Эрнст Гофман - Ошибки (Перевод Н М Берновской)
Во время этой речи в душе барона происходили странные изменения. За пламенным горением последовал смертельный холод, а потом как будто бы даже его охватил леденящий страх.
Но глаза гречанки засверкали, весь её облик приобрёл угрожающе серьёзный вид, она поднялась во всём своём величии и заговорила глухо и торжественно:
- А если ты не Теодорос и не бездельник из Тиргартена? Может быть, ты всего лишь тень, тень того несчастного юноши, из тела которого злая Энпуза высосала кровь в отместку за то, что он больно задел её смычком своей скрипки. Ха! Теперь мне нужно вскрыть твою вену и посмотреть на твою кровь, тогда исчезнет это дьявольское наваждение!
Тут гречанка взметнула ввысь гладкий сверкающий ножичек, но барон мгновенно отскочил и в ужасе бросился к двери. Попугай пронзительно кричал:
- Алла паши о гиадарос ке алла эврискуси!
Шнюспельпольд одним смелым прыжком выскочил из постели с криком: " Стойте, стойте, Высокородный! Принцесса ваша невеста! Ваша невеста!" Но барон стрелой понёсся вниз по лестнице и прочь, прочь из этого дома.
Как утверждала Амалия Симсон, ей удалось узнать, что Шнюспельпольд это не кто иной, как учёный еврей из Смирны, который приехал в Берлин посоветоваться с тайным советником Дицем по поводу одного непонятного места в Коране, однако Дица, к сожалению, уже не застал в живых. Греческая принцесса, по словам Амалии Симсон, дочь еврея, которая сошла с ума, потеряв своего возлюбленного.
Но на самом деле всё это не так. Если благосклонный читатель вспомнит о листке и ещё кое о чём, что здесь произошло, то он убедится в том, что загадка осталась неразрешённой.
Как это ни странно, но барон Теодор фон Сю теперь, говорят, действительно уехал в Грецию. Если вскоре он вернётся, то можно будет узнать подробности о Шнюспельпольде и гречанке, которых автор сего никакими силами не мог обнаружить в Берлине. Когда вышеозначенный узнает дальнейшее о бароне и его таинственных знакомствах, то он не упустит возможности на будущий год рассказать об этом благосклонному читателю, идя тем же путём, как и начал.
Тайны
Продолжение фрагмента из жизни одного фантазёра "Ошибки"
Перевела с немецкого Нина Михайловна Берновская
Странная переписка автора с разными лицами
(вместо вступления)
Сударь!
Хотя некоторые писатели и так называемые поэты из-за своей почти непреодолимой склонности к грубейшей лжи и всякого рода фантазиям, вредным с точки зрения здравого смысла, пользуются не слишком хорошей славой, всё же Вас, человека, который занимает официальную должность и, значит, что-то собой представляет, я считал в виде исключения доброжелательным и честным. Однако, оказавшись в Берлине, мне тотчас пришлось убедиться, что дело обстоит как раз наоборот. Чем я, старый, скромный, непритязательный человек, я, с почётом уволенный в отставку ассистент канцелярии, я, человек тонкого ума, гуманных чувств, больших познаний, я, воплощение душевной доброты и благородства помыслов, чем - повторяю - я заслужил от Вас, что Вы выставили меня на показ перед почтеннейшей берлинской публикой и в карманном календаре этого года не только рассказали всё случившееся с господином Теодором фон С., моей высокородной подопечной и со мной, но помимо этого (мне всё известно) велели зарисовать меня с натуры и потом изготовить гравюры на меди, изображающие, как я с моей дорогой девочкой гуляю по Парижской площади и Унтер ден Линден, как я лежу в постели в изящном ночном одеянии и прихожу в ужас от неожиданного посещения господина барона. Может быть, Вам не понравился электрофор, коса, в которой я держу свой дорожный столовый прибор? Или мой букет? Может, Вы недовольны тем, что Надзорная коллегия на Кипре назначила меня опекуном... Да, Вы, конечно, думаете, что сейчас я напишу имя красавицы, чтобы Вы могли его выболтать в своих календарях и журналах. Этого я, конечно, не сделаю, но хочу спросить в общих чертах, может быть, Вы в самом деле недовольны решением этой коллегии на Кипре? Так будьте уверены, сударь мой: Ваша бесполезная деятельность писателя и музыканта никогда не внушила бы к Вам доверия ни одному президенту или советнику какой-либо Надзорной коллегии, будь то здесь или где-то ещё, и никто не назначил бы Вас опекуном женщины неземной красоты и замечательного ума, как сделала та почтенная коллегия. И вообще, если Вы стремитесь что-нибудь представлять собой в этом городе, то, даже если Вы и способны сделать что-то полезное на своей службе, Вам прежде всего надо перестать интересоваться тем, что решают на Кипре, точно так же не следует заниматься моими восковыми пальцами и моим чепцом, которые Вы, видимо, с завистью разглядывали на гравюре господина Вольфа. Благодарите Бога, сударь, что Вы, подобно мне, не попытались войти в Оттоманские вороты как раз в тот момент, когда их закрывали. Вероятно, Вы из особого писательского любопытства засунули бы в них не пальцы, а нос, и теперь вместо того, чтобы нагло показывать восковой нос приличным людям, Вы сами бы такой имели. То, что изящному ночному одеянию из белого муслина с розовыми лентами и кружевному чепцу Вы предпочитаете Варшавский шлафрок с красным колпаком, это дело вкуса, и я не стану об этом спорить. А знаете ли Вы, сударь мой, что Ваша легкомысленная болтовня в карманном календаре сразу после того, как в серьёзных газетах среди вновь прибывших в город было названо моё имя, принесла мне величайшие неприятности? Меня задержала полиция, поскольку Вы наболтали всякой чепухи и раструбили тайны моей дорогой девочки, они вообразили, что я тот самый нахал, который изуродовал похожего на дыню Аполлона в Тиргартене, а может быть, и другие статуи, и мне стоило немалого труда оправдаться перед ними и убедить их в том, что я восторженный почитатель искусств, а не какой-то переодетый суеверный турок. Будучи человеком, искушённым в вопросах права, Вы даже не подумали о том, что проклятый аполлонов нос могли рассмотреть как государственное преступление и отправить меня в Шпандау, что он мог для меня означать порцию самых несправедливых побоев, впрочем, что касается последнего, то великодушная природа навеки избавила меня от этой опасности, укрепив у меня на спине надёжное защитное устройство. Прочитайте 210,211 двадцатого раздела во второй части Всеобщего земельного права и стыдитесь, что отставному ассистенту канцелярии из Бранденбурга приходится напоминать Вам о них. Едва избежав расследования и штрафа, я подвергся столь ужасному нападению в своей квартире, адрес которой узнали, что можно было сойти с ума или придти в отчаяние, если бы я не был человеком твёрдым и уравновешенным, в достаточной степени привыкшим к бедам и опасностям в многочисленных путешествиях. Это была толпа женщин, из тех, кто привык покупать всё, что только пожелаешь, дёшево и без задержки, но именно поэтому упорно и скандально торговаться, когда, закрывая свои лавки, купцы продают на аукционах дорогие модные товары; они потребовали, чтобы я немедленно делал для них турецкие шали с рисунком. Самой невыносимой была мадмуазель Амалия Симсон, она не умолкая просила и молила, чтобы на жакете из красного кашемира я отпечатал на станочке впереди сонет на иврите собственного её сочинения, причём золотой краской. Другие люди самых различных сословий желали посмотреть на мои восковые пальцы, поиграть с косой или послушать, как мой попугай говорит по-гречески.
Молодые люди с осиной талией, в шляпах высотою с башню, в казацких шароварах, с золотыми шпорами озирались, вооружившись лорнетами и биноклями, как будто бы хотели увидеть что-то сквозь стены. Я знаю, кого они искали, да кое-кто вовсе этого не скрывал, бессовестно, нагло и прямо спрашивая о прекрасной гречанке, как будто бы моё небесное благородное дитя это какая-то игра природы, которую я готов выставить на показ для праздной толпы. Эти молодые люди были мне отвратительны, просто отвратительны, но вовсе нестерпимо становилось тогда, когда кто-то приближался ко мне с мистическими разговорами о магнетизме, сидеризме, магических связях, симпатии и антипатии и прочее и делал при этом какие-то странные телодвижения и жесты, стремясь изобразить из себя посвящённого, а я вообще не мог понять, что всё это значит. Гораздо приятнее были мне те, кто с наивной простотою просил погадать на руке или на кофейной гуще. В доме была такая суета, прямо дьявольское наваждение. Наконец, под покровом ночи мне удалось бежать, чтобы обосноваться в квартире, которая удобней, лучше обставлена и больше соответствует желаниям моей подопечной - соответствовала бы, так следует сказать, потому что теперь я один. Мой теперешний адрес не узнает никто и меньше всего - Вы, потому что от Вас я ничего хорошего не ожидаю.
А кто виноват во всём этом спектакле? Только Вы один! Как это Вам пришло в голову представить меня публике в таком двусмысленном виде, что я оказался каким-то мрачным приверженцем каббалы, который находится в странной связи с неким таинственным существом?
