Дэвид Блидин - Банк
Марк нажал отбой. И ты, Марк… Я положил голову на стол и закрыл глаза. Просто поразительно: именно в тот момент, когда кажется — все, ниже падать некуда, у судьбы для нас наготове новое беспримерное унижение. Теплая рука легла на плечо:
— Ну-ну, утри слезки, масенький.
Я был слишком расстроен и не нашел достойного ответа. Пессимист гнусно захихикал и снова поперся в туалет.
Глава 3
Много лун назад, до того, как Кристофер Лэтэм Шоулс изобрел в Милуоки пишущую машинку, до того, как студенистые беспозвоночные выползли из океанов на сушу и эволюционировали в доисторических обезьян, мир был не более чем крохотной песчинкой. Его удалось бы унести в кармане или даже в ноздре — мир действительно был настолько мал. И когда наш мир оставался не больше ногтя, когда он представлял собой всего лишь клубящееся завихрение водородных газов, не существовало никаких банков. Не было курсовой разницы между днем заключения и исполнения сделки и текущим рыночным курсом. Не было двуногих позвоночных, покупающих и продающих фондовые ценные бумаги и разъезжающих на «шестисотых» «БМВ».
Впрочем, я не рискнул бы отправиться к началу времен и убедиться, что дела не всегда обстояли так, как сейчас.
Воскресенье я встретил среди инопланетян. Они не походили на пришельцев из «Секретных материалов» — бледных скелетиков с куполообразными головами и пустыми глазницами, но все равно это были инопланетяне. Собравшись в заурядном домике в пригороде, инопланетяне болтали о вязании кружев, газонокосилках и о том, что мусор на этой неделе заберут раньше — в понедельник вместо вторника.
Инопланетянка в желтом сарафане — моя тетка Пенелопа, чье пятидесятилетие стало причиной сбора представителей внеземных цивилизаций, — подплыла ко мне и вручила кусок шоколадного торта. Ковыряя цветные шарики глазури, я присел на складной стул и принялся наблюдать за редкими формами жизни в их привычной среде обитания: дядюшка Боб лениво растянулся на диване, словно огромный кот, на ковре компания горластых кузин и кузенов режется в наклейки с покемонами; мама в кухне крошит морковь для салата, папа курит сигару в обнесенном изгородью дворике среди тысяч таких же огороженных двориков на пару с теткиным соседом, здоровяком в галошах. Инопланетяне явно наслаждались существованием в своей беззаботной вселенной — ни тебе обязательств, ни горящих сроков, ни зловещего предчувствия, что сотовый вот-вот зазвонит и на тебя свалится приказ потратить выходные на срочную работу…
Тетка Пенелопа вернулась, неся два бокала пунша, грузно опустилась на стул рядом со мной и откинула голову. Висячие серьги звякнули, как музыка ветра.
— У тебя усталый вид.
Я уже вел счет: тетка — восьмая, кто сообщает мне эту новость. Даже мой «голубой» дядюшка Том, обычно восхищавшийся, как я окреп и вырос, всякий раз пытаясь исподтишка пощупать мои бицепсы, сегодня лишь сокрушенно покачал головой, когда мы обменивались приветствиями.
— Я и правда устал, — вяло промямлил я.
— Да на что тебе жаловаться? Вот доживешь до моих лет, узнаешь, что такое усталость. В пятьдесят поймешь, каковы настоящие трудности…
В этом духе она распространялась сегодня весь день, жалуясь всем и каждому на тяжелую долю — сравнительно беззаботно проскрипеть пять десятков лет, выйдя замуж за тихого, безответного бухгалтера из «Делойт и Туш» и не проработав и дня за всю жизнь. И теперь, оказывается, она устала. Утомилась, блин. Дом не хуже, чем у других, плакучая ива во дворе, как у соседей, такие же продукты, огромными упаковками закупаемые в «Костко»…
— Как тебе на новой работе?
— Ничего, нормально.
Я выработал тактику избегать разговоров о работе вне стен Банка. Придерживаться этого довольно трудно, потому что моего существования вне упомянутых стен кот наплакал — любой разговор исчерпывается за две минуты. Пришлось еще раз рассказать о последней подлости Сикофанта, о навязчивых фантазиях воткнуть карандаш в ноздрю и вогнать поглубже или размозжить голову о стену, как тот японский студент, не выдержавший напряжения на вступительных экзаменах.
— Сколько часов в неделю тебя заставляют работать?
— В среднем — девяносто, иногда больше.
Тетка вскинула голову. Серьги громко брякнули.
— Девяносто часов в неделю?! Господи!! Ты не шутишь?
Я мрачно покачал головой.
— Но это просто преступно! Разве законы об охране труда не запрещают такое издевательство?
Я пожал плечами. Тетка Пенелопа поманила тетку Терезу и дядюшку Тома.
— Вы представляете, его заставляют работать по девяносто часов в неделю! Они там что, рехнулись?
Тетка Тереза с дядюшкой Томом с горячностью синхронно закивали:
— Конечно, рехнулись!
Вскоре все наличные инопланетяне были в курсе моего рабочего графика. Для них девяносточасовая рабочая неделя казалась нереальной; даже возник спор, в человеческих ли силах столько пахать. Мне стало неловко от сочувственных взглядов троюродной родни, и я вышел во двор к отцу. Осенний воздух, морозный и свежий, принес мне некоторое облегчение после утешений родственников.
— У тебя усталый вид.
— Да, — промямлил я. — Мне сегодня все об этом говорят.
— Тяжелая неделя?
— Каждая неделя хуже предыдущей.
Отец задумчиво выпустил густой сигарный дым.
— Надеюсь, ты не останешься в Банке лишь из желания кому-то что-то доказать?
— Я не потому…
— Ты же знаешь, мы с мамой будем гордиться тобой независимо от карьерных успехов. Даже если ты все бросишь и отправишься играть на флейте на лесном приволье, мы поддержим тебя и в этом решении.
Я знаю, это правда, насчет флейты. Отец тысячу раз говорил, что уже голову сломал, пытаясь понять, почему я пошел работать в Банк. Проблема в том, что я и сам не очень представляю почему. Точно не из-за денег, хотя деньги — это здорово. Возможно, из-за подсознательного неприятия хаоса. С самого рождения наша жизнь строго расписана: средняя школа, старшие классы, колледж, поступление на работу — и четкая дальнейшая перспектива: два-три года в Банке, затем академический отпуск для получения диплома магистра бизнеса, возвращение в Банк и восхождение по служебной лестнице аж в стратосферу; к сорока пяти годам выход на пенсию, собственный дом, дача и два породистых лабрадора. Вот и стараешься держать лицо, хотя горло все крепче сжимает невидимая рука старого неумолимого Адама Смита. Бросить все, уйти из Банка, отказаться от обеспеченного будущего означает сдаться на милость неизвестности. Ни стабильности, ни постоянного дохода, ни гарантированной дачи, ни лабрадоров. Будущее, отравленное неопределенностью.
Да, я полностью отдаю себе отчет в том, что это трусливая, жалкая позиция. Я читал «Алхимика» и согласен с автором: люди могут лишь надеяться достичь гармонии с предначертанной судьбой. Тем не менее мой страх вполне обоснован. Задумайтесь, неужели кому-нибудь из нас на роду написано разъезжать по городу, уцепившись за поручни мусоровоза, и подбирать отходы за другими людьми? Или свежевать трупы убитых? Герою «Алхимика», может, и хорошо работалось во времена сплошного земледелия, когда жизнь была проще и разделение труда заключалось в выборе между охотой на диких кабанов и выращиванием льна. Все изменили Форд и промышленная революция, которые привнесли в корпоративный труд понятие автоматизации. Согласитесь, Алхимик просто не выжил бы в современном мире.
— Не понимаю, для чего тебе класть на это жизнь, год за годом заниматься работой, высасывающей из тебя все силы…
Новый поток густого дыма. Отец достиг возраста, в котором его родители умерли от рака: бабушка — от опухоли мозга, дед — с изъеденным полипами кишечником. Это делает папу особо чувствительным к быстротечности жизни.
— Да все правильно… Стоя здесь с тобой, я полностью согласен с твоими доводами. Но начинается рабочая неделя, на меня сваливается лавина дел, и я забываю себя и начинаю мыслить как банковский аналитик. Банк, словно зловещий водоворот, всасывает барахтающегося, пока не утянет на самое дно и не сделает частью себя.
Послышалось бряканье серег — тетка Пенелопа выглянула из дверей дома.
— Обед подан. Сегодня у нас шведский стол, так что идите и сами себе накладывайте.
Я положил на тарелку морковного пюре, когда дядя Том, незаметно зайдя с тыла, ущипнул меня за левую ягодицу.
— Так, значит, девяносто часов в неделю, а?
Я успел ударить его по руке и избежал нового щипка.
— Ага.
— Но тебе, наверное, платят большие бабки?
— Шестьдесят чистыми.
— Как это?
— Ну, в конце каждого года мы получаем бонус. Наверное, дадут еще пятьдесят или около того.
— Ничего себе, двадцать три года, и уже зарабатываешь по сто тысяч в год?!
