Лилия Фонсека - Современная африканская новелла
Плакать Доминга не будет, не может больше… Этот белый опять отогнал ее… А пароход вот-вот уплывет… А на пароходе Бастиан… Красивый какой вырос парень! Умный такой!.. Будет учиться хорошо, доктором станет… И все будут звать его доктором Бастианом. Доктор Бастиан! Доктор Бастиан? Да, сын негритянки Доминги. Ну знаете, у нее еще лавочка есть в рабочем квартале. Доктор Бастиан… доктор… А Зекита! Как он мяч гоняет! А?! Надо видеть, как он по полю бегает за мячом! Хорошо это у него получается!
Может, футболистом станет. И услышит она по радио, как там, на стадионе, все кричат: «Зе-ка! Зе-ка! Зе-ка! Го-о-ол!.. Зе-ка!!!» А, Зекита? Тот самый, ее, которого она родила. Домингин сын… старой негритянки из лавки… Мамы Доминги сын… Нет… не будет плакать Доминга… Не бу…
«У-у-у!» — загудел пароход… и поплыл… и дети на нем, и кричат они: «Ма…ма…ма…» — и машут рукой, и машут платком… Доминга не может больше сдержать слез. Плачет Доминга…
А белые эти, прохожие, не понимают:
— Глядите-ка, пьяная негритянка!
Не пьяная она, нет! Не пьет Доминга. Просто дети не вернутся больше. А если и вернутся, не вспомнят они свою черную маму… Дети! Вон они там, на пароходе. И машут рукой, и машут платком, и кричат: «мммаа… маа… мма… ма… мма…»
Арналдо САНТОС
(Ангола)
КИНАШИШЕ
Перевод с португальского Е. Ряузовой
К этому часу ливень уже прекратился. Красные от лучей восходящего солнца, точно кровь, капли дождя, похожие на бархатистых зверьков, высохли, и Мартини успел распродать лучшие из упавших накануне яблок. Мальчишки сбились с ног, бегая по поручениям богатых сеньор из Кинашише, они размахивали пестрыми свертками и вращали их на веревочке. Первый наплыв посетителей схлынул, и владельцы закусочных праздно сидели у дверей, развлекаясь тем, что пытались невзначай ущипнуть проходивших мимо молоденьких негритянок.
Квартал Крузейро постепенно оживал под неумолчный шум рабочих инструментов в мастерских у Брикона. Даже на кладбище, похожем на сад с белыми цветами, вместе с теми, кому суждено было в этот день остаться в земле, вторгалась жизнь, и слабый звон церковного колокола время от времени добавлял к бесхитростным звукам труда нотку недолговечности и бренности.
Жизнь просыпалась вместе с солнцем. И Нито задумал потихоньку улизнуть из дому. Затаив дыхание он то и дело приседал на корточки — шарил в траве, делая вид, будто охотится за саранчой, а сам все косился в сторону ворот. Никого вокруг. В окнах тоже никого не было видно, ворота закрыты, слуга, по-видимому, забыл о своей обязанности присматривать за ним. Минуту назад Нито бойко выбежал из парадной двери, держа в руках лук и стрелы. «Ты куда собрался, Нито?» — спросила мать. «Я хочу поиграть вот здесь…» — и действительно, какое-то время он играл на полянке, в двух шагах от дома.
Он во что бы то ни стало хотел удрать и то мчался во весь опор к воротам, то замирал на месте, притаившись в тени деревьев, ему не терпелось поскорей присоединиться к товарищам. Наверное, они заждались его. Отвечать за его побеги неизменно приходилось слуге Кумбаже. Он представал перед непреклонным и всегда одинаковым правосудием доны Зулмиры. «Сколько тебе нужно повторять, что присматривать за ребенком входит в твои обязанности? Я не желаю, чтобы ребенок жарился на солнце!»
Но Кумбаже редко удавалось обвести вокруг пальца. Этот сильный парень всегда все видел, видел он, как курчавая голова мальчугана вдруг возникает в глубине сада на фоне высокого, выкрашенного в голубой цвет забора. Он наблюдал, как тот бесшумно крадется, точно ягуар, вдоль ограды, и хитро улыбался, когда мальчишка нырял в высокую траву, будто бы ловил ящерицу, но из сочувствия к нему молчал.
Однако Нито не думал о Кумбаже. Может быть, мама побила слугу из-за него, а может быть, еще за какую-нибудь провинность. Это было в порядке вещей. Он только пожимал плечами.
— Эй, парень!..
Толстое Брюхо вздрогнул, застигнутый на месте преступления. Он торопливо спрятал за спиной то, что держал в руках, и, стоя неподвижно, ждал, пока Нито приблизится к нему; рот его, вымазанный красной глиной, приоткрылся, тусклые безжизненные глаза смотрели настороженно. И Нито вспомнил, что тот должен скоро умереть. Так говорила мама всякий раз, как тот проходил мимо со своим огромным вздувшимся животом. «Бедняга! Лучше уж не мешать ему, — подумал Нито, — может, он голоден…»
— Слушай… — произнес он, стараясь не спугнуть мальчика.
Толстое Брюхо не отвечал, недоверчиво следя за его движениями. Нито присел на корточки, ковыряя муравьиную норку кончиком стрелы. Он всячески стремился внушить доверие, показать, что не собирается дразнить его. Внезапно в голову Нито пришла новая мысль, и он протянул ему большой кусок красной глины.
Толстое Брюхо в изумлении уставился на него, недоумевающе повел плечами и в свою очередь нерешительно предложил затвердевший комок, который прятал за спиной. Нито с опаской взял глину и попробовал, чтобы не обидеть его. Он почувствовал, как рот наполняется слюной. В конце концов, это оказалось даже вкусно! Но, вспомнив о мрачных словах матери, он сплюнул на землю.
Добравшись до бульвара Питта-Гроз и встретившись с друзьями, Нито рассказал им о встрече с Толстым Брюхом и еще приврал с три короба. Дино решил, что им надо захватить из дому еды и отнести ее Толстому Брюху.
— А что, если мы отдадим ему лотерейные билеты? — предложил Руй.
— Но ведь таблицы еще не напечатаны… — напомнил Жижи, ему это дело казалось не терпящим отлагательства.
— Но почему же отец не кормит его? — удивился Неко, осуждая родителей Толстого Брюха.
Спор оживился, каждый высказывал свое мнение. Возможно, у его родителей нет денег?.. Дино уверял, что их слуге никогда не отказывают в пище.
Завидев идущего мимо негра, у которого были не все дома, дети затянули насмешливую песенку на мотив модной конги.
Старый Конго шлялся долго…
— Видали, это старый Конго! Бежим за ним… — закричал Руй. — И они гурьбой бросились вслед за негром, начисто забыв о споре, только Дино отстал от других.
Он был хрупкого сложения и ненавидел насилие и насмешки. Когда Конго обернется и бросится бежать от преследователей, они, конечно, станут бросать в него камнями. По счастью, никто никогда в него не попадал.
Погоня в конце концов наскучила им, и ребята остановились у Дома святых, массивного одноэтажного здания, окруженного статуями при входе, здесь был коллеж доны Берты. В историях, сочиненных детьми Кинашише, рассказывалось, будто статуи эти по ночам ведут между собой беседы и даже спускаются с пьедесталов. Дино отказался идти дальше.
— Дедушка будет ругаться, — нашел он предлог.
Приятели переглянулись. Они знали, что Дино никогда не уходит далеко от дома.
— Мы же только до оврагов, наберем трубок — и обратно, — уговаривали они его. Обрезки свинцовых труб, оставшиеся там после того, как взорвалась канализационная система компании «Свет и вода», мальчишки обменивали в лавочке Марио Психопата на фруктовую воду.
— Смотри, потом не проси делиться! — пригрозили они Дино, и тот поспешно повернул к дому.
На дереве мафумейра зачирикала птица, и Марио сообщил им, что уже одиннадцать часов. В подтверждение этому они и сами услышали тихий звон церковного колокола. Под лучами жаркого солнца глинистая вода озера Кинашише казалась медно-желтой и твердой на ощупь, словно была сделана из металла.
Единственным местом, где они могли ловить рыбу, укрывшись от солнца, была тень старой мафумейры. Разлившееся озеро окружило дерево со всех сторон, и теперь здесь был маленький тенистый островок. Но чтобы добраться до мафумейры, надо было пересечь предательскую топь или переплыть озеро. Зека, уже успевший вывозить свои штаны, предпочитал перебраться вплавь.
Тонекас, за всю жизнь поймавший две крошечные рыбешки, воспротивился.
— Неохота мне удить в такую жару!
— Ладно, тогда пошли на каток, — предложил Марио, он уже отказался от мысли о рыбной ловле и целил из рогатки в лягушек, изредка появляющихся на поверхности воды.
Катком называлась бетонная горка, служившая для сбрасывания мусора в квартале Лузиад. Нагулявшись по лесу, мальчики на обратном пути в свой квартал с наслаждением скатывались с нее, оседлав какую-нибудь кучу отбросов. Зеке не хотелось на каток, но он ничего не сказал. С тех пор как он порвал там новые штаны, Зека избегал катка. Спускаясь с холма, упиравшегося в Площадь Лузиад, они повстречали небрежно одетую женщину. Женщина была белая, немолодая и вся потная, она неуклюже несла в руках какой-то сверток.
— Видал, Таламанка объявилась! — шепнул Тонекас Зеке, многозначительно подмигнув.
