Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни
Что же до амурных дел Лидера — это был совершенно особый вопрос.
— Без ложной скромности, — говорил Аду, — я и здесь в курсе.
В свиту Аду входили люди с деньгами и с весом.
До чрезвычайного положения к столу Аду забредали и политики. Потом их пересажали, а поскольку Конгресс был упразднен и никто из политиков больше не имел власти, то они исчезли из-за стола вообще. У людей, составлявших свиту Аду, была одна общая черта: все они отлично жили, преимущественно на чужие деньги, иногда на государственные. Все часто выезжали за границу, побывали во множестве стран, что явствовало из убранства их домов. Все придавали большое значение престижной внешности: костюмы по последней парижской моде, итальянские кейсы, швейцарская обувь, под мышкой — свеженький путеводитель по злачным местам трех континентов.
«Филиппинец, — писал Аду Т. Куартана в эссе, сборник которых был опубликован в 1966 году и «рекомендован» министерству просвещения для включения в список школьной литературы для старших классов, — уделяет большое внимание тому, как он выглядит. Взять, например, вопрос одежды и ухода за собой. В приличном городке на Филиппинах найдется больше модных ателье и кабинетов красоты, чем в любой из столиц Юго-Восточной Азии. Филиппинец по природе щеголь, и он тщательно наряжается — крестьянин ли это из Центрального Лусона, собирающийся на петушиный бой, или президент Кесон, открывающий бал во Дворце. Филиппинец убежден, что одежда делает человека, и уносит эту веру с собой в могилу, ибо в гробу филиппинец лежит, обряженный в свой лучший костюм. И ухаживать за собой филиппинец умеет. Где, кроме Филиппин, увидишь мужчин с наманикюренными пальцами в бриллиантовых кольцах? Наши женщины чересчур нарядно одеваются, чересчур тщательно причесываются и, если только у них есть деньги, носят чересчур много украшений. Естественно, что средний филиппинец подражает в этом верхам страны и общества, но и без их примера он поступал бы точно так же. Филиппинца узнаешь где угодно по кичливому виду, по броской одежде, а если у него нет и гроша за душой, то стоит ли об этом думать?»
Описание было автопортретом Аду с одной только разницей: за душой у него было всегда побольше, чем грош.
— Без ложной скромности, — рассказывал Аду приятелям, — без десяти тысяч песо в кармане я из дому не выхожу.
С другой стороны, ну что такое сегодня десять тысяч? Инфляция растет колоссальными темпами, а заработная плата остается прежней. Три месяца назад шофер Аду попросил помощи для брата, он у него кадровый военный и не может больше прокормить семью на то, что платят в армии.
Справа от Аду сидел Аурелио Кастильо, председатель банка Филиппин.
— Какой у нас процент инфляции в этом году, Ауринг?
— Только не пиши в своей газете, а напишешь, так на меня не ссылайся, — предупредил Кастильо. — В пределах от двадцати четырех до двадцати процентов.
Обыкновенно в богатых семьях, где не меньше пяти человек прислуги, хозяевам готовили отдельно. Дом Аду был исключением в этом смысле. Издатель «Дейли пресс» Хосе Суарес как-то сказал, что собирается выдавать прислуге меньше риса, потому что и так расходы на ее питание уже сравнялись с хозяйскими.
— Пускай едят пирожные! — посмеялся Аду.
Суарес издавал газету только лишь потому, что был братом супруги Лидера. Известная в истории фраза не вызвала никакой реакции в его неандертальском мозгу.
— Ты, наверное, шутишь, Аду! Ты же знаешь, сколько стоят пирожные, особенно те, что покупает моя жена, — грустно возразил он.
Аду приехал домой к десяти, но жена еще не возвращалась. Наверняка играет в маджонг с приятельницами, либо в Альта-Грин на другом конце города, либо в Дасмари-нас неподалеку. Жене надоело ходить в гости в их квартале, в Парке; тут в аристократических домах было принято перемежать речь испанскими словами, а она не понимала по-испански.
Сын Томми, будущий художник, в гостиной рассматривал с друзьями новые альбомы по искусству, выписанные для него отцом.
— Я положил тебе приглашение на мою первую выставку в том месяце, папа, — сказал сын. — И еще там какие-то письма. Книга по японским гравюрам, что ты мне заказал, — очень интересная, ты тоже почитай. Все лежит у тебя на письменном столе.
Аду был в недоумении: понедельник на исходе, какой-то Марс Флоро получил приглашение, а у него еще ничего нет. Может быть, Рита придет домой и что-то прояснится.
В столовой ждал холодный ужин: мясо и его любимый салат с оливковым маслом. Аду быстро поел, прошел в кабинет и попробовал сосредоточиться на материале к завтрашней статье. Четверо репортеров, которые работают с ним, должны прийти завтра к полудню с тем, что удалось собрать, после чего Аду или отпечатает, или отдиктует статью. Аду Т. Куартана славился тем, что писал свою рубрику сам, почему его и ругали за грубые грамматические ошибки.
Взгляд его упал на подарочное издание японских гравюр. Поклонником японского искусства Аду не был, поэтому он даже не раскрыл альбом и просто поставил его на полку справа от себя. Усевшись за громадный письменный стол, он уставился на дипломы и грамоты, развешанные на стене перед ним. Это зрелище всегда поднимало его дух в минуты депрессии. А депрессии бывали, бывали минуты, когда он горько сожалел, что не живет, не пишет по-другому.
Этот его репортер, который писал стихи, затеял однажды разговор о неуемности желаний человека, о беспредельности его амбиций, о том, как ограничить себя и сделать жизнь проще. Аду припомнил, как жилось ему в Ла-Унио-не, где он питался одной вяленой рыбой с рисом, не всякий раз приправленным кокосовым маслом. Вкусно как все тогда было! Припомнил тесный домик, где они жили, спали с дедушкой прямо на бамбуковом полу, и дедушка рассказывал ему истории про призраков, ведьм и всяких невидимок.
И вот, пожалуйста, Манила, все радости жизни, которые можно купить — на свои или на деньги приятелей, дом в самом изысканном квартале Азии... Откуда же депрессии?
— Без ложной скромности, — любил говорить Аду, — я сам и спроектировал себе дом и сам руководил строительством. Архитектор нужен только дураку.
Дом выглядел как собор. Аду построил его в начале шестидесятых, он не рассчитывал, что новый дом будет больше прежнего, который он оставил женатому сыну. Аду мечтал об уютном домике с плавательным бассейном на просторном участке. Но у Аду было такое множество друзей, и один, которому Аду не раз оказывал услуги, запротестовал:
— Ты что это, Аду? Говорят, ты строишься? Ты не забыл: у меня же цементный завод, я прямо завтра пришлю машину цемента и все, что требуется. Только объясни, куда доставить.
Аду был уже слишком большим человеком, чтобы забивать себе голову такой прозой, как строительные материалы. Но он все равно обзвонил несколько знакомых, и ему столько всего навезли, что хватило бы на собственную строительную контору: он мог выстроить не один дом, а три.
Когда закончилось строительство, получился «собор» под синей черепичной крышей, с красными кирпичными стенами и полами из лучшей древесины. Можно было сплошь затянуть полы ковровым покрытием, но Аду подумал, что смешно это делать на Филиппинах, где жарко и где есть дорогие сорта древесины, которая так красиво смотрится. Поэтому покрытие сделали только в его кабинете и в подвальной комнате для игр. У Аду было три превосходных ковра, привезенных когда-то из Персеполиса; они украсили собой бар, кстати, лучший по разнообразию напитков во всей Маниле. Аду доставал спиртное из-за границы или у друзей, знавших его слабость к нарядным бутылкам. Бутылки закрывали собой стены, как на выставке, а кто-то из любителей статистики однажды сообщил Аду, что спиртного у него побольше, чем на сто тысяч песо. Аду мог бы открыть винный магазин.
В искусстве Аду не разбирался. Он приобретал или принимал в дар только картины, в которых ему все было ясно, вещи Амарсоло, например. Этот художник, прославившийся цветными настенными календарями, был приятелем Аду, и в пятидесятые годы Аду частенько заглядывал в его мастерскую в Азкарраге. Лидер ввел тогда валютные ограничения, Аду шел в гору, денег была куча, и он мог скупать картины Амарсоло с еще не просохшей краской. После смерти Амарсоло у Аду осталась целая коллекция его элегических деревенских сцен и ярчайших закатов, и он не знал, где все это развесить. Одна эта коллекция могла бы дать больше миллиона.
Аду не нравилась абстрактная живопись, он не понимал ее и однажды написал в своей рубрике — справедливо написал, — что манильские модернисты представляют собой претенциозное дерьмо. Он чуть не умер с досады, когда его младший сын Томми начал писать абстракции. Только тогда он попробовал всерьез разобраться в том, что это такое, но сколько книг ни покупал он сыну, сколько ни вчитывался в них, все равно абстрактная живопись ему казалась бредом.
