Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни
Возвратившись на скалу, он рассказал архиепископу, который сидел все так же недвижимо, скрестив ноги, залитый лунным светом, о том, что он видел в пещере, но прелата это, казалось, ничуть не удивило, и он только слабым голосом попросил Гаспара поскорее вернуться домой, потому что почувствовал, что и его час близок.
— Ибо сегодня,— сказал он,— я видел свой собственный призрак.
Его доставили, как он просил, в уединенную хижину на речном берегу, и здесь он прожил еще три дня, лежа у окна и глядя на воду, и его умирающие глаза ни на миг не отрывались от реки, этой вечной реки, а на третью ночь, словно что-то завидев вдалеке (а те, кто бдел над ним, говорят, будто по реке в тот миг разлилось сияние, и мимо пронеслась в лодке женщина, и лицо ее было обращено к луне, и распущенные волосы обвивали ее), умирающий приподнялся вдруг с подушек и протянул руку, словно хотел помахать женщине вслед, или послать свое приветствие, или сказать: «Навеки и вечно!», а может быть, тот жест означал, что он понимает, принимает и подчиняется, а потом улыбнулся слабо, закрыл глаза, откинулся на спину, и дух его отлетел.
* * *
С того дня донья Херонима делит власть над рекой Пасиг со своим любовником.
Говорят, что ее пещера в языческие времена была убежищем нимфы, веселой и доброй. Рыбаки, которым случалось видеть, как «дивата» (так называли они нимфу), сидя у пещеры на берегу реки, расчесывает свои длинные волосы, знали, что река будет для них щедра рыбой. По ночам они часто видели в пещере мерцающий свет, слышали смутные звуки музыки и веселья, ибо нимфа любила пировать с жителями волшебного царства. А на следующий день золото сверкало на дне реки, то были золотые блюда нимфы, которые она по лености бросала в реку, предоставляя речным струям мыть за нее посуду. Бывало, что влюбленные, проснувшись в лесу, находили у себя в руках драгоценные украшения, которые, однако, превращались в простой камень, если они начинали из-за них ссориться. Невесты накануне свадьбы порой слышали за окном звонкий смех, а когда выглядывали за дверь, обнаруживали подарок от нимфы. Но она была сладострастна и потому иной раз жестока. Если ей нравился какой-нибудь юноша, она завлекала его в пещеру, кормила со своей золотой посуды, а наутро его находили в лесу, где он блуждал с безумным взглядом, и потом уже рассудок больше никогда к нему не возвращался.
Когда пришли Конкистадоры и Крест, нимфа исчезла, забытая всеми. Пещера ее опустела.
Рыбаки уже не склонялись Перед ней в поклоне, проплывая мимо, их жены не приносили больше в дар белых цыплят. Из пещеры по ночам теперь не пробивался свет и не доносились звуки музыки и веселья — пока не появилась донья Херонима.
На рассвете после той ночи, когда умерла отшельница, крестьяне увидели у входа в пещеру донью Херониму, прекрасную и юную, и поняли, что она добра.
И с той поры в пещере поселилась новая «дивата», пещера ожила и река тоже, ибо донья Херонима и ее любовник каждый день проплывали в своей волшебной лодке, быстрой, как луч света, весь путь реки от страны рассвета в верховьях, где Пасиг вытекает из озера, до страны заката в низовьях, где он впадает в море. Если вы услышите шум невидимых крыльев, знайте: это вьются над головой летучие мыши доньи Херонимы, и она проплывает мимо со своим возлюбленным. Обильный улов ждет того рыбака, кому посчастливится увидеть хоть на миг, как они проносятся по реке в волшебной лодке, и она откидывает назад и расчесывает свои волосы, а он, красавец в пышном камзоле и шляпе с пером, гребет, и оба глядят друг другу в глаза. А поэтому, проплывая мимо пещеры доньи Херонимы, рыбаки склоняются перед ней в поклоне.
В лунные ночи в пещере мерцает свет и слышатся звуки музыки и веселья. А на следующий день, увидев под водой золотые сверкающие блюда, жители речных деревень подмигивают друг другу и говорят:
— Донья Херонима опять пировала со своим возлюбленным.
Иногда ее видят на скале перед входом в пещеру — смутный призрак в полутьме рассвета или заката; прекрасное лицо задумчиво, распущенные волосы вьются на ветру, а ее возлюбленный стоит на коленях у ее ног и смотрит на нее взглядом, в котором пылают все страсти мира, и украшает ее волосы цветами, а над ними трепещут призрачные крылья летучих мышей, и небо темнеет от их стай.
И так будет вечно: всегда он будет любить, и всегда она будет юна и прекрасна, — пока река не отдаст кольцо архиепископа.
БЬЕНВЕНИДО Н. САНТОС
Бьенвенидо Н. Сантос (род. в 1911 г. в Маниле) — крупнейший англоязычный прозаик и поэт. Окончил Университет Филиппин, где принимал участие в создании в 1928 г. знаменитого Клуба писателей. Работал школьным учителем. Печататься начал в конце 30-х годов. В 1941 г. по конкурсу получил стипендию для продолжения образования в США. Учился в Иллинойском, Колумбийском и Гарвардском университетах, выступал с лекциями о Филиппинах. После войны был профессором стилистики и литературного мастерства в вузах Филиппин и США, преподавал английский язык и литературу. Новеллы этого периода посвящены нелегкой жизни его соотечественников в Америке. Лучшие рассказы собраны в книгах: «Вы милые люди» (1955), «Брат, мой брат» (1960), «День, когда приехали танцоры» (1967). Новелла, давшая заглавие последнему сборнику, отмечена наиболее престижными национальными премиями. Избранные стихотворения
Б.-Н. Сантоса вышли в сборнике «Раненый олень» (1956). В 1965 г. писатель был удостоен Республиканской премии культурного наследия в области литературы.
ДЕНЬ, КОГДА ПРИЕХАЛИ ТАНЦОРЫ
Как только Фил проснулся, он заметил за окном какую-то белизну, совершенно необычную для ноябрьского утра. Вчера весь день Чикаго был городом-призраком, сонным ущельем, вялым и серым, туманным и бессолнечным с восхода и до полудня, когда облака вдруг собрались в вилки цветной капусты, и сразу за тем упали сумерки. На улицах зажглись фонари, тусклые, будто грязные лампы столетней давности, и небоскребы превратились в чудовищ с тысячами плачущих глаз. Но теперь, теперь сам воздух сверкал и светился, и Фил понял, в чем дело, и закричал:
— Снег! Идет снег!
Тони, спавший в соседней комнате, проснулся.
— Что стряслось? — спросил он.
— Снег идет, — сказал Фил, глядя на кружащиеся снежинки и радостно улыбаясь, словно он сам заказал все это и теперь был счастлив, что ему вовремя доставили такой чудесный снегопад.
— О, это им понравится, обязательно понравится, — повторял он почти про себя.
Из спальни донесся стон матраса, глухой, фальшивый аккорд провисших пружин.
— Кому это понравится? — послышался голос Тони, когда матрас умолк.
Фил не ответил, и Тони спросил снова, в раздражении повысив голос.
— Танцорам, конечно, — сказал Фил, глядя в сторону спальной. — Они приедут сегодня. Может быть, уже приехали. И они увидят этот снег и пройдут по нему. Это будет их первый снег в жизни, я знаю. Теперь им будет о чем вспоминать, когда они уедут из Чикаго.
— А может, в Нью-Йорке тоже шел снег, когда они там были? — спросил Тони, и слова его еле донеслись сквозь скрип и скрежет терзаемых пружин.
— Снег в Нью-Йорке в начале ноября? — сказал Фил. — Ты рехнулся...
— Это еще посмотреть, кто рехнулся! — ответил Тони. — С тех пор как ты услышал об этих танцорах с Филиппинских островов, которые должны приехать в Чикаго, ты ведешь себя как круглый дурак. Совсем спятил. Как будто они приезжают специально для тебя.
Тони хихикнул.
Услышав это, Фил покраснел. Может, и в самом деле он принял слишком горячо известие о том, что танцоры из Нью-Йорка приедут в Чикаго, но он ничего не мог с собой поделать. Тони правду сказал: ему в самом деле казалось, будто танцоры приедут в Чикаго специально для него.
Филомону Акайяну, филиппинцу, гражданину США, исполнилось пятьдесят. Он был капралом в армии США и проходил обучение в Сан-Луис-Обиспо, в Калифорнии, когда его с почетом демобилизовали, подобно тысячам других таких же счастливчиков, для которых война внезапно кончилась в тот самый день, после Хиросимы, и которым так и не довелось пролить кровь за родину. Вместо этого через несколько месяцев он получил документы гражданина США. Тысячи таких же, как он, одетых в свои мундиры, подтянутых и низкорослых, стояли по стойке смирно на торжественном построении под палящим солнцем и хором, как на благодарственном молебне в его родной Лунете, произносили слова присяги знамени и государству, которое он воплощал. Почти сразу же после этого ему снова пришлось искать работу. Для новоиспеченного гражданина США работа означала всевозможные занятия во всевозможных местах: на фабриках, в больницах и гостиницах; приходилось ухаживать за розами и столетним инвалидом позапрошлой войны, быть официантом и поваром и заниматься множеством других странных дел, которые даже не имеют названия. Сейчас он был полицейским охранником в почтовом отделении. У него хранились фотографии, где он был снят в полной форме, в слишком просторном и длинном кителе, и походил на кого угодно — на музыканта, швейцара, трубача из Армии спасения, — но только не на полицейского охранника.
