Луис-Поль Боон - Менуэт
НИКТО НЕ ВОЗРАЖАЛ ПРОТИВ ТОГО, ЧТО ЖЕНЩИНЫ, МОЛЯСЬ В ЦЕРКВИ, ЗАЧАСТУЮ ЗАНИМАЮТСЯ РУКОДЕЛИЕМ, ТО ЕСТЬ НЕ ТЕРЯЮТ ВРЕМЕНИ С БОГОМ ВПУСТУЮ, ОДНАКО БЫЛО ОБНАРУЖЕНО, ЧТО ЭТИ ЖЕНЩИНЫ ИСПОЛЬЗОВАЛИ СВОИ ВЯЗАЛЬНЫЕ СПИЦЫ ТАКЖЕ И ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ НАКАЛЫВАТЬ НА НИХ ДЕНЕЖНЫЕ КУПЮРЫ, ХРАНИМЫЕ В КОРОБКЕ ДЛЯ ПОЖЕРТВОВАНИЙ, А ЗАТЕМ ЛОВКО ВЫТЯГИВАТЬ ИХ ЧЕРЕЗ ЩЕЛЬ / В ПАРКЕ БЫЛ ВСТРЕЧЕН НЕКИЙ МУЖЧИНА С НАГОЛО ВЫБРИТОЙ ГОЛОВОЙ, ОДЕТЫЙ ТОЛЬКО В МАЙКУ, КАКИЕ-ТО
лопатой задел самое сокровенное в моей с ней жизни, глубинную тайну наших отношений, задел даже саму плоть моей жены. Более того: он как будто прослышал где-то на улице гнуснейший о нас анекдот. И вновь я ощутил, как меня резко оттолкнуло от этих сородичей, обезьян, которых я по ошибке (во время тех родов) принял за имевших ко мне отношение. Со мной и с моей женой случилось, по сути, то же самое, что уже случилось однажды с Богом и что постоянно происходит с животными: вошло-то оно с песней, да вышло с плачем. На краткий миг мне дано было почувствовать себя причастным к людям, но вот пришел человек и рассек лопатой и уничтожил похабством своей ухмылки тонкую нить, последнее сохлое волоконце, связывавшее меня с семейством людей. Из-за суматохи вокруг ребенка девочка некоторое время отсутствовала. Только когда роды уже были позади, она наконец опять появилась: войдя нерешительно и робко, она попыталась уловить тот особый запах, что приносят в дом новорожденные... Ее взгляд скользнул мимо меня и остановился на лестнице. Девочка хотела видеть ребенка - не зачавшего его мужчину, не родившую его женщину, но сам продукт. Скорее всего, ей хотелось поумиляться тем трогательным, что исходит от крошечных, еще не обсохших цыплят - вообще от любых новорожденных... А я как-то не осмеливался отвести ее к ребенку, я стыдился - почему-то в присутствии девочки я стыдился того, что стал мужчиной, точней говоря, стыдился, что являюсь теперь источником для известного рода шуточек. Моя жена спала, и девочка просто хотела подержать ребеночка на руках, а больше по ее лицу ничего нельзя было прочесть. Осторожно положил я его в эти нежные руки-лианы. Но хоть она взяла ребенка надежно, я тоже не выпускал его - наши руки переплелись; произведенный мной и женой ребенок оказался в их сердцевине... Я любил эту девочку, но я никогда не посмел бы произнести это даже в моих бесконечных разговорах с собой. А сейчас через тельце ребенка я уже гладил ее, моя ладонь уже взяла в плен невзрослые ее яблочки и ласкала их, тщетно пытаясь разыскать маленькие сосцы... Она не смотрела на меня, ее глаза замерли на ребенке... Я лишь заметил, что губы ее дрогнули, словно она собралась заплакать. Затем она вернула мне ребенка, и тут наши глаза, зрачки двух вселенных, неизбежно должны были встретиться... они встретились... нескрываемый голод плоти - вот что увидел я в ее глазах. А потом долго после этого... да, что я делал потом? Я уж не помню. Мне кажется, я просидел несколько часов, уставясь на свои руки, которые в считанные мгновения - робея, колеблясь, дрожа - успели все же погладить eе юную грудь. И одновременно во мне росла
ЖЕНЩИНЫ, ПОПРОСИВ ЕГО ПОДСЕСТЬ К НИМ В АВТОМОБИЛЬ, ПРИВЕЗЛИ В ЭТОТ ПАРК, ГДЕ И РАЗДЕЛИ, А ЗАТЕМ, СБРИВ ЕМУ ВСЮ ШЕВЕЛЮРУ, НАРИСОВАЛИ ПОМАДОЙ БЕЗНРАВСТВЕННЫЕ РИСУНКИ НА ЕГО СВЕРКАЮЩЕМ ТЕМЕЧКЕ И ВСЕМ ТЕЛЕ / ЧУДОВИЩЕ, КОТОРОЕ, ИЗНАСИЛОВАВ МАЛЕНЬКУЮ АННИ, ЗАДУШИЛО ЕЕ В ТУАЛЕТЕ КИНОТЕАТРА, НАКОНЕЦ БЫЛО УСПЕШНО ЗАДЕРЖАНО: ИМ ОКАЗАЛСЯ ПОРТЬЕ ЭТОГО ЗАВЕДЕНИЯ / НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАЗАД БЫЛ АРЕСТОВАН МУЖЧИНА, ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В СОВЕРШЕНИИ ДВУХ УБИЙСТВ - ОН РАССКАЗАЛ О НЕКОТОРЫХ ДЕТАЛЯХ ДАЖЕ ПОДРОБНЕЙ, ЧЕМ
тревога, что она, почувствовав страх перед мужчиной, прикосновением осквернившим девственную прелесть ее тела, больше никогда не придет. Но несколько минут (часов?) спустя она уже была на кухне и чистила картошку. Картофелины плюхались в ведро со всплеском... одна капля попала мне на лицо... Не смея в этот момент стереть эту каплю, я оставил ее, пока она не высохла сама, хотя кожа там зачесалась и даже слегка заныла. И я не решился произнести ни одного слова. Девочка тоже не сказала мне ничего, она теперь переговаривалась лишь с моей женой, для которой время от времени взбегала по лестнице, чтобы выслушать ее указания - шепотом проговоренные указания, которые уже больше смахивали на просьбы. Я плакал сухими слезами, я чувствовал себя убитым... Убитым еще до нанесения удара.
А потом я упал с площадки железной лестницы. Это было глупо, как, по сути, глупы все несчастные случаи. Я знал морозильные камеры вдоль и поперек, я столько раз проходил через эту площадку, чтобы, подкрепившись бутербродами, заняться растрепанными своими мыслями, - и вот на какую-то долю секунды я, видно, забыл, что площадка эта находится в четырех метрах над полом.
Мое колено выглядело странно смещенным; когда я поднялся, оно опять как-то необычно подогнулось, и я рухнул. Поэтому я вначале обратил внимание именно на колено, несмотря на то что поясница могла пострадать гораздо серьезней. Только уже немного успокоившись насчет колена, я почувствовал что-то неладное в глубине спины. Я испугался: поврежденной могла оказаться почка. Мне как-то довелось слышать, что при травме почек с мочой выделяется кровь. Я помочился в угол; все выглядело нормально. Мое состояние было еще таково, что я смог самостоятельно выйти из морозильных камер, и, вероятно, затем, считая свои шаги, я мог бы пешком доплестись и до дому. Но меня запихнули в машину и доставили в больницу - в ненавистное мне здание, насквозь провонявшее эфиром и богадельней. Однако я не захотел оставаться на больничной койке. Какой смысл был в том, чтобы принимать участие в их игре, то есть давать им возможность, регулярно разглядывая мои раны, играть в докторов, - я и сам, как кошка, мог успешно зализывать свои болячки. ... Дома я долго пролежал в постели - думая о всяком-разном, читая газеты, то есть целыми часами словно отсутствуя. А потом я заново учился ходить и заново учился видеть - порой, когда я, прихрамывая, прохаживался на солнышке, соседи смотрели на меня со страхом и восхищением, как на сукина сына и храбреца. Свалиться с лестницы и погибнуть - в этом не было для меня ничего пугающего, но покалечиться так, чтобы
ЕГО СПРАШИВАЛИ, В ТОМ ЧИСЛЕ, НАПРИМЕР, КАК ИМЕННО ОН ОСКВЕРНИЛ ТРУП ОДНОЙ ИЗ УБИТЫХ ИМ ЖЕНЩИН; КОГДА ЕГО СПРОСИЛИ, ПОЧЕМУ ОН ПОШЕЛ НА ЭТИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ОН ОТВЕТИЛ, ЧТО СОВЕРШИЛ ИХ ЕДИНСТВЕННО ДЛЯ РАЗВЛЕЧЕНИЯ, ДОБАВИВ, ЧТО СОВЕРШИЛ И ДРУГИЕ УБИЙСТВА, НО НЕКОТОРЫЕ ИЗ НИХ ЗАБЫЛ - ТАК БЫЛО РАСКРЫТО, ЧТО ОН ПОВИНЕН НЕ МЕНЕЕ ЧЕМ В 14 УБИЙСТВАХ / БАНДЫ ГОЛЫХ ВСАДНИКОВ, СРЕДИ КОТОРЫХ ОДНА, ВЕРОЯТНО, НАХОДИТСЯ ПОД РУКОВОДСТВОМ ЖЕНЩИНЫ, УЖЕ ДЛИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ ТЕРРОРИЗИРУЮТ ПО
стать беспомощным и чтоб меня вдобавок таскали от одного эскулапа к другому - это бы сломило мой дух. Частенько, когда моей жены и ребенка не было дома, я, полулежа в кресле, наблюдал за бесполезно энергичными занятиями девочки. Она вновь подбирала пуговицы, или начищала медь, или протирала стаканы... Однажды, стоя перед зеркалом, девочка мыла его губкой это было так, словно я видел ее в пруду, сквозь толщу воды: ее лицо, ее руки, ее удивительно нежное детское тело то и дело расплывались, то и дело преломлялись дрожа... А когда ее тонкая рука решительно осушала влажную гладь, девочка возникала в зеркале снова - снова мелькала она своими частями... Садясь на корточки, девочка не сознавала, в каком именно виде она находится перед зеркалом, прилежно отражающим картину ее слегка раздвинутых бедер. Она также не сознавала, что на ней было слишком тонкое платье, в котором она сияла, как стройное пламя. Но прекрасней всего была ее рука, бесцельная и слепая, воздетая с невыразимым изяществом. Она походила на руку утопленницы, которая, то и дело вздымаясь над гладью вод, еще продолжает жить, когда тело уже ушло под воду, на одинокую руку, взывающую о помощи, когда уже все погибло. Так она и мыла это зеркало, то и дело ныряя в водное отражение, при этом слепо и бесцельно вздымая руку. Я полулежал в кресле; мне было по силам лишь слегка передвигаться по дому, кое-как скручивать сигареты да более-менее самостоятельно одеться. В тот день на мне оказался надетым легкий комбинезон - наиболее удобное облачение. Но в этой довольно тонкой одежде, легко, словно кожа из выношенного хлопка, облегающей тело, мне было крайне неловко перед девочкой. Под этой одеждой становилось почти зримым мое сердце, которое сильно билось, которое задыхалось, и в особенности было заметно, как все более набухал, отвердевая, мой член. Я ничего не мог поделать с этим процессом, который развивался так вызывающе демонстративно. Девочка еще раз протерла зеркальную поверхность, удаляя с нее последнюю пушинку. Она задумчиво взирала - видимо, на последнюю пушинку, и я вдруг заметил, что девочка смотрит мимо нее, что на самом-то деле она глядит в мою сторону. На ее лице нежной пушистою птичкой поигрывала улыбка. Бросив губку и кусок замши в ведро, она села рядом со мной. Это произошло так просто, что я даже не испугался. Итак, она села, точней, растянулась полулежа рядом, и руки ее - еще холодные и мокрые - скользнули вниз по моему видавшему виды комбинезону. Положив голову мне на плечо, она спрятала там лицо, а в это время ее руки осторожно расстегнули комбинезон и отправились в исследовательскую экспедицию по одинокой земле мое
