Бертольд Брехт - Страх и нищета в Третьей империи
Муж. Совершенно излишне. Из-за нескольких недель...
Жена (начинает опять, укладываться). А теперь подай мне, пожалуйста, шубу.
Муж (подает ей шубу). В конце концов, всего-то на несколько недель.
10
ШПИОН
Профессоры маршируют,
Их лоботрясы муштруют
И жучат, отставкой грозя.
Зачем для безусых отребий
Знать о земле и о небе,
Когда им думать нельзя?
Идут прелестные детки,
Что служат в контрразведке,
Доносит каждый юнец,
О чем болтают и мама и папа,
И вот уже мама и папа - в гестапо,
И маме и папе конец.
Кельн, 1935 год. Дождливый день. Воскресенье. Муж, жена и сын-школьник
только что пообедали. Входит служанка.
Служанка. Фрау Климбч с мужем спрашивают, дома ли господа?
Муж (резко). Нет.
Служанка выходит.
Жена. Ты должен был сам подойти к телефону. Они ведь знают, что мы никуда не могли уйти.
Муж. Почему это мы никуда не могли уйти?
Жена. Потому что идет дождь.
Муж. Это еще не причина.
Жена. Да и куда бы мы могли пойти? Они сразу об этом подумают.
Муж. Мало ли куда можно пойти.
Жена. Так почему же мы не идем?
Муж. А куда нам идти?
Жена. Если бы хоть дождя не было.
Муж. А куда бы мы пошли, если бы дождя не было?
Жена. Прежде можно было по крайней мере встречаться с людьми.
Пауза.
Напрасно ты не подошел к телефону. Теперь они знают, что мы не хотим поддерживать с ними знакомство.
Муж. Ну и пусть знают!
Жена. Неприятно, что мы сторонимся их теперь, когда все начали их сторониться.
Муж. Мы их не сторонимся.
Жена. Так почему им тогда не прийти к нам?
Муж. Потому что этот Климбч надоел мне до смерти.
Жена. Прежде ты этого не говорил.
Муж. Прежде! Не раздражай ты меня своим вечным "прежде"!
Жена. Во всяком случае, прежде ты не оборвал бы знакомства с ним потому, что школьная инспекция что-то против него затевает.
Муж. Ты, значит, хочешь сказать, что я трус?
Пауза.
Так позвони им и скажи, что мы вернулись из-за дождя.
Жена (не двигается с места). Может быть, спросить Лемке, не зайдут ли они?
Муж. Чтобы они опять доказывали нам, что мы с недостаточным рвением относимся к противоздушной обороне?
Жена (мальчику). Клаус Генрих, отойди от радио!
Муж. И как нарочно сегодня идет дождь. Что за несчастье! Нечего сказать, удовольствие жить в стране, где дождь - это целое несчастье!
Жена. По-твоему, очень умно говорить вслух такие вещи?
Муж. У себя, в моих четырех стенах, я могу говорить что мне угодно. Я не позволю, чтобы мне в моем собственном доме... (Умолкает.)
Входит служанка с кофейным сервизом. Оба молчат, пока она не выходит.
Неужели нельзя обойтись без служанки, у которой отец - квартальный наблюдатель?
Жена. Об этом мы, кажется, уже достаточно говорили. В конце концов ты сказал, что это имеет свои преимущества.
Муж. Тебя послушать, чего только я не говорил. Вот скажи такое твоей мамаше, и мы попадем в хорошенькую историю.
Жена. О чем я говорю с моей матерью - это...
Входит служанка с кофе.
Больше ничего не нужно, Эрна, можете идти. Я сама налью.
Служанка. Большое спасибо, сударыня. (Уходит.)
Мальчик (отрываясь от газеты). Все священники так делают, папа?
Муж. Что делают?
Мальчик. Что здесь написано.
Муж. Что это ты читаешь? (Вырывает у него газету из рук.)
Мальчик. Наш группенфюрер сказал нам - можете читать все, что пишут в этой газете.
Муж. Группенфюрер мне не указ. Что тебе можно и чего тебе нельзя читать, решаю я.
Жена. Вот десять пфеннигов, Клаус Генрих, поди купи себе что-нибудь.
Мальчик. Да ведь дождь идет. (Нерешительно подходит к окну.)
Муж. Если они не перестанут печатать отчеты о процессах священников, я вообще откажусь от подписки на эту газету.
Жена. А на какую ты подпишешься? Ведь это печатают во всех.
Муж. Если такие мерзости печатаются во всех газетах, то я не стану читать ни одной. И от этого я буду знать не меньше, чем сейчас, что делается на свете.
Жена. Собственно, не так плохо, что они наводят чистоту.
Муж. Все это только политика.
Жена. Во всяком случае, нас это не касается. Мы ведь протестанты.
Муж. Но народу не все равно, если при мысли о ризнице ему мерещатся всякие гадости.
Жена. Ну а что же им делать, если такие вещи действительно происходят?
Муж. Что им делать? Не мешало бы им хоть раз на себя оборотиться. У них в Коричневом доме будто бы вполне чисто.
Жена. Но ведь эти процессы доказывают оздоровление нашего народа, Карл!
Муж. Оздоровление! Хорошенькое оздоровление! Если это называется здоровьем, то я предпочитаю болезнь.
Жена. Ты сегодня все время нервничаешь. Что-нибудь случилось в школе?
Муж. Что могло случиться в школе? И, пожалуйста, не тверди постоянно, что я нервничаю, именно от этого я и начинаю нервничать.
Жена. Почему мы вечно спорим, Карл? Прежде...
Муж. Этого только я и ждал! "Прежде"! Ни прежде, ни теперь я не желал и не желаю, чтобы кто-нибудь отравлял воображение моего сына.
Жена. Кстати, где он?
Муж. Откуда мне знать?
Жена. Ты видел, как он ушел?
Муж. Нет.
Жена. Не понимаю, куда он мог деться. (Зовет.) Клаус Генрих!.. (Выбегает из комнаты. Слышно, как она зовет сына. Через некоторое время она возвращается.) Он действительно ушел!
Муж. Почему бы ему и не уйти?
Жена. Дождь льет как из ведра!
Муж. Незачем так волноваться, если мальчику захотелось выйти из дому.
Жена. Что мы, собственно, говорили?
Муж. Какое это имеет к нему отношение?
Жена. Ты так несдержан последнее время. -Муж. Во-первых, это вовсе не так, а во-вторых, если бы даже я действительно был несдержан последнее время, то какое это имеет отношение к тому, что мальчика нет дома?
Жена. Но ведь они всегда прислушиваются.
Муж. Ну и?..
Жена. "Ну и..." Что, если он начнет болтать? Ты ведь знаешь, что им вколачивают в голову в Гитлерюгенд. От них же прямо требуют, чтобы они доносили обо всем. Странно, что он так тихонько ушел.
Муж. Глупости.
Жена. Ты не заметил, когда он ушел?
Муж. Он довольно долго стоял у окна.
Жена. Хотела бы я знать, что он успел услышать.
Муж. Но ведь ему известно, что бывает, когда на кого-нибудь донесут.
Жена. А тот мальчик, о котором рассказывал Шмульке? Его отец до сих пор в концлагере. Если бы мы хоть знали, до каких пор он оставался тут в комнате.
Муж. Все это совершеннейший вздор! (Пробегает по другим комнатам и зовет мальчика.)
Жена. Странно, что он, не сказав ни слова, просто взял и ушел. Это на него не похоже.
Муж. Может быть, он пошел к товарищу?
Жена. Тогда он у Муммерманов. Я сейчас позвоню туда. (Снимает телефонную трубку.)
Муж. Уверен, что это ложная тревога.
Жена (у телефона). Говорит фрау Фурке. Добрый день, фрау Муммерман. Скажите, Клаус Генрих у вас?.. Нет?.. Не понимаю, куда он пропал.... Вы не знаете, фрау Муммерман, комитет Гитлерюгенд открыт по воскресеньям?.. Да?.. Большое спасибо, я сейчас позвоню туда. (Вешает трубку.)
Оба некоторое время сидят молча.
Муж. Что он, собственно, мог слышать?
Жена. Ты говорил про газету, И про Коричневый дом - что было уже совершенно лишнее. Ты ведь знаешь, какой он истинный немец.
Муж. А что я такого сказал про Коричневый дом?
Жена. Неужели ты не помнишь? Что там не все чисто.
Муж. Но это ведь нельзя истолковать как враждебный выпад. Не все чисто, или, как я сказал в более мягкой форме, не все вполне чисто - что уже составляет разницу, и притом довольно существенную, - это скорее шутливое замечание в народном духе, так сказать, в стиле обыденной разговорной речи, которое всего лишь означает, что, вероятно, даже там кое-что не всегда обстоит так, как хотелось бы фюреру. И я намеренно подчеркнул этот оттенок вероятности, сказав, как я отлично помню, что даже и там тоже - "как будто" не все вполне - заметь, именно - "не вполне" чисто. Как будто! А не наверно! Я не могу сказать, что то или иное там нечисто, для этого у меня нет никаких данных. Не бывает людей без недостатков. Только это я и хотел сказать, да и то в самой смягченной форме. Сам фюрер выступал однажды с гораздо более резкой критикой по этому поводу.
Жена. Я тебя не понимаю. Со мной тебе незачем так разговаривать.
Муж. Ну знаешь, как сказать. Мне ведь совершенно неизвестно, где и с кем ты болтаешь о том, что может иной раз вырваться сгоряча у себя дома. Разумеется, я далек от того, чтобы обвинять тебя в легкомысленном распространении слухов, порочащих твоего мужа, точно так же как я ни на минуту не допускаю, чтобы мой мальчик мог предпринять что-либо против своего отца. Но делать зло и отдавать себе в этом: отчет - вовсе не одно и то же.
Жена. Замолчи наконец! Лучше бы ты следил за своим языком! Я все время ломаю себе голову и не могу вспомнить, когда именно ты сказал, что в гитлеровской Германии жить нельзя; до того или после того, как ты говорил о Коричневом доме.
Муж. Я вообще ничего подобного не говорил.
