Эрих Ремарк - Возвращение
Обзор книги Эрих Ремарк - Возвращение
Ремарк Эрих Мария
Возвращение
Эрих Мария Ремарк
Возвращение
Солдаты, возвращенные отчизне,
Хотят найти дорогу к новой жизни
ВСТУПЛЕНИЕ
Остатки второго взвода лежат в расстрелянном окопе за линией огня и не то спят, не то бодрствуют.
- Вот так чудные снаряды! - говорит Юпп.
- А что такое? - спрашивает Фердинанд Козоле, приподнимаясь.
- Да ты послушай, - откликается Юпп.
Козоле прикладывает ладонь к уху. И все мы вслушиваемся в ночь. Но ничего, кроме глухого гула артиллерийского огня и тонкого посвиста снарядов, не слышно. Только справа доносится трескотня пулеметов да время от времени - одиночный крик. Но нам все это давным-давно знакомо, и не из-за чего тут рот разевать.
Козоле скептически смотрит на Юппа.
- Сейчас-то вот не слышно, - смущенно оправдывается тот.
Козоле снова критически оглядывает его, но так как на Юппа это не действует, он отворачивается и брюзжит:
- В брюхе у тебя урчит от голода - вот твои снаряды. Всхрапнул бы, больше б толку было.
Он сбивает себе из земли нечто вроде изголовья и осторожно укладывается так, чтобы ноги не соскользнули в воду.
- Эх, черт, а дома-то жена и двуспальная кровать, - бормочет он уже сквозь сон.
- Кто-нибудь, верно, лежит там рядышком, - изрекает Юпп из своего угла.
Козоле открывает один глаз и бросает на Юппа пронзительный взгляд. Похоже, что он собирается встать. Но он только рычит:
- Не посоветовал бы я ей, сыч ты рейнский!
И тотчас же раздается его храп.
Юпп знаком подзывает меня к себе. Я перелезаю через сапог Адольфа Бетке и подсаживаюсь к Юппу.
Опасливо взглянув на храпящего, он говорит с ехидством:
- У таких, как он, ни малейшего представления об образованности, уверяю тебя.
До войны Юпп служил в Кельне письмоводителем у какого-то адвоката. И хоть он уже три года солдат, но все еще сохраняет тонкость чувств и почему-то стремится прослыть здесь, на фронте, образованным человеком. Что в сущности это значит, он, конечно, и сам не знает, но из всего слышанного им раньше у него крепко засело в голове слово "образованность", и он цепляется за него как утопающий за соломинку. Впрочем, здесь у каждого есть что-нибудь в этом роде: у одного - жена, у другого - торговлишка, у третьего - сапоги, у Валентина Лагера - водка, а у Тьядена - желание еще хоть раз в жизни наесться бобов с салом.
Козоле же при слове "образованность" сразу выходит из себя. Оно каким-то образом ассоциируется у него с крахмальным воротничком, а этого уже достаточно. Даже теперь оно оказывает свое действие. Не прерывая храпа, он немногословно высказывается:
- Козел вонючий, чернильная душа!
Юпп философски, с сознанием собственного достоинства, покачивает головой. Некоторое время мы сидим молча, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Ночь сырая и холодная, несутся тучи, и порой начинает накрапывать. Тогда мы вытаскиваем из-под себя плащ-палатки, которые служат нам обычно подстилкой, и укрываемся ими с головой.
Горизонт светлеет от вспышек артиллерийского огня. Свет радует глаз, и кажется, там не так холодно, как здесь. Над орудийными зарницами взвиваются ракеты, рассыпаясь пестрыми и серебряными цветами. Огромная красная луна плывет в тумане над развалинами фермы.
- Это правда, что нас отпустят по домам? - шепчет Юпп. - Как ты думаешь?
Я пожимаю плечами:
- Не знаю. Говорят...
Юпп громко вздыхает:
- Теплая комната, диван, а вечерком выходишь погулять... Просто и не верится, что такое бывает. Верно, а?
- Когда я в последний раз был в отпуске, я примерял свой штатский костюм, - задумчиво говорю я. - Я из него здорово вырос. Придется все шить заново.
Как чудно звучат здесь слова: штатский костюм, диван, вечер... Странные мысли приходят в голову... Точно черный кофе, который подчас слишком уж сильно отдает жестью и ржавчиной; ты пьешь его, и давишься, и тебя тут же рвет горячим.
Юпп мечтательно ковыряет в носу:
- Нет, ты подумай только: витрины... кафе... женщины...
- Эх, парень, выберись сначала из этого дерьма, и то хорошо будет, говорю я и дышу на озябшие руки.
- Твоя правда.
Юпп натягивает плащ-палатку на худые искривленные плечи:
- Ты что собираешься делать, когда вернешься?
Я смеюсь:
- Я-то? Придется, пожалуй, снова поступить в школу. И мне, и Вилли, и Альберту, и даже вон тому, Людвигу.
И я показываю головой назад, где перед разбитым блиндажом лежит под двумя шинелями темная фигура.
- Вот черт! Но вы, конечно, плюнете на это дело? - говорит Юпп.
- Почем я знаю? Может, и нельзя будет плюнуть, - отвечаю я и, сам не понимаю отчего, начинаю злиться.
Человек под шинелями шевелится. Показывается бледное худое лицо; больной тихо стонет. Это мой школьный товарищ, лейтенант Людвиг Брайер, командир нашего взвода. Вот уж несколько недель, как он страдает кровавым поносом. У него безусловно дизентерия, но в лазарет Людвиг ни за что не хочет. Он предпочитает оставаться с нами, так как мы с минуты на минуту ждем заключения мира, и тогда мы без всякой канители возьмем Людвига с собой. Лазареты переполнены, на больных никто по-настоящему не обращает внимания, и попасть на такую койку - значит, сразу же оказаться одной ногой в могиле. Когда кругом тебя подыхают люди и ты среди них один - это заражает: не успеешь оглянуться, как уж и тебя прихватило. Макс Вайль, наш санитар, достал Брайеру нечто вроде жидкого гипса: Брайер лопает гипс, чтобы процементировать кишки и укрепить желудок. И все-таки ему приходится раз двадцать-тридцать на день спускать штаны.
Вот и теперь ему приспичило. Я помогаю ему пройти за угол, и он опускается на корточки.
Юпп машет мне рукой:
- Слышишь? Вот опять...
- Что?
- Да те самые снаряды...
Козоле шевелится и зевает. Затем встает, многозначительно поглядывает на свой тяжелый кулак, косится на Юппа и заявляет:
- Слушай, если ты нас опять разыгрываешь, то приготовь на всякий случай мешок из-под картошки: как бы тебе не пришлось отправлять домой посылочку из собственных костей.
Мы прислушиваемся. Шипение и свист снарядов, описывающих невидимые круги, прерывается каким-то странным звуком, хриплым, протяжным и таким непривычным, таким новым, что меня мороз по коже продирает.
- Газовые бомбы! - кричит Вилли Хомайер и вскакивает.
У нас мигом исчезает сонливость, мы напряженно вслушиваемся.
Веслинг показывает на небо:
- Вот что это! Дикие гуси!
На фоне унылых серых облаков вырисовывается темная черта, клин. Вершина его приближается к луне, перерезает красный диск, - ясно видны черные тени, угол, образуемый множеством крыльев, целый караван, летящий с диким гортанным призывным клекотом, мало-помалу теряющимся вдали.
- Улетают... - ворчит Вилли. - Эх, черт! Вот если бы нам так можно было: два крыла, и - фьють!
Генрих Веслинг следит за полетом гусей.
- Значит, зима скоро, - медленно говорит он. Веслинг - крестьянин, он знает всякие такие вещи.
Людвиг Брайер, ослабевший и грустный, прислонился к насыпи и чуть слышно бормочет:
- В первый раз вижу...
Но больше всех вдруг оживляется Козоле. Он просит Веслинга в двух словах сообщить ему все, что тому известно о диких гусях, и главным образом интересуется их размером: такие ли они крупные, как откормленные домашние гуси.
- Примерно, - отвечает Веслинг.
- Ах ты черт! - у Козоле от возбуждения трясутся челюсти. - Значит, сейчас по воздуху летят пятнадцать - двадцать великолепных жарких!
Снова низко над нашими головами хлопают крылья, снова хриплый гортанный клекот, точно ястреб ударяет нас в самое темя, - и вот уж всплески крыльев сливаются с протяжным криком птиц и порывами крепчающего ветра, рождая одну неотступную мысль - о воле, о жизни.
Щелкает затвор. Козоле опускает винтовку и напряженно всматривается в небо. Он целился в самую середину летящего клина. Рядом с Козоле стоит Тьяден, готовый, как гончая, сорваться с места, если упадет гусь. Но стая не разомкнувшись летит дальше.
- Жаль, - говорит Адольф Бетке. - Это был бы первый путный выстрел за всю эту вшивую войну.
Козоле с досадой швыряет винтовку:
- Эх, иметь бы хоть немного дроби!
Он погружается в меланхолические мечты о том, что было бы тогда, и машинально жует.
- Да, да, - говорит Юпп, глядя на него, - с яблочным муссом и жареной картошечкой... Неплохо, а?
Козоле смотрит на него с ненавистью:
- Заткнись ты, чернильная душа!
- А зря ты в летчики не пошел, Козоле. Ты бы их теперь сеткой половил, - зубоскалит Юпп.
- Идиот! - обрывает его Козоле и бросается наземь, опять собираясь соснуть.
Это и вправду самое лучшее. Дождь усиливается. Мы садимся спиной к спине и покрываемся плащ-палатками. Точно темные кучи земли, торчим мы в нашем окопе. Земля, шинель, и под ней - тлеющий огонек жизни.
Резкий шепот будит меня:
- Живей, живей!..
- Что случилось? - спрашиваю я спросонок.
