Ирвин Шоу - Одиссея стрелка
Обзор книги Ирвин Шоу - Одиссея стрелка
Шоу Ирвин
Одиссея стрелка
Ирвин Шоу
Одиссея стрелка
- В Бразилии, - говорил Уайтджек, - худо было с девочками. С американками.
Они лежали на удобных койках под грациозно свисающим пологом из москитных сеток, в казарме, где, кроме них двоих, никого не было, тихой, пустой, затененной и особенно прохладной, если вспомнить, что снаружи слепило жгучее солнце Африки.
- Три месяца в джунглях, на рисе и обезьяньем мясе, - Уайтджек раскурил длинную толстую дешевую сигару и, покосившись на жестяную кровлю, погрузился в клубы дыма. - Когда мы оказались в Рио, мы точно знали, что заслужили американку. И вот лейтенант, Джонни Маффет и я, мы раздобыли телефонный справочник американского посольства и давай звонить прямо по алфавиту - секретаршам, машинисткам, переводчицам, регистраторшам, авось кто-нибудь из них клюнет.
Уайтджек ухмыльнулся, глядя на потолок. Улыбка очень красила его широкое, загорелое грубоватое лицо. Говор у него был южный, хоть и не тот, что вызывает у северян оскомину.
- Идея была лейтенанта, и, пока мы добрались до "К", он уже готов был бросить это дело, но тут мы напоролись просто на золотую жилу - "М". - Он медленно выпустил длинную струю сигарного дыма. - Ох-хо, - протянул он, мечтательно прикрывая глаза. - Два месяца и одиннадцать дней - как сыр в масле. Три бесконечно нежных и пылких американки со своим собственным жильем. Пиво на льду всю неделю, бифштексы - такие здоровенные, хоть мула ими седлай, и никаких тебе забот - валяйся на пляже после полудня; придет охота - поплавай. В общем, солдат спит, а служба идет.
- Ну и как были девочки? - спросил Стаис. - Что надо?
- Как вам сказать, сержант. - Уайтджек умолк и задумчиво поджал губы. Если по правде, сержант, девочки лейтенанта и Джонни были этакие смазливые зверюшки. А моя... - он снова замолчал. - ...В мирное время ей бы не подцепить себе парня, даже если ее зачислить в пехотную дивизию. Тощенькая, маленькая, выпуклостей меньше, чем у ружейного дула, да еще в очках. Но стоило ей на меня взглянуть, и я сразу понял: ни Джонни, ни лейтенант ее не волнуют. Она смотрела только на меня, и за стеклами очков взгляд у нее был мягким, полным надежды, робким и зовущим. - Уайтджек щелчком сбил пепел в консервную банку, стоявшую у него на голой груди. Иногда, - проговорил он медленно, - чувствуешь себя последним ничтожеством, если думаешь только о себе и не отвечаешь на такой призыв. Вот что я вам скажу, сержант. Я пробыл в Рио два месяца и одиннадцать дней, и даже не взглянул на другую женщину. Все эти загорелые бабенки, что шатаются по пляжу, вылезая на три четверти из купальников и вихляя своими прелестями перед твоим носом, - я даже не взглянул на них. Эта тощенькая очкастая пигалица была такой приятной, нежной и такой порядочной, что дай бог любому парню! Да будь он даже распоследним кобелем - он и глазом не повел бы на другую женщину.
Уайтджек загасил сигару, снял с груди жестянку, перевернулся на живот.
- Ладно, - сказал он, - я немного вздремну.
Не прошло и минуты, как Уайтджек тихо похрапывал, по-детски уткнувшись в согнутую руку мужественным лицом горца.
Снаружи, с той стороны, где была тень, доносилось заунывное диковатое пение: местный мальчишка утюжил чьи-то форменные брюки. С летного поля, в двухстах ярдах, снова и снова раздавался рев машин, садящихся или взмывающих в предвечернее небо.
Стаис устало закрыл глаза. С тех пор как он попал в Аккру, он только и делал, что валялся на койке, спал и грезил, слушая рассказы Уайтджека.
- Привет! - сказал Уайтджек, когда два дня назад Стаис медленно вошел в казарму. - Куда путь держите?
- Домой, - ответил Стаис, в который раз устало при этом улыбаясь. - А вы?
- Не домой. - Уайтджек чуть усмехнулся. - Совсем не домой.
Стаису нравилось слушать Уайтджека. Уайтджек рассказывал об Америке, о лесах Голубого хребта, где он служил в лесничестве, о стряпне матери и о своих потрясающих собаках, которым не было равных в умении брать и держать след, о том, как со среднего бомбардировщика он пытался в горах охотиться на оленя (ни черта не выходило - со дна ущелий поднимались вихри), о пирушках по выходным дням в лесу со своим другом Джонни Маффетом и с девчонками с мельницы из соседнего местечка. Девятнадцать месяцев Стаис не был в Америке, и рассказы Уайтджека переносили его в родные места, такие милые и почти осязаемые.
- Жил у нас в городке человек по имени Томас Вулф, - начал в то утро Уайтджек ни с того ни с сего. - Это был здоровенный парень, и отправился он в Нью-Йорк, чтобы стать писателем. Может, слышали о таком?
- Слыхал, - отозвался Стаис. - Я читал две его книжки.
- Ну вот, прочел и я его книжку, - продолжал Уайтджек, - ту самую, и жители нашего городка сначала просто вопили, так им хотелось его линчевать, но я все-таки прочел его книжку, и в ней он разделал наш городок в пух и прах, и когда его привезли обратно мертвым, я спустился с гор и пошел на его похороны. Уйма знаменитостей явилась из Нью-Йорка в Чеппел-Хил хоронить его, жарко было, и хоть я никогда не встречал этого парня, на я прочел его книжку и чувствовал, что это правильно - прийти на его похороны. Весь городишко был там, притихший, а пять лет назад они просто вопили, так им хотелось его линчевать. Это было грустное и впечатляющее зрелище, и я рад, что пошел тогда.
В другой раз неспешный низкий голос пробивается сквозь полудрему в духоте:
- Моя мама берет перепела, снимает мясо с костей, потом выкапывает здоровенную сладкую картофелину, кладет в кастрюлю, сверху немного бекона, туда же добавляет перепелиное мясо и тушит все это на медленном огне часа три и все время поливает маслом. Попробуйте как-нибудь.
- Ладно, - сказал Стаис, - попробую.
Чин у Стаиса был невысокий, а в Америку нескончаемым потоком возвращались полковники: им отдавали все места в самолетах С-54, летящих на запад, и Стаис вынужден был ждать. Это было тоже неплохо. Валяться на койке, беззаботно вытянувшись во весь рост, - после Греции эти дни казались праздником. Тем более что ему совсем не хотелось появиться дома и предстать перед матерью эдаким усталым стариком. Казармы здесь были обычно спокойны и пусты, жратва за общим столом недурна, а в распределителе всегда можно было раздобыть кока-колу и шоколадное молоко. Рядовые из экипажа Уайтджека были молоды и самоуверенны, целыми днями купались, ходили в кино или ночь напролет дулись в покер в соседней казарме, а плавная, неторопливая речь Уайтджека все текла и текла в промежутках между сном и грезами. Уайтджек был аэрофотографом и стрелком в составе разведэскадрильи, побывал на Аляске, в Бразилии, снова в Штатах и сейчас направлялся в Индию, переполненный рассказами. Он служил в полку "митчеллов", и весь полк должен был перебазироваться туда же, кроме двух "митчеллов", которые загорелись при взлете в Натале и разбились на глазах у Уайтджека, пока его самолет кружил над полем, в зоне ожидания. Весь полк задержали в Натале, и только самолет Уайтджека отправили через океан в Аккру.
Лежа на нагретой койке, почти убаюканный диковатой песней черного мальчишки, доносящейся в окно, Стаис думал о двух "митчеллах", пылающих где-то между морем и джунглями в трех тысячах милях отсюда, о других самолетах, горящих еще где-то, о том, как приятно будет оказаться дома, сидеть в кресле и смотреть на маму, о хорошенькой австриячке, которую он встретил в Иерусалиме, и о ДС-3, медленно, как сумеречный ангел, снижавшемся на неровные потаенные пастбища в Пелопоннесских горах.
Он уснул. Тело его покоилось на койке под простыней в тихой казарме, а сам он, мягко подхваченный потоком видений, снова кружил над Афинами, внизу на холмах - тускло мерцающие руины, и пикирующие истребители в небе, и голос Латропа в наушниках, когда они стремительным маневром ввинчивались в безоблачное небо Греции: "Сегодня в воздухе инструкторы, курсантов от полетов отстранили".
Вот он на высоте пятидесяти футов стремительно и бешено проносится над Плоешти, и в крошево, что под ним, дюжинами падают горящие "либерейторы". И вот уже он уплывает от белого пляжа в Бенгази, и ребята, давным-давно погибшие, резвятся на мягкой зыби. Потом резкий рывок парашюта, отозвавшийся в каждой мышце, потом зелено-голубая чаша лесов Миннесоты, его отец, маленький толстяк, спящий на сосновой хвое в выходной день. И опять Афины... Афины...
- Не понимаю, что нашло на лейтенанта, - раздался новый голос, и Стаис очнулся. - Проходит мимо по летному полю и в упор не видит.
Стаис открыл глаза. На краю койки Уайтджека примостился Новак, парень с фермы в Оклахоме, и рассуждал.
- Все ребята обеспокоены. - У него был застенчивый, высокий, почти девичий голос. - Я-то думал, что лучше нашего лейтенанта и быть не может. А теперь... - Новак поежился, - а теперь, если и заметит, рявкнет, да так, будто он не кто иной, как генерал Улисс Грант.
- А может, - сказал Уайтджек, - может, это все оттого, что у него на глазах лейтенант Броган врезался в землю там, в Натале... Они с Броганом дружили с десяти лет. Все равно как если бы у меня на глазах такое же стряслось с Джонни Маффетом.
