Хулио Кортасар - Прошу никого не винить
Обзор книги Хулио Кортасар - Прошу никого не винить
Хулио Кортасар
Прошу никого не винить
Холод всегда все усложняет, летом чувствуешь себя в тесном контакте с миром, ощущаешь кожей его кожу, но сейчас в половине седьмого вечера его жена ждет в магазине, чтобы выбрать свадебный подарок, уже поздно, и он вдруг понимает, что на улице прохладно, надо надеть синий свитер, что угодно, что подходило бы к серому костюму, осень — это значит надевать и снимать свитера, закрываться, отдаляться. Безрадостно насвистывая танго, он отходит от раскрытого окна, берет из шкафа свитер и начинает надевать его перед зеркалом. Это непросто, может быть из-за рубашки, которая цепляется за шерсть свитера, ему трудно протолкнуть руку, постепенно он продвигает ее вперед, и наконец из синего шерстяного манжета высовывается палец, но в вечернем свете палец выглядит каким-то сморщенным, укороченным, с черным заостренным ногтем. Он рывком стягивает рукав свитера и смотрит на кисть руки, точно она чужая, но сейчас, когда она не выглядывает из рукава, он видит, что это его обычная кисть, он роняет ее вместе с расслабленной рукой и думает, что, пожалуй, лучше будет сунуть другую руку в другой рукав, может все получится проще. Но похоже, что это не так, потому что едва шерсть свитера снова зацепилась за ткань рубашки, отсутствие привычки начинать с другого рукава еще больше затрудняет операцию, и хотя он снова начал насвистывать, чтобы отвлечься, он чувствует, что рука еле продвигается и что без какого-либо дополнительного маневра ему никогда не удастся протолкнуть ее наружу. Лучше делать все одновременно, наклонить голову, чтобы она оказалась у ворота свитера, и в то же время сунуть свободную руку в другой рукав, распрямляя его и сразу же делая рывок обеими руками и шеей. Во внезапно окружившем его синем полумраке кажется нелепым продолжать насвистывать, он чувствует, как лицо начинает гореть, хотя макушка уже должна была бы высунуться на воздух, но лоб и все лицо по-прежнему скрыты, а руки едва ли достигли середины рукавов, как он ни дергает, ничего не выходит наружу, и теперь ему думается: быть может, он ошибся в порыве этого идиотского гнева, с каким возобновил дело, и по-глупому сунул голову в рукав, а руку в воротник свитера. Если бы это было так, его рука должна была бы проскочить совершенно легко, но хотя он тянет изо всех сил, ему не удается продвинуть ни одну из рук, хотя похоже, что, напротив, голова вот-вот появится на свет, потому что синяя шерсть противно сжимает ему нос и рот, душит его так, что невозможно и вообразить, вынуждая делать глубокие вдохи, в то время как шерсть у его рта намокает, возможно краска полиняет и лицо будет в синих пятнах. К счастью, в этот самый миг его правая рука вылезает на воздух, на прохладный воздух там, снаружи, по крайней мере одна рука уже снаружи, хотя другая еще застряла в рукаве, может верно, что его правая рука попала в воротник свитера, поэтому то, что он считал воротом, так давит ему лицо, душит его все сильнее, в то время как рука сумела проскочить со всей легкостью. Во всяком случае, чтобы знать наверняка, он может только продолжать двигаться вперед, делая глубокие вдохи и выдыхая воздух мало-помалу, хотя это нелепо, ничто не мешает ему дышать нормально, только вот воздух, который он заглатывает, смешан с шерстинками ворота — или рукава, — и кроме того, во рту вкус свитера, этот синий вкус шерсти, которая наверняка пачкает ему лицо, по мере того как влажное дыхание все больше смешивается с шерстью, и хотя он не видит этого, потому что, если он открывает глаза, ресницы больно упираются в шерсть, он уверен, что синяя краска расходится вокруг его мокрого рта, лезет в ноздри, ползет по щекам, и все это наполняет его мучительным беспокойством, он хотел бы наконец надеть этот свитер, не говоря уже о том, что время идет и его жена наверняка выходит из себя, поджидая его у дверей магазина. Он говорит себе, что самое разумное — сосредоточить внимание на правой руке, потому что эта рука, вырвавшись из свитера, ощущает прохладный комнатный воздух, это как бы напоминание о том, что остается уже недолго, и кроме того, она может помочь ему, протянувшись за спину и ухватив нижний край свитера этим классическим движением, которым помогают себе надеть любой свитер, энергично дернув его вниз. Плохо то, что хотя рука ощупывает спину в поисках края, но, похоже, весь свитер завернулся вокруг шеи, и единственное, что находит рука, это рубашку, все более мятую и даже частично выбившуюся из брюк, бесполезно возвращать руку и пытаться потянуть свитер за перед, потому что на груди нет ничего, кроме рубашки, наверное свитер едва прошел плечи и остался там, свернутый и растянутый, словно его плечи слишком широки для этого свитера, — явное доказательство того, что он действительно ошибся и сунул одну руку в ворот, а другую — в рукав, из-за чего расстояние от воротника до рукава представляет собой ровно половину расстояния от одного рукава до другого, и это объясняет, почему его голова немного склонена влево, туда, где рука еще пребывает в плену рукава, если это рукав, а его правая рука, выбравшаяся наружу, напротив, двигается совершенно свободно, хотя ей не удается спустить свитер, который все еще как бы скатан в верхней части его тела. У него мелькает нелепая мысль, что, если бы рядом был стул, он мог бы сесть и немного перевести дух, чтобы надеть свитер целиком, но он потерял ориентацию после того, как столько раз вертелся на месте по ходу этой эйфорической гимнастики, всегда связанной с одеванием, в которой есть нечто от замаскированных танцевальных па, и никто не может это осудить, поскольку это делается с утилитарной целью, а не в силу постыдных хореографических склонностей. В сущности, настоящим решением было бы стянуть с себя свитер, раз ему так и не удалось его надеть, и проверить, где находится каждый рукав и где воротник, чтобы правильно вдеть обе руки и голову, но правая рука беспорядочно болтается взад и вперед, словно давая почувствовать, что смешно отступать, когда уже сделано так много, и иногда даже повинуется и поднимается до уровня головы, и тянет свитер вверх, однако он вовремя не понял, что из-за этой влажной липкости, получившейся от смеси дыхания с синей шерстью, свитер приклеился к его лицу, и когда рука тащит ворот вверх, его пронзает боль, точно ему отрывают уши и выдергивают ресницы. Значит надо быть осторожнее, значит надо воспользоваться рукой, застрявшей в левом рукаве, если только это рукав, а не ворот, и для этого надо правой рукой помочь левой, чтобы та смогла продвинуться внутри рукава или вперед или назад и освободиться, хотя почти невозможно скоординировать движения обеих рук, как будто левая рука — это крыса в клетке, и другая крыса, находясь снаружи, хочет помочь ей убежать, если только она помогает, а не кусает первую, потому что вдруг он ощущает боль в пленной руке, и в то же время другая рука вонзается изо всех сил в то, что должно быть его рукой и где становится так больно, больно до такой степени, что он отказывается стянуть свитер, предпочитает сделать последнее усилие, чтобы протащить голову в ворот и извлечь левую крысу из клетки, и он пытается сделать это, дергаясь всем телом, топчась взад и вперед, кружа посреди комнаты, если только он посреди, потому что сейчас его вдруг осеняет мысль, что окно осталось открытым и что опасно вертеться вслепую, лучше остановиться, хотя его правая рука болтается взад и вперед, не занимаясь свитером, хотя его левая рука болит все сильнее, словно ему обкусали или обожгли все пальцы, и однако эта рука слушается его, постепенно сгибая раненые пальцы, она, оставаясь внутри рукава, ухватывает край свитера, свернувшийся на плече, тянет его вниз почти без сил, пальцы слишком болят, и правой руке надо бы прийти ей на помощь, вместо того чтобы бессмысленно взбираться и спускаться по ногам, вместо того, чтобы щипать ляжку, а она ее щиплет и царапает его сквозь одежду, при том, что он не может этому помешать, так как вся его воля сосредоточена на левой руке, может он упал на колени и чувствует себя словно подвешенным за левую руку, которая снова дергает свитер, и вдруг прохладой овевает брови, лоб, глаза, отчего-то он не открывает глаза, хотя знает, что вырвался наружу, что эта прохлада, это блаженство — свободный воздух, и он не открывает глаз и ждет секунду, две, чтобы побыть в ином, холодном времени, во времени вне свитера, он стоит на коленях, и как прекрасно стоять вот так, но вот он наконец понемногу благодарно приоткрывает глаза, свободные от синей шерстяной слюны там внутри, приоткрывает глаза и видит пять черных когтей, которые, замерев в воздухе, нацелены в его глаза, они вибрируют, прежде чем сделать бросок, и он успевает опустить веки и откинуться назад, прикрывшись левой рукой, его рукой, это все, что у него осталось, чтобы защитить его изнутри рукава, чтобы рвануть вверх ворот свитера, и синяя слюна снова обволакивает ему лицо, в то время как он выпрямляется, чтобы куда-то убежать, чтобы наконец оказаться где-то, где нет руки и свитера, где есть только гулкий воздух, который обвевает, провожает, ласкает его, и двенадцать этажей.
