Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 1)
- Ну, пусть не заслуга, Пен, - согласилась моя исповедница, - и все же это была благая мысль, сэр. Я больше всего люблю своего мужа, когда он добрый, и меня нисколько не удивляет, что на банкете, как ты рассказываешь, ты произнес глупейшую речь - ведь голова твоя была занята совсем другим. А псалом этот замечательный, Пен, особенно хороши те строчки, которые ты как раз читал, когда его увидел.
- Однако не кажется ли тебе, что в присутствии восьмидесяти стариков, доживающих свой век почти что на подаяние, пастор мог бы выбрать какой-нибудь другой псалом? - осведомляется мистер Пенденнис.
- Но они ведь и не упали, Артур, - возражает с убежденностью миссис Лора; она, по-видимому, не склонна была обсуждать далее поднятый мною вопрос, а именно, что выбор упомянутого 36-го псалма мог задеть престарелых обитателей богадельни.
- Все псалмы хороши, сэр, - говорит она, - в том числе, конечно, и этот. - Сим и завершился наш спор.
Тут я перешел к описанию своего визита на Хауленд-стрит, где застал беднягу Клайва за работой. Подозрительного вида служанка весьма придирчиво осмотрела меня, когда я справился у нее о моем друге. Я застал его в обществе торговца гравюрами, который торговался с ним над грудой рисунков; а на полу в одном из углов комнаты, уже с карандашом в руках, лежал маленький Томми, и в его золотистых кудрях играло солнце. Ребенок выглядел бледным и вялым, а отец больным и измученным. Когда торговец ушел наконец со своей покупкой, я постарался подготовить Клайва к тому, что имел сказать, и тогда сообщил ему, откуда я прибыл.
Он был уверен, что отец гостит в Шотландии у лорда X., и мое известие потрясло его.
- Я целый месяц не писал ему. Ничего веселого я ему сообщить не могу, Пен, а сочинять что-то не хочется. Беги наверх, Томми, и надень шапочку. (Томми вскакивает на ноги.) Надень шапочку и скажи, чтоб они сняли с тебя передничек, а бабушке передай...
При одном упоминании о бабушке Томми поднимает рев.
- Видал?! - бросает мне Клайв, переходя на французский, но мальчуган прерывает его восклицанием на том же языке: "И я умею по-французски, папа!"
- Хорошо, малыш! Хочешь погулять с папой, так ступай, Бетси тебя оденет. - И, еще не закончив этой фразы, он стаскивает с себя испачканную красками куртку, достает из резного гардероба сюртук, а с полки шляпу, нахлобученную поверх стоящего там шлема. Он уже не тот красивый и блестящий молодой человек, каким мы его знали когда-то. И полно, Клайв ли это - лицо изможденное, кое-как завязанный галстук!
- Я уж забыл, каким франтом я был когда-то, Пен, - говорит он с горькой усмешкой.
Сверху доносится детский плач, и несчастный отец прерывает начатую было фразу.
- Что поделаешь! - вздыхает он. - Бедняжка Рози так больна, что не может ходить за ребенком, и миссис Маккензи заправляет у нас всем домом. Томми, Томми, папа идет!
Снова раздается плач, и Клайв, распахнув двери мастерской, бежит наверх, окликая сына.
Я слышу возню, топанье и громкие возгласы, испуганный визг бедняжки Томми, гневные реплики Клайва и тявканье полковой дамы: "Вот-вот, сударь!.. А в соседней комнате лежит мое истерзанное дитя!.. Вы поступаете со мной по-свински! Не пойдет он гулять!.. И шапки ому не дам!.." - "Нет, дадите!" "Ай-ай!.." Слышится вопль. Это Клайв вырывает из рук полковой дамы детскую шапочку, а затем, красный от гнева, со злополучной шапочкой в руках и с маленьким Томми на плече сбегает вниз по лестнице.
- Вот до чего я дошел, Пен, - говорит он убитым голосом и пытается трясущимися руками завязать шапочку на шейке ребенка. Он никак не может справиться с этими тесемками и только горько усмехается.
- Ой, какой ты глупый, папа! - говорит Томми и тоже смеется.
Тут распахивается дверь, и на пороге возникает раскрасневшаяся полковая дама. Ее разъяренная физиономия вся в пятнах, подхваченные лентой волосы в беспорядке падают на лоб, а украшенный множеством дешевых кружев и грязных бантиков чепец лишь придает ей какой-то дикий вид. Одетая в широкий заношенный капот, она совсем не походит на ту даму, что несколько месяцев назад навещала мою супругу, и еще меньше на улыбчивую миссис Маккензи прежних дней.
- Не пойдет он на улицу в зимнюю пору, сэр! - вопит она. - Так велела сказать его мамочка, которую вы скоро загоните в гроб!.. Ах, мистер Пенденнис!..
При виде меня она вздрагивает; грудь ее бурно вздымается; кажется, она готова ринуться в бой, а пока что поглядывает на меня через плечо.
- Вам и его отцу, конечно, виднее, сударыня, - замечает с поклоном мистер Пенденнис.
- У ребенка хрупкое здоровье, сэр! - восклицает миссис Маккензи. - А зима нынче...
- Ну, будет! - говорит Клайв, топнув ногой, и решительно проходит с Томми на руках мимо свирепой стражницы; мы спускаемся по лестнице и попадаем наконец на улицу - на волю. Может быть, лучше было бы не описывать столь подробно эту часть жизни бедного Клайва?
^TГлава LXXVI^U
Рождество в Розбери
Мы знавали нашего друга Флорака под двумя аристократическими титулами, а теперь вот пришло время поздравить его еще и с третьим, хотя ни он сам, ни его супруга не пожелали им воспользоваться. Незадолго перед тем скончался его родитель, и мосье Поль де Флорак волен был отныне подписываться герцогом Д'Иври, однако он отнесся к этому с полным равнодушием, а родственники его жены не допускали и мысли о том, чтобы она из принцессы превратилась в простую герцогиню. Посему эти милые люди так и остались принцем и принцессой, только, в отличие от других подобных особ, они не забывали своих друзей.
После смерти отца Флорак отбыл в Париж для улаживанья дел, сопряженных с отцовским наследством, но, пробыв недолго на родине, возвратился к началу зимы в Розбери, чтобы вновь предаться излюбленному спорту, в коем он немало отличался. В наступившем сезоне он выезжал на охоту в черном, отказавшись от своего щегольского охотничьего костюма, а с ним вместе в от прежних юношеских замашек. Он заметно располнел, а возможно, просто перестал стягиваться в поясе, что придавало ему раньше определенную стройность. А когда он снял траур, стало заметно, что бакенбарды его тоже, словно бы из сочувствия, поседели.
- Я отступаю перед возрастом, мой друг, - говорил он прочувствованно. Мне ведь уже не двадцать и даже не сорок.
Он больше не ходил в розберийскую часовню, зато каждое воскресенье исправнейшим образом ездил в католическую капеллу расположенного по соседству замка К. За обедом в Розбери нам теперь неизбежно составляли компанию какие-нибудь служители церкви, одного из коих я склонен был полагать духовником его высочества.
Возможно, что причиной упомянутой перемены в поведении Поля было присутствие в Розбери его матери. Обходительность и почтение, которым он окружал графиню, были безграничны. Будь мадам де Флорак наследницей престола, и тогда она не могла бы ждать более изысканной учтивости, чем та, какую выказывал ей сын. Я думаю, что эта скромная от природы женщина тяготилась иными из ее проявлений; но Поль был из числа людей, очень полно выражающих свои чувства, и разыгрывал в жизни всевозможные роли с превеликим рвением. Например, в качестве любителя наслаждений он был повесой, каких мало. Молодого человека изображал безрассудно юным, и притом в течение на редкость долгого времени. В ролях сельского помещика или дельца он стремился даже в одежде соответствовать принятому амплуа и своей точной игрой немало напоминал Буффе и Фервилля на театре. Интересно, не надумает ли он, когда окончательно состарится, носить паричок с косичкой, как то делал старик, его батюшка? Так или иначе, но сейчас этот славный человек исполнял благородную роль - роль почтительного сына при вдове-матери, каковую он на склоне лет окружает уважением и любовью. Он не только испытывал все эти похвальные чувства, но еще, по своей привычке, щедро делился ими с друзьями. Он открыто лил слезы, ничуть не стесняясь присутствием прислуги, чего ни за что не сделал бы англичанин; а когда мадам де Флорак покидала после обеда столовую, он сжимал мою руку и говорил со слезами на глазах, что его матушка - ангел.
- Вся ее жизнь была сплошным испытанием, мой друг, - приговаривал он обычно. - Так не мне ли, по чьей вине пролила она столько слез, постараться осушить их?!
Разумеется, все его истинные друзья поощряли его в столь благочестивом намерении.
Читатель уже знаком с этой дамой по ее письмам, попавшим ко мне в руки чуть позднее описываемых здесь событий; моя супруга тоже некогда удостоилась чести быть представленной мадам де Флорак в Париже нашим милым другом, полковником Ньюкомом; и когда я на Рождество прибыл в Розбери, то увидел, что моя жена и дети успели уже завоевать любовь доброй графини. С женой сына она держалась отменно учтиво, хотя и несколько церемонно. Она была признательна мадам де Монконтур за великую доброту, проявленную той к ее сыну. Сходившаяся лишь с немногими людьми, графиня едва ли могла особенно сблизиться со своей вполне заурядной невесткой. В свою очередь, мадам де Монконтур испытывала перед свекровью благоговейный трепет и, будем справедливы к сей достойной даме, обожала и почитала мать Поля всем своим простодушным сердцем. По правде говоря, мне думается, что почти все так же благоговели и трепетали перед мадам де Флорак, за исключением детей: те доверчиво тянулись к ней, как бы по воле инстинкта. Стоило ей взглянуть на эти детские личики и младенческие улыбки, как глаза ее утрачивали свое обычно грустное выражение. Неизъяснимая нежность озаряла ее черты, и лицо ее светилось ангельской улыбкой, когда она наклонялась над ними, чтобы приласкать их. Ее обращение с малышами и вообще весь ее облик и манеры; ее тихая грусть; сочувствие к горюющим и жалость к страждущим; ее душевное влечение ко всем детям и похожая на муку любовь к своим собственным; какое-то полное достоинства равнодушие по отношению к земным делам, словно ее обиталище не здесь и все помыслы обращены в иной, лучший мир, - все эти качества мы с Лорой уже однажды встречали в другом человеке и любили мадам де Флорак за то, что она напоминала нам нашу матушку. В подобных женщинах добрых и чистых, терпеливых и преданных, настрадавшихся и кротких - мне видятся последовательницы Того, чье земное существование было исполнено божественной печали и любви.
