Густав Беннеке - Современная норвежская новелла
Конечно, ковер нужен был не какой попало. Тут нужна была добротная вещь. А не третьесортное барахло. Ковер ручной работы. Настоящий норвежский ковер ручной работы и натуральной окраски. По счастью, в продаже оказалось достаточно вполне приличных ковров. Чета Мубек купила ковер размером четыре на пять метров и, стало быть, ручной работы. Чистая шерсть, краски растительные, глубокий синий фон и на нем желтые бомбы. Ковер такой красоты, что хотелось без конца скользить по нему влюбленным взором. Мубеки глаз не могли отвести, увидев его в магазине. Но, собственно, можно ли себе позволить топтать ногами такую красоту — вот о чем они себя спросили, когда ковер наконец-то был постелен. Стоил он дорого, но, право же, не слишком, если принять во внимание качество, а что, как не качество, и следует принимать во внимание? Но хождение по ковру, длительное хождение, неотвратимо должно привести к тому, что узор потускнеет, контуры расплывутся, бомбы на густом синем фоне поблекнут и утратят свою яркую выразительность. Ибо пыль, грязь и песок втихомолку делают свое черное дело, незримо и безостановочно.
В полном согласии Мубеки порешили — вопрос этот даже не выносился на обсуждение, — что им необходимо, и чем раньше тем лучше, купить еще один ковер, который послужил бы щитом и заслоном для первого ковра, ручной работы и натуральной окраски. Чета Мубек, которая вела умеренный или, лучше сказать, благоразумный образ жизни, вполне могла позволить себе истратить какие-то средства на ковры. Супруги отдавали себе отчет в том, что, сколько ни старайся защитить пол, паркетный пол, перестараться тут невозможно. При посредстве деловых знакомств Мубека они достали за границей бухарский ковер. Прямо они не спросили и поэтому не были стопроцентно уверены — да и можно ли в этой жизни быть в чем-то стопроцентно уверенным, — так вот, прямо они не спросили, настоящий ли это бухарский ковер, но цена вроде бы не вызывала сомнений, ну, на том они и успокоились, насколько, конечно, супружеская чета, для которой долг превыше всего, вообще способна на чем-то успокоиться.
Мубеки (на данном этапе представляется излишним это доказывать) считали делом своей чести во всем руководствоваться чувством справедливости, как принято писать в некрологах. При всей своей скромной неприметности они были истинными столпами отечества. И нате вам — попасть в такой переплет с паркетом! Кто-кто, а они этого не заслужили!
Бухарский ковер пробил некоторую брешь в их бюджете, однако они были единодушны в том, что это не суть важно, коль скоро это послужит на благо паркетного пола. Но разве из этого не следовало — так и просится на язык — как дважды два четыре, разве не было ясно как день, что теперь их прямой долг — защитить этот ковер ковром, я хочу сказать, новым ковром, то есть, я хочу сказать, третьим ковром?
Они купили грубошерстный ковер, прочный, такой, что на весь их век хватит и останется, как сказал продавец. Расцветка была тускловата, пусть так, зато можно было без зазрения совести ходить по нему. Этому ковру только нравится, когда по нему ходят, сказал им продавец. Он много наговорил такого, о чем чета сразу же позабыла, как только ковер был постлан. Тут Мубеков совесть стала грызть, зачем они купили дешевый ковер, ведь нет в мире ковра, который был бы чересчур дорог для их паркетного пола.
В городе, где жила чета Мубек, выбор ковров был все же небогат. Остальные товары имелись в изобилии, но по части ковров город явно был не на высоте. И Мубек поневоле нарушал трудовую дисциплину, урывая у фирмы принадлежащее ей время, чтобы искать ковры, приглядываться к коврам, разузнавать о коврах. Верным его спутником во всех скитаниях была жена. Казалось бы, после того как был приобретен грубошерстный ковер, чета Мубек могла отдохнуть. Казалось бы, она до конца выполнила свой долг по отношению к паркету — мог ли паркет еще чего-то требовать? Казалось бы, теперь-то уж цель достигнута. Казалось, да, казаться может все что угодно! Один ли ковер, много ли ковров, да сколько бы их ни было, это все равно не панацея, чуда-то они не сделают! Ну, отсрочат беду, ну, послужат заслоном, в известной мере, но полной гарантии они не дают, полной, абсолютной гарантии не будет никогда! К тому же ковры между собой не в ладах, завистничают, отбивают друг у друга воздух, верхний на какое-то время торжествует, пока не появляется новый. Каждый норовит задушить остальные, нет чтобы мирно уживаться и сотрудничать. Мубеки, конечно, тоже это видели и дрожали от страха за свой паркет, дрожали куда сильнее, чем когда он был голый и беззащитный. И о чем они только раньше думали!
Между тем шеф той фирмы, в которой служил Мубек, потребовал, чтобы Мубека рассчитали — «по причине психического расстройства». Так значилось в служебной характеристике, предъявленной на суде. Да, на суде, ибо Мубек вынужден был обратиться в суд, чтобы обжаловать несправедливое увольнение. Когда он давал показания, то и судьи, и присяжные заседатели, не говоря уже о некомпетентной публике, не удержавшись, заулыбались, стали постукивать себя пальцем по лбу и покачивать головой, потому что, как показал Мубек, паркет у него был застелен семью коврами, положенными один на другой, и Мубек даже стукнул кулаком по столу, чтобы подчеркнуть перед лицом правосудия (раз уж он стоял перед его лицом), что это было его, Мубека, — он чуть не сказал, законное — право, ха-ха!
Мубекам пришлось покориться судьбе. Проблески чего-то похожего на строптивость в поведении Мубека-мужа были, его выступление на суде не лишено было даже некоторой безрассудной дерзости. Но вообще и он, и его жена были нрава тихого и смирного. Ему назначили небольшую пенсию. На прощальном ужине, устроенном фирмой в его честь, он выразил шефу свою благодарность. Все прошло прилично и достойно.
Сколько ковров ни приобретали супруги Мубек и как щедро ни тратились, какие жертвы они ни приносили (да и то сказать, что у них осталось-то, кроме разве что собственных жизней), их не покидало необъяснимое чувство вины перед паркетом. Мало того, при всех этих коврах — куда подевалось прежнее благоденствие, уютное тепло домашнего очага, хранящего от грозных бурь житейских? Двери в гостиную совсем перестали открываться. Гостиная отвергла Мубеков, отвергла грубо, демонстративно, собственная гостиная не хотела их больше знать, а они-то так пылко ее любили! Безумная тоска по прошлому охватывала порою фру Мубек, тоска по тем далеким временам, когда их пол был просто полом и больше ничем, полом из паркета второй категории, потому что у второй категории рисунок живее. Даже и наплакавшись, она не могла уснуть, Мубеки теперь почти совсем не спали: ночи они проводили в прихожей, где просто сидели вдвоем и молчали, — в прихожей, куда собственная гостиная вышвырнула их.
Однажды явился инженер городской управы, чтобы ознакомиться с положением дел, как он выразился. Он был по совместительству начальником пожарной охраны города, и в этом своем качестве не мог не написать донесения в полицию. Ибо пол в квартире Мубеков представлял прямую угрозу для окружающих. Так он выразился. Окружающие? Чета никогда в жизни не лезла в дела окружающих и взамен требовала лишь одного: чтобы окружающие не лезли в дела Мубеков! Инженер городской управы, вернее, начальник пожарной охраны сказал:
— Ковры должны быть удалены из гостиной в недельный срок в количестве, необходимом для обеспечения беспрепятственных действий пожарной команды в случае возникновения пожара. Если данное предписание не будет выполнено добровольно, то по истечении вышеназванного срока ковры будут удалены насильственным путем, а именно с помощью полиции. Напоминаю, что провинность подобного рода карается по всей строгости закона и влечет за собой наказание в виде штрафа либо тюремного заключения сроком до трех месяцев. Прощайте!
В ту ночь чета Мубек была сама не своя от горя. Чтобы полицейские топтали их паркет, чтобы пожарники срывали с него ковры, какая наглость, какое бесстыдство, взять и обнажить их альфу и омегу, начало и конец всего их бытия!
Особенно фру Мубек была безутешна. В ней словно капля за каплей иссякал источник жизненной силы, иссякала сама воля к жизни. Всякий раз, как Мубеки теперь заглядывали в гостиную через отдушину в стене, выходящую в сад, — чтобы не дать любопытным соседям повода для их тупоумных насмешек! — они испытывали смешанное чувство любви и мучительной боли от сознания безнадежности этой любви, чувство нежности, как к ребенку, которому отныне суждено идти своим, непроторенным путем, между тем как родители в отчаянии ломают руки и заклинают судьбу или уж не знаю кого явить свое милосердие.
У фру начались приступы нервной трясучки, так что мужу приходилось стискивать жену в объятиях, чтобы удержать на месте ее дергающиеся члены. Непреодолимое желание увидеть паркет, прикоснуться, я чуть было не сказал, приласкать его, неукротимая, безудержная жажда погладить его своей ладонью снедала жену и была причиной пароксизмов трясучки, которыми и муж от нее заразился однажды в сумеречный, предрассветный час. И теперь уж он не мог ей помочь, он и сам нуждался в помощи, так он весь трепетал от страсти, от вожделения, от какого-то прямо-таки животного влечения к паркету, к их паркету, у которого никогда еще не было повода краснеть за них.
