, приемлет его "Поэтику", о которой мог узнать в беседах с просвещенными друзьями. Идеи Аристотеля внушили ему убеждение, что "подражание природе" это показ вещей одновременно такими, какие они есть в действительности, и такими, какими они должны быть в творческом воплощении идеального. Если в сонете 148-м говорится о разладе мысли и зрения, когда ум, душа покорены любовью - великой мастерицей иллюзий:
О, как любовь мой изменила глаз!
Расходится с действительностью зренье.
Или настолько разум мой угас,
Что отрицает зримые явленья?
то в сонете 101-м и "правда" и "блеск красоты" вполне уживаются:
О ветреная муза, отчего,
Отвергнув правду в блеске красоты,
Ты не рисуешь друга моего,
Чьей доблестью прославлена и ты?
Но, может быть, ты скажешь мне в ответ,
Что красоту не надо украшать,
Что правде придавать не надо цвет
И лучшее не стоит улучшать?
Да, совершенству не нужна хвала,
Но ты ни слов, ни красок не жалей...
(Перевод С. Маршака)
Итак, поэзии не мешает вооружиться кистью живописца, а живописи под силу соревноваться с идеализирующим любимую женщину чувством влюбленного.
Возможность плодотворного взаимодействия "глаза" и "сердца" подсказывает нам также поэма "Венера и Адонис" (1593). Ее сюжет - страстная любовь богини красоты к презирающему плотские влечения юноше. Здесь Шекспир характеризует живопись как искусство, способное воспроизводить все, что мы видим, с полной иллюзией действительного:
Когда художник превзойти стремится
Природу, в красках написав коня,
Он как бы с ней пытается сразиться,
Живое мертвым дерзко заменя...
(Перевод Б. Томашевского)
Напомню читателю о миниатюрном портрете, спрятанном в одном из трех ларцев Порции, о котором герой пьесы "Венецианский купец" Бассано говорит:
Твой дивный лик! О, что за полубог
Природу так постиг? Глаза живут!..
Уста полуоткрыты...
А волосы! художник, как паук,
Сплел золотую сеть - ловить сердца,
Как мошек в паутину.
(111, 2; перевод Т. Щепкиной-Куперник)
Цитируемая комедия - "одноаспектный" пример. Драмы 1610-1612 гг. тоже "одноаспектны".
Расхваливая в "Зимней сказке" мастерство итальянца Джулио Романо, придворный говорит о нем: "Если бы он сам был бессмертен и обладал способностью оживлять творенья, он превзошел бы природу, подражая ей". В пьесе "Цимбелин" Якимо, описывая обстановку в спальне Имогены, рассказывает о "серебротканых коврах" на стене, один из которых
...изображает нам,
Как встретились Антоний с Клеопатрой;
Другой - как Кидн из берегов выходит
От спеси иль под тяжестью судов.
...Не мог я надивиться, сколь прекрасно
И ярко выткано - все, как живое...
(II, 4; перевод П. Мелковой)
Встреча Антония с царицей Клеопатрой, загроможденная кораблями река, в холодной воде которой едва не погиб Александр Македонский, - таковы сюжеты очаровавших Якимо гобеленов.
Итак, предмет живописи - чувственная красота, красота тела и природы, но как было бы хорошо, если бы живопись глубже проникала в душу человека! Этого хотела Лукреция, этого не видел в живописи Гамлет. В первом аспекте Шекспир не выходит за пределы возможностей Ренессанса, во втором аспекте он словно угадывает будущее, впрочем, не столь уж далекое: сказал же Герцен о Рембрандте, что это "художник всего более подходящий к Шекспиру" {А. И. Герцен. Об искусстве. М., 1954, с. 230.}.
Поэзия и театр. Автор исследования "От искусства к театру. Форма и условность в эпоху Возрождения" устанавливает прямую связь между итальянской живописью и сценой театра. С одной стороны - "ответвление литературы", с другой - "родич живописи и ваяния", театр к изобразительным искусствам Италии гораздо ближе, чем к средневековым зрелищам в церковных дворах или на ступенях соборов {См.: I. R. Kernodle. From art to theatre. Form and convention in the Renaissance. Chicago, 1945, p. 2.}. В итальянском театре XVI в. все импонирует глазу - и само сооружение, и зрительный зал, и недавно появившиеся кулисные декорации. В английском же театре примитивное устройство сцены ничуть не шокирует публику, среди которой не только простонародные зрители "одного пенни", но и аристократы, платящие за вход дороже и имеющие право сидеть даже на самой сцене. Пусть актер вынужден оповещать публику, в какой стране происходит действие: если дамы как будто рвут цветы - значит они в саду; четырьмя мечами сражаются две армии и т. п. {Насмешки поэта Сидни. - См.: А. Аникст. Шекспир. Ремесло драматурга. М., 1965, с. 43-44.} Не беспокоило это и Шекспира. Приходится только удивляться, что в комедии "Сон в летнюю ночь" герцог Тезей и его свита посмеиваются над спектаклем ремесленников, где, например, актер, исполняющий роль "Стены", держит в руке известку с глиной и камешком. Для Шекспира главное - могучий союз поэтического слова и динамического действия, что производит гораздо большее впечатление, чем искуснейшие декорации. Да ведь и шекспировский герцог предпочел все-таки из предложенных ему развлечений, излюбленных при королевском дворе, - не маскарад, не танцы, не песню под аккомпанемент арфы, а нелепую "веселую трагедию", сыгранную плотником, столяром, ткачом, скорняком, медником и портным.
В Англии театр имеет такие же глубокие народные корни, какие в Италии имеет изобразительное искусство. На английской сцене герой - не пластичная статуя и не живописно-импозантная фигура, а сгусток динамических страстей, характер, порожденный историческим движением. Английский драматург ищет основы человеческого бытия в чем-то "невидимом", в "бестелесных" явлениях, постигаемых мыслью или интуицией; человек с его инстинктами и страстями формируется у него совсем по-другому, если сравнить с итальянским искусством.
В этом пункте, избегая опасности превращения относительной истины в абсолютную, надо бы сделать существенную оговорку: то место, которое занимает театр в духовной жизни английского народа, свидетельствует ни о чем другом, как о влечении к зрелищу, а в нем ведь есть и некоторое родство с изобразительным искусством, что было известно задолго до Лессинга.
Вряд ли имеет такое уж большое значение, ездил в Италию Шекспир, как утверждают некоторые исследователи {См., например: G. Heighet. The Powers of Poetry. New York, 1960.}, или не бывал там. Но что многие его персонажи итальянцы, без сомнения связано с его чувством красоты, конгениальным итальянскому. Первые десятилетия шекспировского творчества можно определить как "его итальянский фазис". Почему же слуга Транио из комедии "Укрощение строптивой", советуя своему господину Люченцио не корпеть над скучной философией о добродетели, а вместо нее наслаждаться поэзией, музыкой, хотя бы риторикой, упустил из виду изобразительные искусства? А ведь действие пьесы происходит не где-нибудь - в Италии, где столько гениальных мастеров кисти и резца, столько знаменитых архитекторов! Это не случайно. В рамках одной и той же эпохи качественно различны национальные варианты проявления ее культуры, выдвигая на первый план разные искусства, ослабляя внимание к другим.
Начнем с поэзии. Шекспир не считает, что она воспроизводит только тени вещей.
Эвфуизм с его вычурностями - предмет насмешек Шекспира, само же по себе богатство языка он приемлет с условием, чтобы грамматический строй был сохранен, а выражение эмоций не было бы в ущерб правильности речи. Так, в комедии "Сон в летнюю ночь" Лизандр восклицает: "Недостаточно говорить, надо еще говорить правильно", а Тезей, слушая и смотря игру одного из актеров народного самодеятельного театра, отпускает такое замечание: "Его речь похожа на спутанную цепь: все звенья целы, но в беспорядке". Пылкое воображение хорошо, но если от него кто-либо теряет рассудок - это плохо. Отвечая Ипполите, которая сочла "странным" рассказ влюбленных, Тезей говорит: "Скорее странен, чем правдив" (V, 1). И все же Тезей с удовольствием смотрит зрелище, в основе которого - пьеса из... десяти слов. Ведь "чем меньше слов, тем больше будет чувства".
Когда нет в литературе жизненной правды, Шекспир отзывается о ней плохо. Надо быть наивным, как пастушка Мопса в "Зимней сказке", чтобы подумать: "Уж если напечатано - значит, правда" (IV, 3).
В уста самого образованного философски и эстетически из всех его персонажей - Гамлета Шекспир вложил свои мысли об искусствах. Что думает о живописи Гамлет, мы уже знаем. Что он думает о поэзии? В письме к Офелии Гамлет после иронически выспренных пародических обращений к возлюбленной написал сочиненный им рифмованный стишок:
Не верь, что солнце ясно,
Что звезды - рой огней,
Что правда лгать не властна;
