Уильям Теккерей - Картинки жизни и нравов
Обзор книги Уильям Теккерей - Картинки жизни и нравов
Теккерей Уильям Мейкпис
Картинки жизни и нравов
Уильям Мейкпис Теккерей
Картинки жизни и нравов
Художник Джон Лич
Те из нас, кто знал еще времена консульства Планка, эти страшноватые, но вполне респектабельные времена, вероятно, помнят, на какие картинки, среди прочих доступных нам развлечений, нам, тогда еще детям, разрешалось смотреть. Иллюстрации к шекспировским пьесам, собранные Бойделом: сумеречная галерея жутких фигур Опи, мрачные создания Норткота, устрашающие порождения фантазии Фюзели. Там были Лир, Оберон и Гамлет, глядевшие на нас, вращая белками и протягивая руки с круглыми бицепсами и дрожащими остроконечными пальцами. Там был юный принц Артур (Норткота), слезно молящий доброго Губерта не выкалывать ему глаз, и плачущий Губерт; там был маленький Рэтланд, которого пронзал шпагой кровожадный Клиффорд; был там и кардинал Бофор (Рейнольдса), скрежещущий зубами и корчащимся, с дьявольской гримасой, на смертном одре (страшная картина, при воспоминании о которой даже теперь пробирает дрожь); там была леди Гамильтон (Ромнея), пляшущая с факелом в руке на темном фоне, - поистине мрачный паноптикум, единственным светлым пятном в котором были прелестные "Семь возрастов человека" Смэрка. Мы решались смотреть на эти картинки только при ярком свете и когда в комнате был кто-либо из взрослых.
Чтобы развлечь нас, родные водили нас на выставку мисс Линвуд. Пусть нынешние дети благодарят свою счастливую звезду, что им уже не угрожает такое потрясение. Мисс Линвуд занималась вышиванием картин шерстью, и наши тетушки и бабушки стремились привить нам вкус к се искусству, столь восхищавшему их. Вы могли видеть "Лесоруба", шагающего по снегу в сопровождении собаки, с топором в руке. На снег было просто больно смотреть, так от него веяло холодом, а трубка лесоруба дымилась на славу, и в целом все это производило жуткое, до дрожи, впечатление. Там были шерстяные великомученики в человеческий рост и осклабившиеся воины с руками и ногами крупной вязки. Особенно памятны нам выглядывающие из своего логова в конце длинного темного коридора львы, которые могли напугать до полусмерти любого мальчугана, выросшего не в Африке и не в зверинце.
Была еще выставка в галерее Уэста, где особенно поражали нас, детей, две премиленькие фигуры: Лазарь в саване и Смерть верхом на бледном коне. Гробницы Вестминстерского аббатства, мрачные своды собора Святого Павла, рыцари в латах у ворот в Тауэр, грозно поглядывающие на нас из-под забрала и сжимающие в руке свой страшный меч; эта сверхчеловеческая королева Елизавета в самом конце залы, величественная и мертвенно-бледная, с стеклянными глазами, в грязном атласном платье с фижмами, на закованном в стальную броню коне, - кто не помнит всех этих достопримечательностей Лондона в консульство Планка? Да, паноптикум на Флит-стрпт был совсем не похож на нынешний музей восковых фигур мадам Тюссо, где даже камера ужасов имеет нарядный и веселенький вид. В этой восковой коллекции добрых старых времен было полным-полно убийц и злодеев. Но все же главное внимание привлекала принцесса Шарлотта в роскошном гробу и ее мертвое дитя.
Наши детские книжки большей частью были лишены рисунков. Их не было ни в "Фрэнке" (милый старый Фрэнк!), ни в "Друге родителя", ни в "Вечерах у семейного очага", ни в нашем издании "L'ami des enfants". Было несколько иллюстраций в конце букваря, небольшие гравюры Бевика на дереве в форме медальона, да еще аллегория в начале книги, где Образование ведет Юность в храм Прилежания и где доктор Дилворт и профессор Уокингем стоят с лавровыми венками в руках наготове. Кроме того, было еще несколько картинок - мелкие серенькие яйцеобразные гравюры на дереве работы Бевика, все больше к басням о волке и ягненке, о собаке и ее тени, о Брауне, Джонсе и Робинсоне в завитых париках и панталонах до колен, но разве в наших книжках были настоящие иллюстрации, заслуживающие этого названия? Были грубые старые лубочные картинки в старых томах сказок с арлекином на переплете, служивших, может быть, сотни лет, еще задолго до нашего Планка, во времена Прискуса Планка, еще при королеве Анне, кто знает?
Нас секли в школе, нас было пятьдесят мальчиков в закрытом пансионе; мы мылись в жестяном корыте под водокачкой, в холодной воде, где вместе с желтыми смылками плавали кусочки льда. Секут ли теперь наших сыновей? Ведь чего только нет к услугам этих юных бездельников! Тут и туалетные комнаты, и помада для волос, и сидячие ванны, и мохнатые полотенца. И какие книги с картинками издаются для них! За какие это заслуги нынешним детям живется куда привольней, чем жилось нам?
Конечно, у нас были и "Тысяча и одна ночь", и Вальтер Скотт с прекрасными иллюстрациями Смэрка. Тогда мы еще не понимали, как они хороши, и, пожалуй, предпочитали книжонки "Вечеров маленькой библиотеки" с фронтисписами Унвина. Впрочем, в таких книжках иллюстрации не имеют никакого значения. Каждый мальчик, наделенный воображением, предпочитает делать рисунки к Вальтеру Скотту и к "Тысяче и одной ночи" сам.
Юмористических рисунков для детей вовсе не было. Разве что "Доктор Синтаксис" Роуландсона. Мы видгли этого ученого мужа в завитом парике то верхом на лошади, берущим барьеры на скачках, с ногами, похожими на сосиски, то флиртующим с дамами, то любезничающим с розовощекими пышнотелыми девицами. Рисунки эти были очень забавны, и на эти акватинты и ярко раскрашенные гравюры было очень приятно смотреть. Однако текста к этим рисункам мы тогда не понимали, и трудно сказать, был бы он нам понятен теперь. Тем не менее, хотя текст и был нам недоступен, все же мы храним до сих пор о докторе Синтаксисе приятное воспоминание вроде того, что оставили яркие красочные иероглифы на фасаде Ниневийского дворца на выставке в Сиднеме. Что с того, что мы не могли прочитать эту ассирийскую тарабарщину? Дайте нам этих ухмыляющихся во весь рот королей, стреляющих из разукрашенных луков поверх головы своих боевых коней и смело разящих своих добродушных врагов, которые, весело кувыркаясь, падают с высоких башен или тонут, улыбаясь, в покрытой барашками водной стихии.
После доктора Синтаксиса нельзя не упомянуть о Томе Коринфянине, Джерри Хоторне и весельчаке Бобе Лоджике, - что за чудесная была компания! Когда будущий исследователь нравов нашего времени будет читать эти страницы и рассматривать рисунки в этих любопытных книжках, что он подумает об обществе, обычаях и языке в консульство Планка? Коринфянами называли законодателей мод, задававших тон в обществе времен Планка, предшественников нынешних щеголей и франтов, людей блестящих, но, по правде говоря, грубоватых. Имея привычку малость хватить через край в питейном заведении Тома Крибба, коринфяне, бывало, отправлялись затем в обход пивных "учиться жить", и когда они возвращались домой навеселе, их любимым занятием было сбивать с ног несчастных стариков будочников, охранявших с фонарем в руке улицы Рима в консульство Планка. Наши франты неумеренно предавались боксу и были завсегдатаями гимнастического зала Джексона, где каждый из них держал запас боксерских перчаток. Они гарцевали на породистых лошадях по аллеям Хайд-парка, они не пропускали ни одного петушиного боя и были почетными покровителями собачьих бегов и травли крыс. Помимо этих мужественных забав и игривых развлечений, которых джентльмены ищут в среде "меньших братьев и сестер", наши патриции иногда были не прочь провести время и в своей среде. Какая чудесная картина: коринфянин Том танцует с коринфянкой Кэт в зале Олмэка! Какое прелестное платье было на Кэт! С каким грациозным abandon {Здесь: упоением (франц.).} эта парочка носилась в стремительном темпе кадрили под восхищенными взорами стоявшей вокруг знати в расшитых мундирах и фраках со звездами. Вы, конечно, можете увидеть все это и теперь на рисунках в Британском музее или в книжном шкафу в какой-нибудь старой помещичьей усадьбе. И вы сможете убедиться, что английские аристократы в 1820 году действительно так танцевали, и развлекались, и занимались боксом, и пили в заведении Тома Крибба, и сбивали с ног стражников. И нынешние дети, обращаясь к старшим, могут спросить: "А правда, бабушка, что на тебе было такое платье, когда ты танцевала у Олмэка? А тебе в нем не было холодно? А дедушка, когда был молодым, убил много стражников? А он ходил пить джин в воровские притоны? А он посещал петушиные бои и состязания в бокс, когда еще не был женат на тебе? И он действительно говорил на этом странном тарабарском наречии, на котором говорят люди в этой книге? Он очень переменился. Теперь он такой степенный и почтенный джентльмен".
В правление вышеназванного консула, когда еще были живы наши деды, в библиотеке у старого деревенского джентльмена хранились несколько пестрых папок, полнехоньких карикатур от дедовских времен, еще задолго до того, как перед Планком понесли ликторские прутья. Эти рисунки принадлежали перу Гилрея, Банбери, Роуландсона, Вудворта и даже Джорджа Крукшенка - ибо Джордж теперь уже ветеран, ведь он взялся за гравировальную иглу, когда был еще ребенком. Он писал карикатуры на Бонапарта и взял немало у Гилрея, делая первые детские шаги. Он тоже написал Людовика XVIII, примеряющего сапоги Бонапарта. Джордж Крукшенк забавлял нашу публику, когда наше столетие еще только перевалило за первый десяток.
