Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни
— Разве одной тебе тяжело расставаться с Пантабанганом? — сказал Даниэль. — Пусть я не здешний, но и мне стало дорого это место и его жители. Но ведь наша деревня стоит в низине, в которой, словно в тазу, собирается вода с гор. Если здесь построят плотину, то на равнину Нуэва-Эсихи придет вода и электричество.
— Все это так, — ответила Пина. — Но ты подумай, что с нами будет там, наверху. Земля там каменистая и сухая, нам придется сажать рис на совершенно лысой горе. Что там вырастет?
Даниэль рассмеялся:
— Конечно, сразу не сделать всего, что было сделано здесь. Там мы будем новоселами. Но не стоит падать духом. Мне сказал тот человек, который приходил обо всем узнать, что там уже построили дома. Мы сразу в них переедем и будем платить за них в рассрочку, пока полностью не выкупим. У нас будет водопровод и электричество. А пока земля не даст урожая, нам выдадут рис и все, что понадобится. — Лицо Даниэля повеселело. — А еще сказали, что каждой семье отведут участок в два или три гектара! Представляешь, наконец-то у нас будет своя земля! Мы будем обрабатывать свою собственную землю! А потом она перейдет в наследство нашим детям!..
Этой ночью Даниэлю приснился чудесный сон. Он увидел себя, Пину с младенцем на руках, Эдмонда и Риу. Они смотрели на широкое золотистое поле. Спелые колосья чуть покачивались от ветра. И что самое удивительное — во сне Даниэль увидел себя таким, каким он был раньше: кожа на лице и теле гладкая, на ней нет широких и длинных шрамов от ножа, левая ладонь цела, все пальцы на месте, и нога как нога, не обрубленная.
Точно огонь по сухим зарослям, распространилась новость: Седонг, сын дядюшки Андоя, утонул внизу, там, где прежде был Пантабанган. Говорили, что Седонг пошел только набрать воды, но ему захотелось еще и искупаться. Это было страшное, хотя и не такое уж неожиданное известие для жителей Пантабангана. Седонг стал тридцать девятым односельчанином, утонувшим в затопленной деревне. Дядюшке Андою не на что было купить гроб, и он разбирал деревянный карниз своей крыши, когда пришел дядюшка Посто и запретил ему делать это: «Остановись! Ты еще не заплатил за то, что разрушаешь! Дом построен для живых, а не для мертвых. Что-нибудь придумаем...»
Дядюшка Посто дал несколько досок, да и у других кое-что нашлось, так сообща и сделали гроб. Отпевание, как и по первым утопленникам, длилось всего одну ночь, потому что проводить службу было негде.
Когда крестьяне собирались все вместе, разговор неизменно возвращался к одной и той же теме — жизни в Пантабангане.
— Правду говорил дедушка Гудонг, — сказал как-то раз Берто. — За то, что мы позволили затопить Пантабанган, ждет нас беспросветная нужда, голод и другие несчастья.
— А ведь он остался в своей хижине на вершине холма, когда все уже ушли!
— И его только потому смогли вывезти на амфибии, что он совсем ослабел от голода!
— Дедушка Гудонг был первым покойником после того, как нас сюда переселили.
— Нет уже больше «отшельника» Пантабангана.
— Но его предсказание сбылось!
— И мне было знамение, — вмешалась бабушка Села, сплевывая слюну, красную от бетеля. — Я ведь вам говорила, что видела большого удава, а это дурная примета. Какой же он был длинный! А толщиной с банановый ствол! Прополз мимо и исчез в куче мусора. Мои деды и бабки жили здесь, и ни один из них не видел такого огромного удава! Удав — это к мору, а раз змея большая, то и мор будет великий, вот так.
По толпе пронесся глухой ропот согласия.
— А сколько ворон появилось в нашей деревне! — воскликнул дядюшка Густинг. — Господи, когда они взлетают, небо черным становится!..
— А вы заметили, что, как только наступает вечер, собаки воют? — добавил дядюшка Иманг. — Не иначе, беду накликают. Господи боже мой, у меня волосы встают дыбом от их воя!
Дядюшка Иманг осенил себя крестным знамением, перекрестились и женщины. Даниэль, прежде чем вступить в разговор, прокашлялся.
— Но почему мы должны верить знамениям? А может быть, дедушка Гудонг просто предупреждал о том, что нам поначалу будет трудно?
Однако ему стали возражать.
— Разве наша жизнь в Пантабангане не была счастливой? — настойчиво спросил один.
— Пусть у нас не было денег, но мы могли прокормить себя!
— Мы собирали рис, а не надеялись на паек!
— Нам не надо было покупать овощи. Мы выращивали их в огороде.
— В ручье и в реке было полно рыбы и другой живности!
— Ну что ты на это скажешь, Даниэль?
Все посмотрели на Даниэля. А он спокойно ответил, глядя прямо в лица своих собеседников:
— Все, что вы говорите, верно, но это кануло в прошлое, а прошлое не возвратить! Когда хлынула вода с гор и разлилась река, когда в течение нескольких месяцев затонула наша деревня, мы были вне себя от отчаяния. Мужчины и женщины, дети и старики не стыдились слез. А когда в воду погрузилась верхушка церкви, когда уже ничего не было видно над водой, разве чуть не умерли мы все от страха? — Голос Даниэля зазвучал решительно и уверенно. — Но Пантабанган затоплен, и, сколько бы мы ни вспоминали о нем, нам не вернуть затонувшей дороги и домов, кладбища и церкви, наших полей! Прежний Пан-табанган остался только в нашей памяти. Здесь у нас новый Пантабанган, и мы должны жить по-другому, у нас теперь другие проблемы!
Односельчане молча слушали Даниэля.
— Например, — продолжал Даниэль, — плохо с водой. Мы вынуждены брать воду и купаться внизу. У нас по-прежнему много больных и есть новые утонувшие.
— Мы рядом с плотиной, — добавил Элионг, — но у нас нет воды в домах. Нет ирригационной системы, вода не поднимается наверх, а наши поля на горе. Кровь и слезы жителей Пантабангана будут стекать на равнины Нуэва-Эсихи!
— Земля сухая и каменистая, ничего не растет, все вянет!
— И удобрения тоже не могут нам помочь. Их смывает, потому что нам приходится сажать на горе. Говорят, власти собираются делать террасы для рисовых полей, но когда это будет? Когда мы получим с них урожай? А мы уже сейчас голодаем!
— Тем, у кого есть своя земля, еще хорошо, — вмешалась Пина. — А если ее нет? Как, к примеру, наша семья может жить при этой системе «комплексного земледелия»? Мы работаем на ферме с понедельника до четверга, а получаем только двадцать четыре килограмма риса в месяц. Если же не отработаешь полностью все четыре дня, могут вообще дать за неделю всего четыре килограмма риса! А если и дадут все, что причитается, разве этого хватит на целую семью? Да еще теряешь по три часа на дорогу туда и обратно, а там целый день жаришься на солнце, высаживая акации.
— А почему вы отказываетесь от денежной оплаты? — спросил дядюшка Андой.
— Потому что урожай, который получит со своего участка бригада, говорят, разделят между ее членами, — ответил Даниэль. — Работать тяжело, земля плохая, а вырастет ли что-нибудь из того, что мы посадили, неизвестно.
— Многие уезжают, ищут счастье в Маниле и других городах.
— Иногда я тоже думаю, что нам стоит уехать, — кивнул Даниэль. — В другом месте я, может, снова смог бы заняться резьбой по дереву. Здесь у меня нет покупателей, а если и повезет — что-нибудь закажут, то еще не знаешь, получишь ли вовремя деньги. Иногда заказчик и вообще не приходит. Сделай я даже столько вещей, сколько делал раньше, у нас все равно нет денег, чтобы вывозить их на продажу.
— Так что же вы здесь горе мыкаете, когда могли бы неплохо устроиться где-нибудь в другом месте? Посмотри, Кардинг живет в Багио, и, говорят, хорошо живет, — сказал Берто.
— Мы тянем лямку на ферме, — ответила Пина, — потому что нам обещали, что, если мы там будем работать, эти сто семьдесят три гектара земли разделят и нам выдадут участок.
— Пусть я не могу пахать, — добавил Даниэль, — но со своим наделом я управлюсь — хоть ползать буду с мотыгой, а его перекопаю. Мы с Пиной решили, что ради наших детей на все пойдем. Тогда с ними не случится такого несчастья, как с их отцом. Они разбогатеют на этой земле, потому что это будет их собственная земля!
— Замолчите! Тише! — Сегодня окрики Даниэля громче, чем обычно, и выше занесен ремень, но дети не испугались его.
Только что они съели жидкую кашу из пригоршни риса, взятой в долг у дядюшки Силанга. Эдмонд просил дать им побольше, но дядюшка отказал, потому что у них самих почти ничего не осталось.
Сначала Даниэль поискал во дворе, чем можно было бы накормить детей. Но молодые листочки батата были совсем маленькие, а клубни всего с земляной орех — он не стал их копать. «Эх, остается только есть траву и листья какао!» Ему все же удалось сварить кашу из этой горсти риса, залив его водой, чтобы он побольше разбух. Сам он есть не стал, потому что и детям-то не хватало. Они были голодны. Сегодня его дети плакали от голода. Больше всех Даниэль жалел младшего, которому было только два года. «Почему и он должен страдать?»
