Хеновева Эдроса-Матуте - Возвращение
Обзор книги Хеновева Эдроса-Матуте - Возвращение
Хеновева Эдроса-Матуте
Возвращение
Было за полночь, когда Роман пришел в родное селение. Деревья на холме стояли тихими часовыми перед человеком с настороженным лицом, который был частью ночи. Небо, покинутое светом, слилось в объятиях с кромешной тьмой.
Роман остановился на миг и потом сел на длинные узловатые корни большого дерева. Как ни холодна была ночь, у Романа выступал пот на шее и перехватывало дыхание. Холодный ветер доносил до его ушей все тихие шорохи ночи. Даже в чуть слышном поскрипывании бамбука на косогоре человеку слышался призывный свист.
Темны, как ночь, были мысли, и никак не хотели они идти против чувств, которые стучались теперь в дверь его сердца.
Еще несколько месяцев назад он задумал это. Сначала он не подпускал к себе близко даже тень, которую отбрасывал этот замысел. Но зов равнины был силен. Он скрывался вместе с Басилио на горной вершине, но его глаза полнились расстилавшейся внизу равниной. Свет луны и мерцающих звезд не мешал видеть слабые огоньки в нескольких хижинах на равнине, огоньки, отважно спорившие с ветром, который дул с гор.
Сейчас, сидя в темноте, Роман уже не помнил, как несколько дней и ночей он отгонял от себя эти мысли. Замысел окончательно созрел после одного известия, о котором он тоже долго пытался не думать: известия о
гибели командира отряда с соседних гор. Какими-то судьбами до их убежища дошла старая газета. Его мысли смешались, когда он прочел там о случившемся в горах по соседству. Педро Реансасо, один из вождей мятежников, был выслежен в горах… дрался… убит… правительство наградило выдавшего 80 000 песо… в настоящее время продолжаются поиски и других… в том числе Басилио Лафорте… назначено тоже 80 000 песо… тоже 80 000 песо… тоже 80 000 песо…
Той же ночью словно хищные птицы ринулись на его душу — ему представилось лицо женщины, которую он привел когда-то в маленькую часовню на холме, лица их детей, неулыбающиеся губы его тещи и ее глаза, требующие 80 000 песо.
На другое утро он уже не мог смотреть в глаза Басилио…
Несколько ночей слушал он в темноте биение своего сердца — и боялся, что Басилио тоже услышит его со своей постели. Его сердце отсчитывало дни, остававшиеся до его очередного выхода в долину за припасами.
Но в этот раз — не только за припасами…
В те дни глаза Романа, когда он говорил с Басилио, бегали и не могли остановиться.
И вот наступили для Романа день и минута сойти с вершины, чтобы как прежде… нет, не как прежде…
Роман больше не вернулся на вершину. Вместо него по тем же тайным тропам, по которым недавно ступали ноги спешившего вниз Романа, поднялся отряд вооруженных солдат. Тишина дней и ночей на вершине горы была взорвана страшной схваткой. В эту ночь те, чьего возвращения с вершины ждал Роман, принесли весть о том, что там произошло.
Теперь он сидел на узловатых корнях дерева, и по всему его телу снова ползали мурашки, такие же, как в тот час, когда он услышал весть с гор: благодаря карте, которую Роман начертил в присутствии больших людей, Басилио удалось окружить; он так и не сдался: пули изрешетили изможденное тело Басилио, которое висело теперь в лунном свете на дереве среди плодов манго.
Все холоднее становился ветер, порывами налетавший на потный лоб Романа, а Роман все сидел на узловатом корне. Шевелящиеся ветви деревьев вокруг были для него солдатами ночи, которые медленно окружали ничего об этом не знавшего Басилио; тихое поскрипывание бамбука на склонах — оглушительной стрельбой во тьме ночи, а белая одежда Романа, маячившая в темноте, — качающимся на дереве телом Басилио.
Роман с трудом отогнал от себя эти мысли — так же, как он отгонял их до своего ухода с вершины. Он медленно поднялся с корня и посмотрел в темноту. Равнина, на которую он глядел по ночам с гор, стала теперь черным бушующим морем. Он оперся одной рукой на большое тело дерева, а другой ощупал толстые пачки денег в своих карманах.
Ему не надо было развертывать в темноте эти пачки, чтобы узнать, сколько там.
Он хорошо знал: 80 000 песо! Большая часть — в кармане штанов, остальные — в кармане рубашки. Эти он пощупал: они были прямо против его сильно бившегося сердца. Он быстро опустил руку вниз.
Он побрел прочь от большого дерева. Перед ним на равнине было бушующее черное море. Роман ускорил шаг, чтобы рядом с женщиной, которую он привел когда-то в маленькую часовню на холме, и во взглядах троих ни о чем не ведающих детей найти убежище от воспоминаний, которые шли за ним, не отставая ни на шаг.
Он шел, и с каждым шагом крепла его надежда, что он сможет забыть все: и расправу солдат с Басилио, такую легкую благодаря карте, которую Роман начертил в штабе, и отказ Басилио сдаться, и его изрешеченное пулями худое тело, висевшее на дереве среди манговых плодов, и свет луны на этом качающемся теле.
Он шел все быстрее, пока не увидел впереди белые камни на старом кладбище их деревни. Он поднял глаза к небу — из-за черных туч чуть выглядывало печальное лицо луны, поэтому и были видны белые камни на старом кладбище. А за ними, между кладбищем и первой хижиной на равнине, стог необмолоченного риса.
«Почему, — вдруг спросил себя Роман, — с тех пор как я себя помню, там всегда стоит рисовый стог? Между кладбищем и первой хижиной. И теперь… и в детстве… когда мы с Басилио были еще детьми».
Стог все рос и рос перед его глазами. Не было никакой разницы между этим стогом и стогом их детства. Это был тот же самый стог. Такой же большой, как стог, хранивший в себе веселые голоса Романа и Басилио, когда одной лунной ночью они впервые говорили о женщинах. Они провели перед этим целый день, пася буйволов и подглядывая за девушкой, купавшейся в реке, а вечером встретились у стога, и их звонкий смех поднимался оттуда по серебристым лучам луны.
Роман остановился на миг, пытаясь изгнать из своего слуха усилившееся поскрипывание бамбука, вновь возвращавшее к нему ту ночь и звонкий смех Басилио. Но несмотря на все эти старания, с прежней силой и чистотой возвращался к нему голос Басилио, смех Басилио, веселые крики, в которых звучала беззаветная вера в жизнь. Почти бегом Роман удалялся теперь от стога к хижинам. Он слышал шаги, переходящие в бег, у себя за спиной — свои собственные шаги по сухим листьям.
Еще до того как Роман увидел хижину, служившую кровом дорогим ему людям, у него уже созрело решение: они уедут отсюда. Он и женщина, отданная ему перед алтарем на холме, и трое детей, которых принесла ему любовь этой женщины. Он увезет их четверых от всего — от воспоминаний о стоге и висящем теле, освещенном луной.
80 000 песо унесут их далеко.
Теперь уже было рукой подать до хижины его родителей. Школа осталась позади, школа, где учатся читать и писать двое его детей — и двое детей Басилио. Он старался не думать об этом, но не мог. Значит, в тех комнатах… также и дети Басилио? Потому что они с Басилио почти одновременно стали юношами и почти одновременно остепенились.
«Роман! Роман! — радостно и гордо звучит голос Басилио. — У меня мальчик! Мальчик! Как и у тебя!»
Совсем близко один от другого, в той же самой комнате, они оба учатся читать и писать. Как… как они с Басилио в свое время.
Вон на ту лестницу позади школы он и Басилио взбегали в два прыжка. Сколько раз они доводили до сердечных приступов старую школьную уборщицу, гонявшую их с этой лестницы, сколько раз они сердили ее, прячась на дереве во дворе, куда, они знали, старухе до них было не добраться…
Шаги Романа все ускорялись. Слишком многое вокруг напоминало ему о Басилио. А этого не должно быть. За ночи размышлений на вершине горы он убедил себя в том, что не должен оглядываться назад. С того момента, как он привел в исполнение свой замысел, не оставалось больше места для оглядок на прошлое.
Да, места для оглядок на прошлое теперь не оставалось. Не оставалось ничего, кроме видов на будущее, обеспеченное ему пачками денег в двух карманах.
И вот он перед своим домом. Его фигура сливалась в темноте с тамариндом, крона которого нависла над четырьмя ступенями крыльца.
Он знал: стоит ему негромко произнести два раза, а может быть, три… стоит ему только произнести имя матери троих детей, спящих крепким сном, — и ветхая дверь откроется. И кончатся все его страдания, все его волнения, все его одиночество. Завтра утром — нет, еще на рассвете— они уедут отсюда. Но (и Роман окаменел от этой мысли) что он скажет в ответ на вопрошающие взгляды жены? Что он скажет этим глазам, которые поднимутся к его лицу, о том, почему они вдруг покидают родные места? Что он скажет им о пачках денег, которые унесут их в далекие края?
Он услышал ее голос: «Роман, почему Басилио не спустился вместе с тобой?»
Он отступил назад, и его спина прижалась к толстому стволу тамаринда.
Он увидел в темноте глаза жены, глядящие прямо в его глаза. Он знал: ничего он не сможет скрыть от глаз жены. И… он не сможет встретить ее взгляд.
