Аскольд Мельничук - Посол мертвых
Обзор книги Аскольд Мельничук - Посол мертвых
Мельничук Аскольд
Посол мертвых
Аскольд Мельничук
Посол мертвых
Роман
Перевод: Ирина Доронина
Аскольд Мельничук - стопроцентный, как говорится, американец. Он родился в штате Нью-Джерси в 1954 году, является профессором университета Массачусетс-Бостон, ведет писательский семинар в Беннингтонской высшей школе и пишет прозу. Однако, как нетрудно догадаться по имени и фамилии, корни у него украинские. Его родители, друзья родителей были иммигрантами второй, послевоенной волны, и, врастая в американскую жизнь, они, конечно же, хранили в душе, а зачастую и в быту покинутую родину. Роман "Посол мертвых" не является автобиографическим в строгом смысле слова, но он насыщен ощущениями и размышлениями американца, пытающегося постичь романтическую мифологию и мучительную историю своих предков. Его представления о них порой кажутся нетрадиционными, сугубо американскими, но именно сочетание в одном человеке двух столь разных начал и взгляд на себя самого через океан - океан реальный и океан жизни, разделяющий страны и эпохи, - делают роман, увлекательно написанный по-английски "с украинским акцентом", особенно интересным.
Аскольд Мельничук поддерживает тесные связи с коллегами на Украине, бывает там. Мы познакомились во время одного из его приездов в Киев, тогда же он подарил нам свой роман вместе с великодушным разрешением на его безвозмездную публикацию в журнале, за что редакция приносит ему глубокую благодарность.
Ничто не остается на своих местах. Все перемещается. Но существо, оказавшееся не на своем месте, превращается в изгоя, нуждающегося в том, чтобы его привели обратно и спасли через искупление. Разбивая сосуд, мы делаем лишь первый шаг в длинной цепи истечения и творения: все оказывается так или иначе сломанным, во всем есть своя трещина, и ничто не имеет конца.
Гершом Схолем
И то, о чем мертвые не говорили при жизни,
Теперь они вам откроют, ибо они мертвы,
Откроют огненным языком превыше речи живых.
Т.С.Элиот
Семья Круков
I
Когда я вошел в гостиную, Ада Крук сидела там почти в темноте. Насколько я мог рассмотреть, в комнате царил порядок, все лежало на своих местах - журналы и книги пыльными стопками громоздились на журнальном столике и приставной тумбочке возле дивана. Вышитые занавески скрадывали поздний дневной свет, все было неподвижно, как в музее после закрытия.
Я поставил саквояж, снял пальто и перекинул его через руку, осыпав ковер снегом. Было холодно - створки высоких окон прилегали неплотно. Я потер затекшую за время полета шею и прочистил горло, начиная раздражаться. Мне казалось, что с выцветших обоев за мной наблюдают всадники, скачущие за сворой гончих, предположительно преследующей лису. Трудно было придумать рисунок, менее подходящий для скромной квартиры на верхнем этаже дома, напоминающего трехпалубное судно и расположенного в портовой части городка на севере штата Нью-Джерси, где я родился тридцать с хвостиком лет тому назад и где теперь верховодили гаитянцы. Тем не менее некогда под горячую руку Ада сама выбрала эти обои и обклеила ими стены в честь Антона, поэта-эмигранта, которого страстно любила. Надо быть сумасшедшей, чтобы в этом мире влюбиться в поэта.
Ада, чье вытянутое лицо с правильными чертами казалось еще более продолговатым из-за серег, свисавших чуть ли не до плеч, сидела неподвижно, как механическая предсказательница, каких выставляют в стеклянных будках на карнавалах. Я чуть было не сказал: "Донна Крук".
- Ты поправился, - произнесла она вместо приветствия.
- Можно, я включу свет?
- Зачем? Я и так знаю, как ты выглядишь. И нам обоим знаком каждый предмет в этой комнате. Здесь мало что изменилось со времени твоего последнего визита.
Смутившись, я, похоже, совсем забыл, кто я теперь, и вместо того, чтобы обращаться с Адой, как с пациенткой, почувствовал себя тем мальчиком, который привык беспрекословно слушаться ее.
- Прости, я на минуту, - сказала она, глядя мимо меня.
Я наблюдал, как она встала с кресла и осторожно, опираясь для устойчивости на мебель и стены, прошла в коридор. Длинное черное платье теперь скрывало щиколотки, которыми она когда-то так гордилась. Скоро ей понадобится клюка. Пока я размышлял о том, как немилосердно обошлось с ней время, в комнату робко проскользнул ее брат Виктор - узнать, не хочу ли я выпить. В руке у него был стакан с прозрачной жидкостью, наверняка с водкой. Зажатая между рыхлыми губами сигарета дымилась. В сумерках его лицо напоминало выцветшее кофейное пятно.
- Спасибо, нет. Зачем она меня вызвала?
Звонок у меня дома в Бостоне раздался рано утром, когда мы с женой, как обычно по воскресеньям, лежа в постели, читали газеты. Я слушал автоответчик, не снимая трубки, пока не стало ясно, что это Ада, мать моего друга детства Алекса. У меня екнуло сердце: зачем она, никогда прежде мне не звонившая, звонит сейчас? Я не видел ее после той памятной встречи в день похорон моего отца. Должно быть, это Алекс дал ей мой номер.
Голос звучал угрюмо. Она спросила, все ли я еще врач, - будто врачом можно перестать быть. Я кивнул в трубку: чем могу быть полезен? Насколько это срочно? Очень срочно. Почему бы ей не позвонить местному врачу? Этого она сделать не может. Ей нужно, чтобы именно я приехал в Рузвельт. Немедленно. Она не может сказать - зачем. Объяснит все, как только приеду. Видимо, Ада никогда не бывала в Бостоне и считала, что это где-то рядом.
Я не смог ей отказать. После смерти родителей я почти утратил какие бы то ни было связи с общиной, в которой вырос. Вероятно, это был мой последний шанс восстановить их, хотя Ада - весьма ненадежный мосток. Я коротко пересказал Шелли наш разговор - за те годы, что мы прожили вместе, она не раз слышала от меня об Аде и Алексе, но никогда с ними не встречалась. В полдень я уже ждал свободного билета у стойки авиакомпании "Дельта" в аэропорту "Логан". Надо заметить, что несколькими днями раньше мне звонил Алекс - впервые за много месяцев. Нельзя сказать, чтобы он звучал бодро, но, в конце концов, он уже давно бодро не звучал. Разговор был недолгим - Алекс коротко посвятил меня в свои сложности, связанные с работой, я поведал о том, что один пациент грозит мне судебным иском, - и мы пообещали друг другу скоро повидаться.
Рейсы откладывались, количество пассажиров, ждущих свободных мест, накапливалось. Наверное, в Нью-Джерси шел снег. Когда мы наконец взлетели, самолет был забит до отказа. Сидевший рядом со мной мужчина вопреки запрету без конца болтал с кем-то по сотовому телефону. Меня так и подмывало пожаловаться стюардессе, угрюмой брюнетке, проглатывавшей каждый второй слог, как свойственно уроженцам Среднего Запада. Я был взволнован: голос Ады словно бы материализовался из далекого прошлого. Мой сосед, не переставая, сморкался и шмыгал носом, и к тому времени, когда мы приземлились в Ньюарке, у меня уже першило в горле.
Я позвонил Шелли, чтобы сообщить, что долетел благополучно, после чего сел в такси, которое, промчавшись сквозь позднюю февральскую вьюгу, доставило меня к дому на Гроув-стрит, расположенному в двух кварталах от места, где я вырос. Здесь мы любили ошиваться, когда были школьниками. Но ни один магазин в округе не казался теперь знакомым.
Виктор Волчок - вспомнил я кличку, которую мы дали ему в детстве. Когда он вдыхал выпущенный изо рта сигаретный дым, чтобы еще раз пропустить его через легкие, его ноздри трепетали.
- Она сама тебе скажет, - устало сказал он.
Седые космы падали ему на шею. Голубые глаза казались водянистыми.
По стенам были развешены работы Алекса. Я обошел комнату, чтобы получше их рассмотреть: написанная маслом картина, на которой был изображен старик с длинными вислыми усами, ведущий коня на водопой, располагалась между портретами Виктора в мягкой шляпе и старшего брата Алекса - Пола. Картины были яркими и изобиловали сюрреалистическими деталями: например, лицо Виктора словно выплывало из печной топки.
Живопись контрастировала с унылостью разнокалиберных и странно расставленных предметов мебели. Несколько плетеных стульев с перепончатыми спинками были собраны полукругом - словно приготовлены для групповых занятий.
Ада вернулась, накинув поверх черного платья белую вязаную кофту с перламутровыми пуговицами.
- Сядь, - сказала она мне. - А ты, Виктор, отправляйся к себе.
Послушный, как дворецкий, Виктор развернулся на каблуках.
- Зачем вы меня вызвали?
- Сядь, - повторила она, снова устраиваясь в плюшевом бордовом кресле.
Я вдруг осознал, что она ни разу за все это время не моргнула. Ее глаза отражали свет, но не поглощали его.
Значит, Ада была практически слепа.
Кинув пальто на спинку стула, я повиновался.
- Виктор вышел купить сахару для пирога, - начала она, - и пропал на двадцать лет. В сорок втором это случалось. Я присматривала за кухаркой, сидя возле печи, от которой было мало толку - холод стоял почище нынешнего. С декабря по апрель все ходили в пальто. Кухарка варила суп, укутав шею чернобуркой...
