Джон Колльер - НА ПОЛПУТИ В АД
Я полз вдоль поперечных проходов, совершенно объятых тьмой, и ощущал себя мыслью, которая бродит по мозговым извилинам спящей кордебалетки, мечтающей выбиться в солистки. Разумеется, мозг у нее куда меньше, чем универмаг «Брейсис». К тому же в универмаге сейчас, в отличие от ее мозга, нет мужчин.
Ни одного – кроме ночного сторожа. Я совершенно о нем забыл. Прокравшись через открытое пространство антресольного этажа и обняв стойку, на которой висели греющие душу и тело пледы, я услышал равномерный гулкий стук – так могло стучать и мое собственное сердце. Но тут мне со всей очевидностью открылось – стук идет извне. Это были шаги, и звучали они всего в нескольких футах от меня. В мгновение ока я схватил пышную накидку, замотался в нее и застыл, выбросив одну руку, подобно Кармен, исполненной глубочайшего презрения.
Мне повезло. Он прошел мимо, позвякивая своим нехитрым снаряжением на цепочке, мурлыча что-то себе под нос, на глазах словно чешуя-след преломившихся лучей сверкающего дня. «Иди себе в тщете мирской», – прошептал я и позволил себе беззвучно усмехнуться.
И тут же усмешка замерла на моих губах. Сердце екнуло. Страх снова подкатил к горлу.
Я боялся пошевельнуться. Боялся повернуть голову и посмотреть по сторонам. Чувствовал: за мной наблюдает нечто, и это нечто видит меня насквозь. Это была не просто паника, какую способен пробудить в человеке простой сторож. Первый импульс был естественным: оглянись! Но глаза отказывались повиноваться этому импульсу. Я словно прирос к месту и продолжал смотреть прямо перед собой.
Глаза пытались убедить меня в том, во что мозг отказывался верить. И они своего добились. Я понял, что смотрю прямо в чьи-то глаза, глаза человеческие, только большие, какие-то плоские, светящиеся. Как у существ, предназначенных для ночной жизни, которые выползают из своих укрытий в зоопарке при искусственном голубом свете, имитирующем свет луны.
Обладатель этих глаз находился от меня в десятке футов. Сторож прошел между нами, причем к нему он был ближе, чем ко мне. И все-таки его не заметил. Но и я, судя по всему, смотрел на него несколько минут подряд. И не заметил тоже.
Он стоял, чуть откинувшись на низкий помост, где на полу, усыпанном красновато-желтыми листьями и отороченном пышными домоткаными рюшами, красовались свежелицые восковые девушки в ярких спортивных костюмах в елочку, мелкую и крупную клетку. Он прислонился к юбке одной из этих Диан, и складки юбки скрывали его ухо, плечо и отчасти правый бок. Сам он был одет в неяркий, но модный костюм из шотландского твида с богатым рисунком, расписную с кружевами рубашку оливково-розово-серого цвета, замшевые туфли. Он был бледен, как существо, извлеченное из-под могильного камня. Длинные, худые руки кончались свободно висевшими ладонями, походившими не на ладони вовсе, а на эдакие прозрачные плавники или дымчатые шифоновые облачка.
Он заговорил. Это был не голос, но какой-то подъязычный посвист.
– Для новичка совсем неплохо!
Я сообразил, что он делал мне комплимент – не без легкой издевки – по поводу моей довольно дилетантской попытки замаскироваться. Заикаясь, я вымолвил: – Простите. Я не знал, что здесь еще кто-то живет.
Оказалось, что я против воли пытаюсь имитировать его свистящее подшепетывание.
– О да, – поддержал меня он. – Здесь живем мы. И это прекрасно.
– Мы?
– Да, все мы. Смотрите!
Мы стояли у края первой галереи. Он обвел вокруг длинной рукой, указывая на все пространство магазина. Я взглянул. Но ничего не увидел. И ничего не услышал, кроме тяжелых шагов сторожа, удалявшихся куда-то в бесконечную даль, кажется, к подвальному этажу.
– Ну что, видите?
Знаете, бывает такое чувство, когда пристально всматриваешься в глубь полутемного вивария? Видишь какую-то кору, голыши, несколько листьев – больше ничего. И вдруг камень испускает вздох – оказывается, это жаба. А вот и хамелеон, а вот и свернувшийся кольцом уж, а это богомол затаился среди листьев. Оказывается, вся эта застекленная штуковина кишмя кишит жизнью. И думаешь: а вдруг и здесь, по эту сторону стекла, то же самое? И, поеживаясь, глядишь себе на рукав, смотришь под ноги.
Это самое чувство охватило меня и в магазине. Я огляделся и ничего вокруг не увидел. Огляделся второй раз – и увидел пожилую даму, она выбиралась из-за громадных часов. А вот три девушки, стареющие инженю, донельзя истощенные, они жеманно улыбались перед входом в парфюмерный отдел. Волосы торчали тонким пушком, эдакой блеклой осенней паутинкой. Мужчина, такой же хрупкий и бесцветный, с внешностью полковника-южанина, он стоял и разглядывал меня, а сам при этом поглаживал усищи, которым могла бы позавидовать любая креветка. Из-за портьер и занавесей выплыла убогая дамочка, не исключено, имевшая литературные пристрастия.
Все они обступили меня, попархивая и посвистывая, будто кисея покачивалась на ветру. Глаза широко распахнуты и лучатся, но как-то плоско. А радужная оболочка начисто бесцветная.
– Совсем свеженький!
– Это же детектив! Надо позвать Людей Тьмы!
– Я не детектив. Я поэт. Я распростился с мирской суетой.
– Он поэт. Он пришел к нам. Его нашел мистер Роско.
– И он нами восхищается.
– Надо познакомить его с миссис Вандерпэнт. Меня отвели к миссис Вандерпэнт. Она оказалась местной матроной преклонных лет, почти совершенно прозрачной.
– Так вы поэт, мистер Снелл? Здесь вы найдете вдохновение. Я, пожалуй, могу претендовать на звание местной долгожительницы. Пережила три слияния и один капитальный ремонт-избавиться от меня им не удалось!
– Дорогая миссис Вандерпэнт, расскажите, как вы вышли на свет божий и вас едва не купили, приняв за картину Уистлера.
– Ну-у, это было еще до войны. Тогда я была поплотнее. Да, святая правда – приняли за картину, совсем уж покупать собрались, но у кассы вдруг спохватились – рамы – то нет. А когда за мной вернулись…
– … Ее уже не было.
Их смех напоминал стрекот кузнечиков-вернее, привидений кузнечиков.
Уистлер Джеймс-английский художник XIX в.
– А где Элла? Где мой бульон?
– Уже несет, миссис Вандерпэнт. Сейчас, минутку.
– Прямо наказание, а не девчонка! Знаете, мистер Снелл, кто она? Найденыш! Она не совсем нашего круга..
– В самом деле, миссис Вандерпэнт? Поразительно!
– Много лет, мистер Снелл, я жила тут совершенно одна. Когда в восьмидесятые годы наступили кошмарные времена, я решила укрыться здесь. Я была тогда молоденькой девушкой, и многие, спасибо им за доброту, даже называли меня красоткой, но мой несчастный папа обанкротился. В те дни для молоденькой девушки в Нью-Йорке «Брейсис» значил многое, поверьте, мистер Снелл. Мне казалось ужасной сама мысль, что приходить сюда наравне со всеми я больше не смогу. И я перебралась сюда навсегда. Я по-настоящему встревожилась, когда после кризиса тысяча девятьсот седьмого года тут начали появляться другие. Но скоро успокоилась, ибо это оказались милейшие люди! Судья, полковник, миссис Билби…
Я поклонился. Меня представляли.
– Миссис Билби пишет пьесы. Она из старого филадельфийского рода. Вам с нами будет очень уютно, мистер Снелл.
– Для меня это большая честь, миссис Вандерпэнт.
– Ну и, разумеется, вся наша милейшая молодежь пришла сюда в двадцать девятом. Их несчастные папы решили расстаться с жизнью, прыгнув вниз с крыш небоскребов.
Я вовсю раскланивался и присвистывал. На представление ушло немало времени. Кто бы мог подумать, что в «Брейсисе» живет так много народу?
– А вот наконец и Элла с моим бульоном. Тут я заметил, что молодежь не так уж и молода, несмотря на их улыбки, вежливые ужимки, платьица инженю. А вот Элле еще не было и двадцати. Одетая во что-то поношенное, она тем не менее напоминала живой цветок на французском кладбище или русалку среди коралловых полипов.
– Иди сюда, глупенькая! – Миссис Вандерпэнт тебя заждалась. Бледность ее была не такая, как у них; не мертвенная бледность чего-то, лежавшего под могильным камнем, лишь изредка способная вяло блеснуть. Ее бледность была сродни жемчужной.
Элла! Жемчужина этой самой далекой, самой сказочной пещеры! Маленькая русалка! И кто она здесь? Девочка на побегушках, ей перекрывают воздух существа, у которых вместо пальцев побелевшие от смерти… щупальца! Красноречие изменяет мне.
28 МАРТА. Итак, я довольно быстро свыкаюсь с моим новым полуосвещенным миром, с моим странным обществом. Постигаю замысловатые законы тишины и маскировки, которые довлеют над внешне независимыми прогулками и сборищами полночного клана. Как люто ненавидят они сторожа – именно его существование вынуждает их соблюдать эти законы, вносит ложку дегтя в бочку меда их праздных бдений!
– Гнусное, вульгарное создание! От него разит этим наглым солнцем!
На самом деле это вполне привлекательный молодой человек, для ночного сторожа даже очень молодой – не удивлюсь, если окажется, что его ранили на войне. Но местная публика готова разорвать его на части.
